Семейство Ханфштэнглей, между тем, стало центром общения для множества товарищей Гитлера, которые, подобно ему и Ханфштэнглям, не были рождены в Германии или жили за границей многие годы. Хелен вскоре стала особенно близка к новой невесте Германа Геринга, которая впервые встретила Гитлера в октябре 1922 года и стала женой главы SA в декабре. Рождённая в Швеции Карин Геринг, чья мать была ирландкой и у которой также были немецкие предки со стороны отца, проводила много времени в компании «немецкой девушки из Нью-Йорка» или в квартире Ханфштэнглей, или в присутствии их соответственных мужей в курительной и барной комнате под гостиной (в которую можно было попасть через откидной люк в полу) в доме Геринга в одном из предместий Мюнхена.

Поразительно то, что в первые годы NSDAP австрийский немец Гитлер общался со столь многими этническими немцами, которые выросли за границей, смешиваясь с германо-американцами, швейцаро-немцами, немецкими русскими и даже с немцами-египтянами. Им восхищались многие люди из скромных кругов в Мюнхене, которые чувствовали себя жертвами социальных или экономических перемен, жившие в городе протестанты, католики, хотевшие порвать с интернационализмом своей церкви, и юные идеалистические студенты. Баварский истэблишмент между тем не видел в нём ничего, кроме талантливого инструмента, который они надеялись использовать для конституционных соглашений в пользу Баварии. Они не предвидели, что наоборот, Гитлер может ими воспользоваться.

Гитлер предпочитал компанию своей новой приёмной семьи, а не компанию своей семьи истинной. Так, в конце апреля 1923 года он вовсе не был рад неминуемому визиту своей сестры Паулы в Мюнхен. Даже хотя она покинула Австрию в первый раз в своей жизни, чтобы увидеться с ним, он делал всё, что мог, для минимизации времени, проводимого с ней. Удобным образом в его комнате на Тирштрассе не было места, чтобы ей разместиться. Так что он спросил Марию Хиртрайтер, которую он знал с тех пор, как пятидесятилетняя владелица канцелярского магазина вступила в партию вскоре после него самого, не могла бы Паула остановиться у неё на время пребывания в Мюнхене.

Хотя Гитлер не был особо озабочен визитом своей сестры, он сообразил, что визит Паулы обеспечит ему отличное прикрытие для посещения Дитриха Экарта, который скрывался в Баварских Альпах. Бегство его отеческого наставника в горы было обусловлено публикацией очернительской поэмы о Фридрихе Эберте, президенте Германии. За это Экарт заслужил ордер на арест от Верховного Суда Германии (Staatsgerichtshof für das Deutsche Reich), располагавшегося в Лейпциге. Со времени своего бегства из Мюнхена Экарт скрывался высоко в горах рядом с Берхтесгаденом, на германо-австрийской границе, в нескольких милях к югу от Зальцбурга, под фальшивым именем: Д-р Хофманн.

Так что Гитлер предложил своей сестре, которая не знала о его скрытом мотиве, что они предпримут поездку в горы. Когда они 23 апреля 1923 года направились на юг в сторону Альп в красном автомобиле с откидным верхом, который тогда был у Гитлера, то с ними были Хиртрайтер, чьей обязанностью было сопровождать Паулу, и Кристиан Вебер как помощник Гитлера и водитель. Оказавшись в Берхтесгадене, двое мужчин оставили женщин исследовать и наслаждаться курортом, сказав, что им надо отправиться на встречу в горах и что они вскоре вернутся.

Гитлер и Вебер направились в горы. Как первый вспоминал в 1942 году, он жаловался Веберу о восхождении: «Вы полагаете, что я буду взбираться в Гималаи, что я неожиданно превратился в горную козу?» Но вскоре они пришли в маленькую деревню Оберзальцберг, деревню фермеров, гостиниц и летних домов преуспевающих людей. Они прошагали по направлению к пансиону Мориц, где Экарт остановился под своим фальшивым именем. Гитлер постучал в дверь комнаты Экарта, зовя «Дидль!» Экарт открыл дверь в своей ночной рубашке, взволнованный при виде своего друга и протеже.

Визит Гитлера к Экарту в горы высоко над Берхтесгаденом, который длился несколько дней, стал его первым знакомством с Оберзальцбергом. Оберзальцберг станет его альпийским убежищем, любимым местом, в которое он станет удаляться, находясь во власти, перед принятием больших решений. Впоследствии он скажет: «В самом деле, это благодаря Дитриху Экарту я оказался здесь». Поездка Гитлера повидать Экарта — равно как его визиты к Ханфштэнглям — также даёт свидетельство того, кто на самом деле имел значение в его жизни: не его настоящая семья, но человек, которого он рассматривал как фигуру отца, и «Немецкая девушка из Нью-Йорка» — тогда как когда у него была возможность провести время со своей сестрой, он покидал её. И вдобавок он использовал Паулу, чтобы иметь возможность увидеть человека, с которым он на самом деле хотел провести время, Дитриха Экарта.

К этому времени Гитлер чувствовал себя как никогда близким к Экарту. И всё же их отношения претерпевали болшую трансформацию. Гитлер недавно заменил Экарта Альфредом Розенбергом на посту главного редактора Völkischer Beobachter, в результате чего Розенберг стал главным идеологом NSDAP. Понижение в должности Экарта было прежде всего следствием осознания того, что Экарт просто не подходил для задачи ведения каждодневных дел. В 1941 году Гитлер скажет: «Никогда я не дал бы ему возглавлять большую газету. […] В один день она была бы опубликована, в другой не была бы». Однако Гитлер всё ещё будет говорить о нём с восхищением и добавит относительно руководства большой газетой: «Я тоже не был бы способен делать это; мне повезло, что у меня есть несколько человек, кто знает, как это делается. Дитрих Экарт также не мог бы возглавлять Reichskulturkammer (Палату Искусств Рейха), но его таланты бесконечны! Это было бы, как если бы я попытался заняться фермерством! Я не смог бы делать это».

Тем не менее, между Гитлером и Экартом во время одного из последующих визитов Гитлера в горы тем летом возникло напряжение, поскольку каждый думал, что другой поставил себя в глупое положение из-за женщины. По словам Экарта, Гитлер ставил себя в неудобное положение тем, что не мог скрыть того, сколь сильно ему нравилась блондинка шести футов роста, жена хозяина гостиницы. В её присутствии его щёки краснели, дыхание прерывалось, а глаза сверкали, в то время как он нервно расхаживал или крутился вокруг неё, подобно достигшему половой зрелости мальчику. Явно раздражённый неодобрением Экарта, Гитлер за его спиной в свою очередь насмехался над ним, говоря, что Экарт «стал старым пессимистом» и «дряхлым слабаком, влюбившимся в эту девушку Аннерль, которая на тридцать лет его моложе». Гитлер также был очень раздражён тем, что Экарт не одобрял того, что он представлял себя политически как «мессия» и сравнивал себя с Иисусом Христом, и был в бешенстве от сомнений Экарта в том, что успешный баварский путч может превратиться в успешную национальную революцию. Экарт заявлял: «Предположим, мы даже добьёмся успеха в захвате Мюнхена при помощи путча; Мюнхен — это не Берлин. Это не приведёт ни к чему, кроме окончательного провала». Ответ Гитлера был таков: «Вы говорите о недостатке поддержки — это не причина медлить, когда придёт время. Начнём выступление, затем сторонники найдутся сами».

Вследствие ненадёжности Экарта в оперативных делах и, несомненно, по причине временного раздражения от него, Гитлер начал пытаться руководить партией без его прямой помощи. Например, он обратился к берлинскому торговцу кофе Рихарду Франку в надежде, что Франк сможет помочь ему улучшить печальные результаты его кампании по сбору денег в Мюнхене. Берлинский предприниматель свёл его с Альфредом Куло, главой Баварской Федерации Промышленников. Однако Гитлер не смог найти общий язык с промышленником Куло на устроенной им встрече, вследствие антимасонских и антисемитских позиций NSDAP. Услышав их условия предоставления малопроцентного займа, Гитлер ответил: «Оставьте себе свои деньги!» — и покинул комнату. Как он вспоминал в 1942 году: «Я понятия не имел, что все они были масонами! Как часто после этого я должен был выслушивать, как люди говорят мне: „Ну, если бы только Вы прекратили всю антиеврейскую агитацию“».

Потерпев неудачу раздобыть необходимые средства в Мюнхене, Гитлер ещё раз попытался использовать Экарта в качестве политического оператора, пока они оба и их соратники продолжали жить в ожидании политического кризиса, которым они могли бы воспользоваться для осуществления захвата Баварии и Германии в стиле Муссолини. Так что Гитлер и Эмиль Ганссер взяли Экарта с собой в поездку в Цюрих в августе 1923 года в надежде, что семья Вилле сможет снова помочь партии, и веря, что присутствие Экарта произведёт нужное действие в этом предприятии.

Даже несмотря на то, что Улли Вилле собрал несколько десятков швейцарских бизнесменов, членов немецкой колонии, а также швейцарских офицеров с правыми взглядами, чтобы 30 августа встретить вождя NSDAP на вилле Шонберг, и обращение Гитлера к его швейцарской аудитории, и его встреча на следующий день с родителями Вилле оказались провальными. Гитлер, Экарт и Ганссер вынуждены были вернуться в Баварию с пустыми руками.

По всей вероятности, миссия Гитлера в Швейцарию провалилась из-за недостаточности общего в политической основе между ним и партнёрами принимавших его швейцарских хозяев. Тем не менее, Гитлер и Ганссер обвиняли поведение Экарта вечером и недостаток социальной обходительности. Как это выразил Ганссер: «Люди там почти что были склонены к новой идее, если бы Дитрих Экарт не напился в первые же часы и не стучал кулаком по столу, и не действовал как слон в посудной лавке. Эти баварские методы здесь неуместны».

Неудача в Швейцарии усилила веру Гитлера в то, что как политический оператор Экарт стал обузой. И всё же он не обращался с ним таким же образом, как с теми, кто стоял на его пути. Харрер был отброшен, Дрекслер был оттеснён в сторону, в то же время с ним продолжали обходиться с внешней вежливостью. Экарта, между тем, просто удалили от оперативных дел по необходимости, вследствие его пристрастия к спиртному, а также его неорганизованности. Тем не менее, эмоционально и интеллектуально Гитлер оставался близок к Экарту, несмотря на их ссору летом, и продолжал в то лето навещать его в горах. Более того, то, как станет говорить Гитлер об Экарте во время Второй мировой войны, показывает, что их отношения не были только лишь политической природы. Это также была эмоциональная связь, чего никогда не было между Гитлером и его сестрой. Например, в ночь с 16 на 17 января 1942 года Гитлер будет вспоминать: «У Дитриха Экарта было так приятно, когда я навещал его на Франц-Йозеф-Штрассе».

Политический кризис в Германии принял резкий поворот к худшему с тех пор, как Экарт написал в гостевой книге Щварценбахов в декабре 1922 года, что пришёл «решающий год». В январе французские и бельгийские войска оккупировали Рурскую область, промышленное сердце Германии, из опасений, что Германия прекратит выплачивать репарации. Этот ход, безусловно, привёл к обратному результату, поскольку иностранная оккупация области укрепила решимость немцев противостоять французам и бельгийцам. То, что последовало, были условия, подобные гражданской войне, длившиеся несколько месяцев. Немецкое правительство тем временем печатало всё больше и больше денег для оплаты репараций и пытаясь наладить экономику страны, тем самым неумышленно производя гиперинфляцию. К лету экономика Германии и её денежная система были в свободном падении.

Вынашивая планы, как наилучшим образом извлечь выгоду как личную, так и для своей партии из ухудшающегося политического кризиса, Гитлер всё меньше и меньше обращался к другим людям за советом в оперативных и тактических делах, всё более полагаясь на свой внутренний инстинкт, а также на своё изучение истории. Продолжая избегать политического стиля, основанного на искусстве компромисса и заключения сделок, он был совершено счастлив совершать лицемерные тактические компромиссы. Другими словами, он охотно делал и говорил что угодно для достижения своих политических целей. Компромисс для него никогда не был подлинным, но всегда только средством. Благодаря своему манихейскому мировоззрению, своей экстремистской личности и природе своих конечных политических целей, Гитлер, в отличие от других политиков, никогда не был удовлетворён компромиссами. Его конечной целью была полная трансформация Германии. Поскольку он полагал эту трансформацию вопросом жизни или смерти, то любой компромисс для него мог быть только тактической и временной природы.

Тактически у Гитлера был поразительный талант представления себя таким образом, который заставлял людей, придерживавшихся противоположных политических взглядов, верить, что он поддерживал их. Например, монархисты думали, что глубоко в своём сердце он был монархистом, в то время как республиканцы полагали, что в действительности он был убеждённым республиканцем. Тот факт, что сохранившиеся книги из личной библиотеки Гитлера включают книгу с множеством пометок о социалистической монархии как государстве будущего, даёт основания полагать, что он искренне пытался понять, какую роль в будущем должны иметь монархии, если они вообще иметь какую-либо роль. Однако публично он не оглашал своё мнение по этому вопросу, но, как вспоминал Германн Эссер, оставался неопределённым касательно своих предпочтений. Таким образом, он позволял монархистам верить, что он поможет им вернуть монархию, в то время как другие думали, что он поможет им основать социалистическое и националистическое государство. Например, в речи 27 апреля 1920 года Гитлер заявлял: «Выбор теперь не стоит между монархией и республикой, но нам следует двигаться к той форме государства, которая в любой данной ситуации является наилучшей для народа».

Странная смесь резких и неопределённых заявлений Гитлера и в начале 1920-х, и впоследствии, всегда будет оставлять открытым вопрос — что было истинным в отличие от тактических заявлений с его стороны. Это позволит людям переносить их собственные идеи на него. Гитлер ухитрился сделать себя холстом, на котором каждый мог нарисовать свой собственный образ него. Как результат, люди несовместимых идей и убеждений станут поддерживать его, даже хотя их образы него сильно различались. Это в свою очередь позволит ему подняться в последующие годы. По пришествии к власти это обеспечит дымовую завесу, за которой он сможет преследовать цели, что часто были отличными по характеру от тех, которые, как думали люди, они поддерживали, идя за ним. Вкратце, он смог представить себя таким образом, который гарантировал, что у каждого есть свой собственный Гитлер, тем самым уполномочивая его преследовать свои собственные политические цели, которые, например, позволяли и монархистам, и их противникам рассматривать Гитлера как одного из их рядов.

Для Гитлера в 1923 году имело чрезвычайное значение не антагонизировать монархистов. NSDAP была крайне мала сама по себе, чтобы быть чем-то иным, кроме как организационной оболочкой или структурой протестного движения. Более того, партия должна была полагаться на добрую волю баварских монархистов и других в политическом истэблишменте, чтобы не быть запрещёнными, как это уже недавно было в Пруссии и в Гессене. Если его партия желала использовать быстро ухудшающуюся политическую ситуацию в Германии и возглавить национальную революцию, то Гитлер должен был попытаться на некоторое время посадить NSDAP на спину более сильного политического движения. Соответственно, ему потребуется сталкивать вождей этого движения друг с другом, и делая это, сокрушить и устранить их тем же самым способом, каким он смог удалить Харрера и Дрекслера от руководства своей собственной партией. Очевидным выбором для Гитлера было идти к власти на спинах баварских и прусских консерваторов.

Объединение сил с монархистами, которые были закоренелыми баварскими сепаратистами и противниками объединённой Германии, конечно же, было для него проклятием. Но сотрудничество с консервативными элементами, мечтавшими о восстановлении баварской монархии, которая будет оставаться в пределах более националистической Германии, тактически было приемлемо. Как вспоминал Эссер, Гитлер не оспаривал их по простой причине — он хотел получить поддержку патриотических союзов, действующих в Баварии. Те союзы де факто были скрытыми военизированными организациями, предназначенными обойти как условия Версальского договора, так и роспуск отдельной Баварской армии, созданной по следам послевоенной революции в Баварии.