— Плохой твоя работа, Ксюша-жан, — говорил с нежностью Аспан. — За дёровскую керенку чахотку получишь. Уходи с такой каторги, Ксюша!

— Твоя работа, Степанушка, вот каторга. А моя что, — по обыкновению тихо, почти шепотом, возражала Ксения.

— Аллах праведный! Мой работа каторга? Мне мешки-ящики, как тебе куклы…

Тот день был для нас особенно тяжелым. Ксения пришла к нам с извещением белогвардейского коменданта, сорванным ею со стены в городе.

Оказывается, еще ночью были расклеены по городу, слободкам и на пристанях хвастливые извещения о том, что эвакуировавшиеся на пароходе партийцы, рабочие и красногвардейцы были все поголовно перебиты. Их перехватили уже в тайге и учинили зверскую расправу.

Мне было ясно, что извещение коменданта было опубликовано с расчетом, в связи с сегодняшним митингом на пристанях: им хотели напугать крючников. Но мы не знали еще, что для этой же цели белогвардейцы подготовили и очередную расправу на базарной площади.

Городские власти решились, наконец, созвать общий митинг грузчиков всех пристаней. Пристани лихорадило. Артели требовали повышения заработной платы до пяти рублей за пуд, выдачи бесплатных рукавиц и организации профсоюза грузчиков. В случае отказа грузчики решили «скопом шабашничать», то есть объявить забастовку. Основным в наших требованиях был профсоюз, требование политических свобод, но артели были очень разношерстными. Немало вертелось в артелях «лохмотников», случайных и временных грузчиков, чистейших люмпенов, инертных и к всякой политике равнодушных. Но мы надеялись, что ради пяти рублей за пуд и бесплатных рукавиц даже они согласятся на забастовку.

Забастовка проводилась по прямому указанию подпольного комитета, а организация ее возлагалась на меня. Однако без нашей грузчицкой подпольной группы и особенно без Пылая я едва ли смог бы выполнить это партийное задание, а если бы даже и выполнил, то с большими трудностями и затратив на это вдвое больше времени. А время не ждало! И сейчас Аспан первый заговорил о деле.

— Говори, пожалуйста, жан. Что делать будем? — нетерпеливо обратился он ко мне. — Делай настоящий разговор, жан.

— Что делать будем, спрашиваешь? — поднялся я. — На пристань пойдем! Там найдется для нас с тобой дело.

— Ой-бой, хорошо сказал! — Аспан начал поспешно перепоясывать красный кушак. — Крик петуха утро не делает!

Мы отослали Ксению домой в Таракановку, а сами спустились оврагом к реке. На берегу, на бечевнике, сидели крючники нашей артели и шумно, бестолково о чем-то спорили.

— Зачем как пуганый карга кричишь? — подошел к ним Аспан. — Айда на пристань! Там громко кричать будем!

— Не больно, Степа, ноне покричишь! — зло ответил староста-расстрига. — Видал, на базаре трое висят? Царствие им небесное. Вот и боязно что-то.

Мы с Пылаем переглянулись и, не сговариваясь, повернули к городу. По откосу, в гору, Аспан бежал рысью. Я с трудом поспевал за ним.

На базарной площади было безлюдно и тихо. Прячась за базарными ларями, мы смотрели на повешенных. Двое были мне не знакомы, один, судя по одежде, рабочий, второй — солдат, в гимнастерке и рваных галифе. Третий был Дулов. В последний раз он приходил в мою баню с заданием от комитета начать похищение оружия, выгружаемого с барж и пароходов. Пора думать о вооруженном восстании в уездах! Встреча наша происходила ночью, огня в бане мы не зажигали, и я только слышал его голос:

— Ты, брат Генка, помню, по зубилу молотком метко бил. Вот и здесь метко ударь. Не промахнись. А то… Знаешь?

И вот сам он, незабвенный, дорогой мой Дулыч, где-то промахнулся!

Стоявший Аспан жарко дышал мне в затылок. Я оглянулся. Смуглое его лицо пылало густым темно-вишневым румянцем. В уголках рта появилась горькая и жесткая морщинка.

— Идем быстро, жан! — потянул он меня за рукав, не спуская глаз с повешенных. — На пристани самое наше дело!..