Но тотчас мы снова услышали голос Аспана. Он пел с гордым вызовом, с озорной отвагой:

Ксения ринулась вниз, я за ней. Тропка стала отлогой. Камни кончились, и начался прибрежный камыш, цеплявшийся за ноги и хлеставший по лицу. Здесь, в камышах, стояла двухвесельная бударка. Ксения сунула мне в руки рулевое «перо» и молча указала на корму. Сама она села на весла и с неожиданной для ее худенького тела силой оттолкнулась от берега.

Ксения гребла от себя, «по-цыгански», и бударка шла легко и податливо. Я опустил руку за борт. Вода была упругой от могучего течения, норовившего выбить лодку из струи, поставить ее поперек и опрокинуть. А девушка гребла, казалось, без усилий, сидела прямая, не горбясь и не качаясь. Только прикусила нижнюю губу так, что видны были два белых зуба. Дьяконова гора медленно уходила, отодвинулась, и я, взглянув на нее, невольно воскликнул:

— Экая высота! Как только мы голов не свернули!

— Тише! — прошептала Ксения и кивнула влево, на реку. Там, в обманчивом лунном мареве, я разглядел неясные огоньки: белый, зеленый, красный. И с этой стороны враг!

Ксения снова увела лодку в тень береговых гор. Казалось, мы крадемся на цыпочках. Скрипели лишь уключины да чмокала вода под носом бударки. Луна то пряталась за тучи, то светила ярко. Река то чернела угрюмо, отливая угольным блеском, то освещалась и сияла ослепительно. И тогда я внутренне съеживался, как под недобрым взглядом.

Вскоре мы увидели паровой катер, тихо шедший нам навстречу. Кто-то перевесился там за борт и направил в нашу сторону луч электрического фонаря. Но свет его не достал до нас. Катер прошел, качнув нас волной, и вскоре потонул в лунной дали. Ксения широко взмахнула веслами.

Но теперь я заметил, что, гребя, она то и дело передергивала плечами, будто сильно озябла. Я понял. А как мне успокоить ее, какими словами вселить надежду в ее душу? Но что мог, что умел я тогда? И деланно-спокойно я спросил:

— А почему такое название, Дьяконова гора? Не знаете, Ксения?

— В старое время свергнули будто бы с этой горы дьякона. Против бога, говорят, пошел.

— Интере-есно! — протянул я и стал сам себе противен.

— Вот так же прошлой весной со Степой было, — неожиданно громко, не оберегаясь, заговорила Ксения. — Самогонка ему понадобилась, а в Разувае не нашлось. Так он на ту сторону метнулся, в Горелово, к шинкарке. А на реке сдвижка началась. Посинела она, вздулась. И только он пошел — тронулась. Матерь божья! — девушка задышала тяжело и часто. — Я на берегу об землю бьюсь, а он хоть бы что, прыгает с льдины на льдину, как заяц. Бешеный он какой-то! Ежели бы не…

По реке гулко прокатился выстрел. Ксения смолкла на полуслове и странно сжалась, будто приготовилась к прыжку. Мы оба смотрели на Дьяконову гору. Заросшая кустарником, она была страшна, как огромный косматый зверь. За первым выстрелом ударил второй, затем рассыпался нестройный залп, а на реке длинно и визгливо, торжествуя, завыл катер.

— Ксюша, греби к берегу! — крикнул я.

Она с силой налегла на весла и погнала лодку. Но в обратную сторону, от берега.

— Куда ты?! Отдай! — с силой рванул я к себе весла из ее рук.

Девушка от моего рывка упала на дно лодки на колени, но весел из рук не выпустила.

— Не дам!.. Ни за что не дам!..

— Отдай, говорю! — закричал я, теряя самообладание. — Ты думаешь, что если Аспан… а я… как мерзавец!..

— Не то говоришь! — захлебывалась она слезами. — Боюсь я одна… Ты казаков бить побежишь… Боюсь одна!