Так же, как и для её брата, формирование личных взаимоотношений с другими людьми не было лёгким для Паулы. Брат и сестра схожим образом провели много лет как одиночки. Однако в отличие от Адольфа она старалась поддерживать с ним контакт. Раньше, в 1910 и в 1911 годах, она писала ему в Вену несколько раз, но никогда не получала ответа. К 1920 году Паула даже не знала, жив ли он ещё. Так что при его неожиданном возвращении у неё были смешанные эмоции. «Я сказала ему, что мне было бы легче, если бы у меня был брат», — вспоминала она позже об этой встрече. Однако Гитлер сумел очаровать свою маленькую сестру, говоря ей: «Но у меня самого ничего не было. Как я мог бы помогать тебе?» И затем повёл её по торговым местам Вены, покупая ей новое облачение. В конце концов, её чувства были отметены в сторону в видах перспективы не быть больше одинокой старой девой: «Мой брат был почти подарком небес. Я привыкла быть совсем одной в мире». Во время своего визита в Вену Гитлер также встретился со своей сводной сестрой Ангелой, которая в то время была управляющей кафетерия еврейского студенческого сообщества в Венском университете.

Вера Паулы в то, что она, наконец, снова обрела своего брата, станет правдой только частично. Гитлер будет поддерживать контакт с ней в последующие годы, но этих контактов будет мало, и они будут редкими. Много лет спустя, в 1957 году, Паула скажет об отношении Адольфа к ней и к их сводной сестре в годы между 1920 и смертью Гитлера в 1945 году следующее: «В его глазах мы, сёстры, слишком завидовали своему брату. Он предпочитал окружать себя незнакомцами, которым он мог платить за их услуги».

Ещё меньший интерес, чем к сестрам, Адольф Гитлер проявлял к своему сводному брату Алоизу. Алоиз эмигрировал в Англию перед войной и женился на ирландке, родившей ему сына. (Этот его сын, племянник Гитлера Вильям, в 1930-х угрожал Гитлеру раскрыть секреты их семьи). Затем Алоиз покинуть их. Он переехал в Германию и женился снова, фактически став многожёнцем. Тюремное дело Гитлера из крепости Ландсберг, куда он будет заточён после провалившегося путча в ноябре 1923 года, наводит на мысль, что он даже не допускал существование своего сводного брата, поскольку в деле упоминаются только его сёстры в Вене.

В 1921 году, через год после посещения Адольфом своих сестёр в Вене, Алоиз, не видевший его более двадцати лет, прочтёт о нём в газетах. Хетте, его вторая жена, станет убеждать его связаться со своим сводным братом. В конце концов Алоиз сдастся, написав в городское регистрационное бюро в Мюнхене, попросив дать ему адрес Адольфа и послав тому письмо. Однако Адольф не ответит ему непосредственно, вместо этого попросив свою сводную сестру Ангелу ответить Алоизу по его поручению. Он явно не имел интереса к своему сводному брату.

Отношения Гитлера с его сёстрами и братом выявляют, кем он был. Это раскрывает и его личность, и генезис его политических идей. Единственными членами семьи, к кому он будет какое-то время проявлять неподдельный интерес, будут Ангела и, в весьма нездоровом стиле, её дочь Гели.

Причины, лежащие за недостатком у Гитлера интереса к большинству членов его семьи и его неспособность формировать долгосрочные отношения, следует искать в мире психологии и в его ментальном характере. Каково бы ни было их происхождение, они указывают на суть его личности. И всё же, несмотря на его неспособность создавать длительные искренние взаимоотношения с другими людьми, он был социальным животным. Хотя он и был одиночкой в различные периоды в своей жизни, он никогда не был отшельником. Его стиль поведения в течение многих лет показывает человека, который нуждается в людях вокруг себя, равно как и в их одобрении.

Гитлер был человеком, находящимся в постоянном поиске новой суррогатной семьи и человеческой компании. Люди, знавшие его хорошо, будут рассказывать разведке США в 1940-х годах: «Он ложится спать как можно позже, и когда его последние друзья покидают его уставшими в два или в три часа утра, а то и позже, то это выглядит как будто бы он боится быть один». Однако трагедия Гитлера состояла в том, что он мог функционировать только в вертикальных, иерархических отношениях — как ведомый, что он делал в полковом штабе своей воинской части во время войны, или на верхушке иерархии. Он был неспособен к горизонтальным человеческим взаимодействиям, то есть среди равных ему. Подобным же образом он был неспособен поддерживать межличностные близкие отношения в течение длительных периодов времени.

Его неспособность формировать горизонтальные взаимоотношения и поддерживать близкие человеческие отношения, соединенные с его потребностью в одобрении и в социальных контактах, имели непосредственное влияние на его стиль руководства. Это делало невозможным какое бы то ни было совместное обсуждение, направленное на исследуемые политические вызовы и на решение проблем государственного управления. Так же, как Гитлер не хотел вступать в дискуссию со своими слушателями после окончания его речи, он будет не хотеть заниматься (и будет неспособен это принять) политикой как искусством компромисса и заключения сделок. Единственным видом политики, к которой он был способен, была политика представления, с ним как главным действующим лицом.

Категорическое нежелание Гитлера и неспособность его к компромиссу были не только выражены в его личном поведении, но также стали заклинанием его речей. Например, 27 апреля он сказал среди «громких аплодисментов» на митинге NSDAP тем вечером в Хофбройхаус: «Пришло время, наконец, начать сражение против этой расы. Тут не может быть более компромиссов, потому что это будет фатально для нас самих».

Сектантский политический стиль Гитлера, в соответствии с которым каждый истинный компромисс был мерзким делом, был не только выражением его радикальных политических взглядов. Это было также отражением его личности, поскольку любой компромисс, который не просто тактический по своей природе, должен быть основан на принятии противоположной стороны как равной, что Гитлер делать был неспособен. Так что на политической арене он будет способен действовать только как вождь сектантской группы, стоящей за пределами конституционного политического процесса или как диктатор в пределах формальной структуры.

Причина, по которой семейная подоплёка Гитлера проливает свет на происхождение его политических идей, состоит в том, что четверо братьев и сестёр Гитлер проявляли чрезвычайно различные предпочтения, политические и прочие. При таких обстоятельствах политизация и радикализация Гитлера, возможно, не могли не быть почти неминуемым результатом его воспитания в семействе Гитлер. Во-первых, его две сестры приняли Вену, в то время как его нелюбовь к космополитичному городу Габсбургов была и личной, и политической. Паула, в частности, будет любить Вену всю её жизнь. Более важно то, что Паула была преданной католичкой и будет глубоко религиозна до конца своей жизни, в то время как Адольф вероятно порвал с религией к тому времени, как он занялся политикой. Более того, в 1920 году, в отличие от своей сводной сестры Ангелы, он был бы наиболее невероятным кандидатом для управляения еврейским студенческим рестораном. Вдобавок его сводный брат Алоиз был сторонником монархии Габсбургов, в то время как начальной точкой политического развития Адольфа было страстное отрицание империи Габсбургов.

Так что братья и сёстры Гитлер не вели параллельных жизней в развитии своих политических убеждений. Существовал только очень непрямой путь от воспитания Гитлера к политику-в-процессе-создания образца 1920 года. Что делает ясным его отношения с братом и сёстрами, так это то, что в отличие от столь многих других поднявшихся во власть или ставших диктаторами, в случае Гитлера непотизм[10] не стал играть заметную роль.

В декабре 1920 года Гитлер мог оглянуться на двенадцать месяцев, что вывели его и DAP/NSDAP из безвестности и катапультировали его к местной славе. В начале года он был некто, кто уже был достаточно силён, чтобы вытолкнуть из партии её председателя. Однако он всё ещё был в очень большой степени младшим у Антона Дрекслера. Теперь, к концу года, он, не Дрекслер, был звездой партии. NSDAP всё более выглядела как его партия, чем Дрекслера.

Хотя Гитлер продолжал настаивать, что он был только пропагандистом партии, его оттеснение на второй план Карла Майра, и, что более важно, его воззвание к гению и диктатору для спасения Германии наводят на мысль, что он был неискренен в утверждении, что лишь призывал кого-то другого. Поскольку он определённо не призывал или не продвигал какую-либо из известных фигур, остаются варианты, что либо он уже видел себя в качестве этого гения, либо вскоре придёт к выводу, что сам соответствует запросу.

Говорили, что к концу 1920 года Дрекслер уже делал Гитлеру предложение поста председателя партии, которое он отверг. Если это правда, то его отказ не следует рассматривать как поддержку той идеи, что Гитлер сам видел себя только пропагандистом для кого-то ещё и что у него не было собственных амбиций. Если бы он принял председательство в партии в то время, то был бы на коротком поводке исполнительного комитета партии. Ни стиль руководства гения, ни личность Гитлера не допускали командной работы, особенно в комитете, где некоторые члены испытывали — как это станет очевидным в 1921 году — серьёзные опасения относительно его личных качеств и идей управления. Если председательство в партии действительно предлагалось ему, то это должно было представиться Гитлеру как чаша с ядом. Чтобы стать вождём типа гения, каким его личность стремилась быть, он должен был ждать возникновения такой ситуации, что позволит ему стать вождём на его собственных условиях.