От этих разговоров о евреях в 1920 году была прямая линия к биологизированным высказываниям Гитлера о евреях в то время, когда Холокост начинал проводиться в жизнь в начале 1940-х. В июле 1941 года, когда «Оперативные группы» (
Антисемитские выражения Гитлера не были особенно оригинальными. Даже хотя его взгляды отличались от господствующей тенденции баварского антисемитизма, они, тем не менее, были сшиты вместе из идей, выраженных другими экстремистами в Баварии и в других местах. Однако настоящий вопрос не в том, был ли оригинален антисемитский язык Гитлера. Скорее он в том, имел ли он то же самое значение для него, какое он имел для других, употреблявших подобный язык.
Более того, вопрос состоит в том, почему неприкрытый антисемитизм Гитлера возник летом 1919 года. Связывание антисемитизма Гитлера с его опытом прозрения в июле 1919 года и идентификация антисемитских влияний, которым он был подвержен в тот момент времени, всё ещё не полностью объясняет, почему его недавно вновь найденный антисемитизм стал столь мощным и все объясняющим инструментом для его понимания мира и для объяснения этого другим.
Для понимания чрезвычайного антисемитизма Гитлера и его наследия для остальной его жизни, сравнение образов антисемитизмов его и других людей в послеверсальском Мюнхене будет мало полезным. Чтобы понять, почему антисемитизм стал столь привлекателен для Гитлера, необходимо понять, почему для столь многих людей в Европе после Первой мировой войны, включая Гитлера, антисемитизм стал призмой, через которую следует рассматривать и извлекать смысл из всех проблем мира. Далее, необходимо исследовать, использовали ли люди экстремальные формы антисемитизма как метафору для объяснения мира, или же они понимали свой антисемитизм в буквальном смысле.
Простое заявление, что антисемитизм — это древнейшая ненависть в мире и что он иррационален по своему характеру — скрывает столь же много, сколько и раскрывает. Почему люди ссылаются на такие иррациональные настроения в определённые моменты времени, а не в другие? Почему антисемитизм принимает такие многообразные формы? И почему в случаях социальных трений между евреями и не-евреями — не только в послевоенном Мюнхене, но и в истории западной цивилизации в целом, включая настоящее время — враждебность к евреям стремится принять форму чрезвычайно непропорциональную к акту или социальному явлению, которое её запускает?
История социальных отношений между евреями и не-евреями в течение последних двух с половиной тысяч лет не показывает постоянной, линейной и неизменной враждебности к евреям. Устойчивость антисемитизма и его способность пересекать культурные, религиозные, политические, экономические и географические границы, а также продолжение его существования из поколения в поколение лежит в том, что он является мощным инструментом, посредством которого обсуждаются и делаются попытки понять проблемы мира в отдельные времена. Впервые он был применён в Древнем Египте и впоследствии стал определяющей чертой уязвимого места западной традиции.
Порождая свежие волны анти-еврейских мыслей, последующие поколения антисемитов не реагировали на социальные практики евреев. Скорее, они переделывали более ранние выражения антисемитских идей в некое подобие рам, в которые они могли вставить проблемы своего собственного мира и таким образом разобраться в них. Это та традиция, которую Гитлер и другие европейцы призвали, чтобы понять смысл мирового революционного кризиса конца 1910-х и начала 1920‑х. И именно к этой традиции обратился Адольф Гитлер, чтобы разобраться в происхождении исторического зла в общем и слабости Германии в частности. Вот почему антисемитизм стал затем столь привлекательным в качестве мотивационной силы для Гитлера и бесчисленного множества других людей в направлении и преобразовании событий в момент глубокого национального кризиса.
Однако форма, в которой действовал антисемитизм в обеспечении указания направления в Германии после Первой мировой войны, была различной. Для некоторых людей антисемитизм был буквальным по характеру и претворялся в прямые акции против евреев; для других он был метафорическим; а для ещё кого-то его суть была буквальной, но некоторые из его более крайних выражений были метафорическими. Исследование этих возможностей поможет нам определить, как Гитлер понимал свою собственную юдофобию, и как другие интерпретировали её.
Это не только лишь главное течение антиеврейской ненависти в Мюнхене после падения Советской республики, принявшее форму антибольшевистского антисемитизма, которое не было огульно направлено против всех евреев. В случаях, в которых антисемитизм стремился объяснить мир, но был метафорическим, антисемитизм был не всегда направлен намеренно против всех людей еврейского происхождения. Превосходным примером этого является антисемитизм Хьюстона Стюарта Чемберлена, который имеет величайшую важность, поскольку в речах и писаниях Гитлера имеются сильные отзвуки работ Чемберлена, и сам Гитлер определит Чемберлена как произведшего на него сильное влияние.
Антисемитизм уроженца Англии, зятя Ричарда Вагнера, наиболее известным образом был выражен в его изданной в 1899 году книге «Основы 19 века» (
Даже хотя центральной категорией у Чемберлена является «раса», его основной озабоченностью был иудаизм, не евреи. Для Чемберлена раса не была по-настоящему биологической категорией. Более вероятно, он поддерживал ту точку зрения, что создание новой «чистой» расы позволит цивилизации двигаться вперёд. Для Чемберлена этот новый вид расы будет определяться скорее общей приверженностью к набору идей, нежели общими биологическими чертами. Так что у Чемберлена не возникало проблем в посвящении своих «Основ» Юлиусу Виснеру, венскому учёному еврейского происхождения. Более того, известный драматург Карл Краус, ассимилировавшийся еврей, не сионист и обращённый в католицизм еврей, очень хвалил «Основы» и не верил, что расовый антисемитизм Чемберлена был нацелен на ассимилировавшихся евреев или обратившихся в христианство, как он сам.
В самом деле, как прояснил Чемберлен в письме к Хьюго Брукманну, он думал, что «еврей является полностью искусственным продуктом». В своём письме от 7 августа 1898 года зять Вагнера доказывает, что «возможно быть евреем, не будучи им; и что не требуется обязательно быть „евреем“, при этом будучи еврейским». Чемберлен действительно не думал, что евреи — то есть, люди, которых можно встретить — были реальной проблемой: «Правда в том, что „еврейская опасность“ гораздо глубже, и еврей в действительности не несёт за неё ответственность: мы сами создали её и мы должны её преодолеть». Другими словами, для Чемберлена быть еврейским означало быть приверженным набору идей, которые могут вдохновлять одинаково евреев и не-евреев. Его основной целью было изгнать предположительно вредные идеи из мира.
Антисемитизм Отто Вайнингера, человека, которым более всего восхищался отеческий наставник Гитлера, Дитрих Экарт, близко напоминал таковой у Чемберлена. Для Вайнингера иудаизм был состоянием разума, которое отрицало трансцендентальные идеи и прославляло материализм. По Вайнингеру иудаизм был психологическим складом ума, присущим всему человечеству и который достигал своего высшего выражения в еврее, как идеальном типе. Он проповедовал, что все люди должны бороться против еврейства в самих себе, предупреждая, что западная цивилизация становилась всё более еврейской по духу в современную эпоху.
Вкратце, Чемберлен и Вайнингер — два мыслителя, имевших самое большое влияние, или в любом случае одно из самых больших, в развитии антисемитизма Гитлера и его наставника — понимали свой собственный антисемитизм как отрицание определённого набора идей. Чемберлен не был единственным, кто рассматривал свой расовый антисемитизм как метафорический по характеру. Многие из тех, кто были или станут близкими к Гитлеру, разделяли его идеи. И именно потому, что они воспринимали антисемитизм Чемберлена как метафорический по характеру, им его антисемитизм нравился.
Например, Хуго Брукманн — который впервые был представлен Чемберлену еврейским другом автора, жившим в Байройте дирижёром Германном Леви — равно как и его жена Эльза, были очарованы книгой Чемберлена. После её публикации Эльза Брукманн написала в своём дневнике: «Читая „Основы 19 века“ Чемберлена, я в самом деле была очарована содержанием и формой; после неё никакая книга не доставляет удовольствия». Метафорический антисемитизм Чемберлена соответствовал её вкусу, поскольку он не создавал какого-либо конфликта с её продолжавшейся дружбой с её близкой подругой Йеллой и многими другими евреями.
Её взаимодействие с евреями тогда и в течение всей её остальной жизни имеет величайшее значение, не только из-за дружбы её мужа с Чемберленом, но потому, что с середины 1920-х до 1940-х Эльза и Гитлер будут настолько близки, что Эльза станет почти что играть роль матери для него. Её взаимодействие с евреями, таким образом, проливает свет на взаимодействие евреев и неевреев в некоторых из самых близких к Гитлеру кругах, и путём экстраполяции на то, как близкие к нему люди рассматривали характер антисемитизма собственно Гитлера, и на то, как их восприятие его отношения к евреям менялось с годами.
Эльза Брукманн и Габриэла «Йелла» фон Оппенгеймер были близкими подругами с тех пор, как они впервые встретились в 1893 году, когда Эльза, тогда всё ещё обедневшая принцесса, провела несколько недель во дворце Тедескос, венской еврейской семьи из высшего класса. В годы, последовавшие за Первой мировой войной, отношения двух женщин были настолько близкими, как это в пределах человеческих сил возможно было поддерживать людям, жившим в разных городах. Например, в 1921 и 1922 годах Эльза и её муж проведут больше двух недель с Оппенгеймерами в их имениях в Австрийских Альпах.
Эльза Брукманн будет продолжать восхищаться произведениями звёздного автора её мужа. Например, 31 декабря 1921 года она напишет письмо австрийскому поэту-националисту Максу Мелл, в котором она поделится своими мыслями о только что опубликованной глубоко антисемитской книге Чемберлена «Человек и Бог» (
Эльза Брукманн также была близка к еврейскому писателю Карлу Вольфскелю и его жене Ханне. В 1913 году Ханна заявляла, что и её муж, и она «очень её [т. е. Эльзу] любят». Три страсти Карла были мистицизм, коллекционирование предметов (в частности, старых книг, тросточек и слонов в любой форме) и сионизм. До начала столетия он даже встречался с Теодором Херцлем, отцом современного сионизма. Он также дружил с Мартином Бубером, возможно наиболее известным сионистским философом двадцатого века. Вольфскель также был связан с местным мюнхенским сионистским филиалом и в 1903 году освещал для мюнхенской газеты сионистский конгресс в Басле (Уганда). Тем не менее он прежде всего считал себя немцем, а затем евреем. Вольфскель проявлял мало интереса к политическому сионизму; скорее, он видел в сионизме источник культурного и духовного обновления иудаизма. Возможно причиной того, что Эльза Брукманн и Карл Вольфскель могли быть друзьями, было то, что её антисемитизм и его сионизм, хотя и реальные и укоренившиеся, были оба в первую очередь и прежде всего метафорическими.
Эдьза будет продолжать придерживаться своего раннего антисемитизма 1920-х даже после того, как у неё развились отношения матери и сына с Гитлером. Поэтому оба Брукманна станут шокированы сгустившейся антисемитской бурей в 1938 году, как и Карл Александр фон Мюллер, историк, который имел такое большое влияние на Гитлера во время его пропагандистских курсов и который был близок к супружеской паре. Эти трое особенно не одобряли преследование евреев после «Кристальной ночи», как они сообщили своему общему другу Ульриху фон Хасселю во время визита в его дом в Эбенхаузене, к югу от Мюнхена. Как напишет Хассель в своём дневнике 27 ноября 1938 года: «Их [т. е. Брукманнов, а также Мюллера и его жены] ужас от бесстыдного преследования евреев столь же велик, как и у всех порядочных людей. Даже наиболее лояльные национал-социалисты, живущие [в городе] Дахау, которые „придерживались этого“ до сих пор, совсем удручены после того, как они видели дьявольское варварство СС, пытающих этих несчастных задержанных евреев».