Когда мы прибежали на пристань, митинг был в полном разгаре. На трибуне, кипе прессованного сена, топталось человек десять — все городское начальство, все записные ораторы эсеров и меньшевиков. Я знал только двоих: городского голову адвоката Бобровского, эсеровского лидера, и председателя земской управы — казаха, скототорговца. Обычно он ходил в коричневом котелке и визитке, но на всех митингах появлялся в халате и, несмотря на жару, в лисьем тымаке. Был на трибуне и мулла, изможденный старик в зеленой чалме хаджи.

Говорил Бобровский. В его речи звучало то благородное негодование, то патриотический пафос, то лисье вертлявое заигрывание со слушателями. Он уже запутал, задурачил людей. Крючники слушали его внимательно. Было очень тихо. Оратора перебивала только звонкая песня лягушек с пересыхающей протоки.

Я начал серьезно беспокоиться: справятся ли с этими краснобаями наши неумелые ораторы, крючники из подпольной группы? А к врагам, видно, прибыло подкрепление. Люди на пристани зашевелились, начали оглядываться, сторониться. К трибуне пробивался новый оратор. Вот он ловким прыжком взлетел на кипы сена, и я узнал Аспана.

— Слушай, жигиты! Пылай Аспан говорить будет! — крикнул он, взмахнув снятым почему-то красным кушаком.

На пристани зашумели, засмеялись, но стоявшие на трибуне одобрили его доброжелательными улыбками. Скототорговец даже похлопал Аспана покровительственно по плечу.

— Каждый баран в своей шерсти ходит. По шерсти видно, из какого ты стада, — начал Аспан и повернулся к Бобровскому: — Зачем, как кобыла в коротких оглоблях, назад прешь?

Крючники опять засмеялись.

— Кричишь: потише, потише! Не хотим потише. Слышал, как капитан на пароход кричит? Полный вперед! Хотим полный переменки нашей жизни делать!

— Кого слушаете? Он, киргиз скуломордый, с большевиками снюхался! С поджигателями! Вместе с большевиками дёровскую шерсть спалил! — закричал кто-то, прятавшийся в соседнем пустом пакгаузе. В открытых его дверях тесно стояли люди, которых я никогда до этого не видел на пристанях. Очень похожи они были на костоедовских «котов» и «стрелков», пытавшихся убить меня в «Порт-Артуре».

— Большевики поджигатели? Верно сказал, — спокойно ответил Аспан.

Крючники удивленно смотрели на него.

— А шерсть Дёрова они не палили. Врешь, собака! Большевики старую жизнь палить хотят. Буржуйский закон, байский порядок в дым пустить хотят! Я тоже такой поджигатель есть. Давай посылай меня на каторгу, на базаре вешай! Нет, неверно сказал. Разве Аспан батыр, герой? Нельзя мне рядом с такой люди помирать!..

Пристань загудела гневно, но Аспан могучим басом потушил начавшийся шум.

— Солены рубахи, братаны, это кто? — Пылай показал на стоявших рядом «отцов города». — Это Костоеда! Одного Костоеду спихнули, другой нам на шею садится! Долой Костоеду! — крикнул он, взмахнув красным кушаком.

— Долой! — заревела пристань. — Долой Костоеду!

Над головами крючников взметнулись красные кушаки. Набатно зазвенел шабашный колокол, по сигналу которого артели кончали работу. Это было неожиданностью и для меня. Но как прекрасно это было! Красные кушаки бушевали на пристани радостно и громко. Трибуна незаметно опустела. Враг отступил, митинг кончился нашей победой. Но не долго чувствовали мы себя победителями. Вскоре наши уши уловили цокот копыт по булыжникам. К пристани мчалась казачья сотня: обычное заключительное слово эсеровских и меньшевистских краснобаев. Грузчики начали торопливо разбирать сваленные в кучу «подушки» и крюки. Произошло бы побоище, но мы — Аспан, я и наши подпольщики — закричали:

— Братаны, разбегайся!.. Прячься!.. Жива-а-а!..

Артели бросились врассыпную. Прятались быстро и умело. В пристанских уголках и тайниках можно не одну сотню людей спрятать так, что и днем с огнем не найдешь.

Лежа рядом со мной под перевернутой лодкой, Аспан спросил:

— Костоеду слышал? «Большевик поджигатель» кто кричал?