— Любишь нашу реку, Аспан? — спросил я.

— Ой, шибко люблю!

Он долго молчал, чему-то улыбаясь. У него были суровые, жесткие губы, но от улыбки все его лицо хорошело, светлело и смягчалось.

— Батыр Ермак по ней плавал, — продолжая улыбаться, сказал он. — Жан, скажи про Ермака. Как воевал батыр, как умирал.

Я начал рассказывать с пятого на десятое: я и сам-то знал о Ермаке тогда не много. Но рассказывал с удовольствием и жаром, вызывая в своем воображении красочные, яркие героические картины. Аспан слушал, не спуская с меня глаз, от внимания по-детски морща лицо. Когда я дошел до смерти Ермака, Аспан вскочил и, показывая вниз, закричал:

— Он тут тонул! Это место! Перед смертью на красном камне сидел! Змея Кучум ползет, Ермак не слышит.

— Правильно. Так все и было, — согласился я. Тогда я был в этом твердо уверен.

Аспан, помолчав, снова улыбнулся, робко и мечтательно.

— Хочу как Ермак помирать. Люди вспомнят, песни петь будут. Хорошую песню. Душой петь будут. — Он вдруг вскрикнул: — Кого шайтан несет? Ксюш… Ксюша-жан?

Ксения бросилась к Аспану. Она с трудом переводила дыхание.

— Степанушка, беги… оба бегите! Ловят вас, гору окружают… казаки… По реке катер пустили… Казаков ведет…

— Костоеда? — рыкнул Аспан.

— Он. Да тише ты, — умоляюще тянула к нему руки девушка. — Вниз давайте. Внизу лодка ждет. Я пригнала. На ту сторону переедем.

Аспан покачал головой.

— На ту сторону нельзя. Катер на реке, сама говоришь. Близко берега надо тихо плыть, в темноте. До Старой протоки. Там в камышах прячься.

— Ладно.

— Айдате! Ну же!

— А ты? — крикнули одновременно Ксения и я.

— Остаюсь. Шакалов со следа собью.

— Степа, да как же? — рыданьем вырвалось у Ксении.