Численность присутствовавших на речах Гитлера обеспечивает лишь ограниченное ощущение его популярности, поскольку мероприятия привлекали также в больших количествах политических оппонентов, которые пытались помешать его выступлениям. Таким образом, невозможно выразить в числах поддержку, которую Гитлер получил в 1920 году. Однако сам факт того, что он привлекал большие количества как сторонников, так и противников, является великолепной мерой его всё возрастающей известности. Это играло на руку Гитлеру, поскольку привлекало внимание публики к NSDAP, которое в ином случае могло бы уйти к другим политическим группам со сравнимыми политическими идеями.

Его речевые баталии были чрезвычайно большой нагрузкой. Он говорил на мероприятиях, которые начинались в 7:30 или в 8:00 вечера на протяжении от двух до трёх часов, иногда дольше, без микрофона или громкоговорителей в местах с зачастую плохой акустикой. Вначале Гитлер даже не говорил с использованием заметок; только в 1921–1922 годах он начал приносить на свои выступления систематизированные тезисы. После одного или двух часов речей он часто останавливался, чувствую физическую слабость. Столь частое произнесение речей имело негативные последствия для его тела, пища была всё ещё относительно скудной в Мюнхене — как результат, Гитлер, равно как и большинство людей в Мюнхене, часто действовал на полупустой желудок. Чтобы выдержать своё марафонское мероприятие и для поддержки энергии, прежде чем начать речи, он часто мешал сырое яйцо с сахаром в цилиндрическом металлическом сосуде и залпом выпивал смесь прямо перед своей речью.

Одна из причин, по которой Гитлер произносил столь длинные речи, была прагматической: он хотел убедиться, что партийные мероприятия, на которых он говорил, будут по характеру более представлениями, чем рассудочными действиями. Он хотел обращаться к людям, не разговаривать с ними. Традицией того времени было то, что оратор мероприятия произносит речь, за которой следуют продолжительные дискуссии. Гитлер полагал, что ничего хорошего дискуссии не принесут, и что они могут выйти из-под контроля и привести к скандалу. Следовательно, он обеспечивал произнесение речи как можно дольше, чтобы оставалось мало времени для дискуссии между концом его речей и временем закрытия в 11:00 вечера.

После окончания своих речей Гитлер всё ещё находился в возбуждённом состоянии какое-то время и чтобы успокоиться, общался со своими самыми близкими товарищами. После многочасовых речей он умирал с голоду. Если митинг оканчивался до 11:00 вечера, внутренний круг членов партии шёл пешком в Sterneckerbrau, чтобы там поужинать. В противном случае они все шли домой к члену партии и оставались там до поздней ночи, что было легче выполнить Гитлеру, чем его товарищам, поскольку в отличие от него у них была нормальная дневная работа, и они не могли, как он, допоздна лежать в кровати. Когда он находился вместе только с близкими партийными товарищами, он расслаблялся. Как вспоминал один из них, «Гитлеру нравилось приятно проводить время, смеяться, и он показывал своё полное довольство, хлопая по коленям». Подобным образом вспоминала Ильзе Проль, будущая жена Рудольфа Гесса: «Когда сидели вместе с Гитлером, мы вместе смеялись, мы шутили вместе. Мы были очень близки, нам нравилось смеяться».

Во время партийных мероприятий и его поздних ужинов привычки Гитлера в еде и питье соответствовали таковым у людей вокруг него. В то время как он никогда не курил, он тогда, в отличие от более поздних времён, всё ещё ел мясо и пил алкоголь. Его любимым блюдом был Tiroler Grostl, жаркое из картофеля, говядины и яиц, которое он поглощал с тёмным пивом, всегда им предпочитаемым по сравнению со светлым или пшеничным. В течение мероприятия, во время речей и после них, Гитлер выпивал две-три пинты пива. Однако он поглощал это количество в течение нескольких часов, и пиво, которое он пил, было слабым вследствие продолжавшегося дефицита продовольствия в Мюнхене. Даже тогда наркотиком Гитлера был не алкоголь — это был акт произнесения речи. Как заключил в 1942 году доклад разведки США, основанный на интервью с близко знавшими Гитлера людьми, «он, возможно, счастлив и спокоен только тогда, когда довёл себя разговорами до точки обморока от изнурения».

Ко второй половине 1920 года ораторствование и занятия политикой стали для Гитлера всем. Это было для него теперь больше, чем работа. Это было призвание. Это стало для него тем, что питает жизнь. Поскольку он оказался неспособным поддерживать человеческие отношения среди равных на продолжительный период жизни или заполнять свои дни работой в нормальной профессии — вкратце, поскольку он был неспособен жить того вида жизнью, которой наслаждаются почти все остальные — у него буквально не было ничего больше, чтобы придать системность и значение его жизни. Как это выразил Конрад Хайден, «у других есть друзья, жена, профессия; у него были только массы, к которым он обращался».

Следовательно, прогрессивная радикализация Гитлера не была приводима в действие лишь чисто политической тактикой. Другими словами, она не приводилась в движение только попыткой быть отличимым на оживлённой арене правой политики в Мюнхене. В этом также присутствовал личный элемент. Так же, как наркоман сделает что угодно, чтобы завладеть субстанцией — источником наркотического подъёма, вероятно, Гитлер приобрёл наркотическую зависимость к реагированию, получаемому им во время его речей, что усиливало его желание получить больше. Поскольку он получал самые большие отклики на наиболее вопиющие и экстремальные идеи, выражаемые им, он продолжал, усиливал и дальше развивал эти идеи в последующих речах.

Диалектическое взаимодействие между Гитлером и его аудиторией не ускользнуло от внимания его товарищей. Германн Эссер вспоминал: «Сначала Гитлер обращался к массам неосознанно, а затем осознанно. Но в действительности это массы сформировали Гитлера». В соответствии с Эссером «[Гитлер] обладал чувствительностью к [тенденциям]; он мог ощущать их, когда бы он ни выходил, и как следствие, это массы сформировали его; тут имело место взаимодействие [между Гитлером и его слушателями]».

Близко к традиционным понятиям о том, что делает гения — вера в индивидуума, у которого есть оригинальный взгляд на природу мира и который открывает взору устройство лучшего мира — Гитлер, говорил Эссер, не давал в своих речах текущих комментариев о повседневных политических событиях. Вместо этого, то что он говорил, принимало форму деклараций о природе вещей.

Обычным штампом его речей было рассматривать проблемы исторически. Для него вопросы национальной безопасности, понимание текущего затруднительного положения Германии и нахождение ответов на вопросы могли пониматься только исторически. Для Гитлера история была определяющим фактором в национальном самоосознании и в понимании соперников и союзников, равно как и никогда не иссякающим источником разъясняющих аналогий. Это была и память государств, и объект для изучения, чтобы понять правила государственного управления и международных дел. Это было средство для распознавания законов человеческого развития. Он всегда думал и будет думать исторически. И как оратор, и как политик, а впоследствии как диктатор, Гитлер изначально и прежде всего был человеком истории.

Теория Гитлера о том, как история оживляет политику и искусство государственного управления, исходила из его подхода к гению. Целью обращения к истории было не копировать и воспроизводить прошлое, но действовать как источник вдохновения для создания чего-то нового. Другими словами, Гитлер видел полезность истории в понимании настоящего и в определении будущих проблем. Когда в будущем он станет вешать картины с Фридрихом Великим и устанавливать бюсты Бисмарка в штаб-квартирах своей партии или в рейхсканцелярии, это будет означать только то, что он воодушевляется ими, а не то, что хочет быть Бисмарком или Фридрихом Великим. То же самое было верно в его отношении к Оливеру Кромвелю, вождю республиканского движения во время Английской гражданской войны семнадцатого века. Не подтверждая публично влияния на него Кромвеля, в частной обстановке он заявлял, что воодушевляется англичанином, восхищается им как самоназначенным диктатором, создателем Королевского военно-морского флота, и как противником парламентаризма, всеобщего избирательного права, коммунизма и римского католицизма.

Речи Гитлера 1920 года следовали общему шаблону, который определялся его подходом к истории: он изображал блестящее прошлое Германии, прежде чем нарисовать картину её жалкого настоящего. Затем он описывал причины, как он их видел, того, как первое стало вторым, следовал к определению средств борьбы с этой деградацией и затем заканчивал обещанием надежды на будущее.

Таким образом, Гитлер не определял себя лишь тем, против чего он выступал, и его цели не были ограничены поиском отмщения. Не был он и нигилистом. Примечательным образом его речи скорее были полны бактериологических метафор, чем — как это было столь популярно везде на правом политическом фланге Германии — упоминаний о том, как победоносную Германию ударили кинжалом в спину, подобно тому, как убивающий дракона герой Зигфрид из средневекового эпоса «Песнь Ниббелунгов» был предательски убит своим заклятым врагом Хагеном фон Тронхе. В то время как возможно отомстить за удар кинжалом в спину, такое невозможно сделать против бактерии. Борьба с бактерией, которая вела к деградации тела или метафорически — государства и общества — не требовала мести. Скорее Гитлер представлял точку зрения, что путём уничтожения бактерии, которая привела её к плачевному состоянию, Германия восстановится и впоследствии будет иммунной к новым инфекциям и станет способна жить хорошей и самостоятельной жизнью. Таким образом, Гитлер проповедовал разрушение как средство достижения цели, всегда определяя конечные цели в позитивных терминах. Именно это обещание «солнца свободы» сделает Гитлера привлекательным для поколения идеалистичных молодых немцев, которые достигли совершеннолетия между 1920-ми и 1940-ми годами.

Борьба с деструктивными силами настоящего и создание лучшего и обнадёживающего будущего были двумя сторонами одной медали не только для Гитлера, но также и для многих из его товарищей национал-социалистов. Готтфрид Федер, например, не только нападал на то, что он видел как разрушительные силы иудаизма и финансов, но также предлагал видение «нового города» как прототипа для немецкого образа жизни, который станет ядром для новой Германии. Его целью было основание новых городов по всей стране с числом жителей примерно 20 000 в каждом, которые в свою очередь будут сооружены из ячеек в приблизительно 3500 обитателей. Федер доказывал, что эти города будут лишены недостатков жизни в большом городе, таких как детская бедность, большое количество дорожно-транспортного травматизма, и распространение болезней и нищеты.

Повторяющейся темой речей Гитлера в 1920 году было то, что Германия будет способна снова жить под «солнцем свободы» только если будут усилены национальная солидарность и вера в собственные возможности. Далее, это золотое будущее может быть достигнуто, только если будет побеждён баварский сепаратизм, установлено бесклассовое государство рабочих, отменены условия мира по Версальскому договору и уничтожены крупный финансовый капитал и «процентное рабство». Гитлер снова и снова будет возвращаться к одной и той же теме: необходимости для Германии извлечь уроки из мощи Британии и Америки. Ненависть Гитлера к англо-американскому миру была неотъемлемой частью его политизации и радикализации в Мюнхене после Версальского договора. Это было чувство, которое хорошо отыгрывалось на его слушателях, поскольку оно широко разделялось среди других ультраправых групп в Мюнхене. Например, оратор от Немецкой Народной Федерации Защиты и Сопротивления (German Völkisch Protection and Defiance Federation) гневно говорил на мероприятии 7 января 1920 года — на котором также был Гитлер в качестве приглашённого оратора — о «громадных еврейских банках и миллиардерах, таких как Морган (Америка) и Ротшильд (Англия), которые образовали секретное общество». Оратор заявил, что «завещание Моргана ясно показывает его убеждение в том, что Германия должна быть уничтожена, чтобы Америка оставалась конкурентоспособной».

Как результат растущей популярности и известности Гитлера, NSDAP начала привлекать внимание за пределами Мюнхена — возникла ситуация, которую он пытался использовать. В 1920 году он выступал общим числом одиннадцать раз в местах за пределами городских границ, но всё же внутри орбиты Мюнхена, в попытке усилить заметность партии в регионе и способствовать установлению отделений партии за пределами столицы Баварии. Делая это, Гитлер, по сути, стал разъездным «агентом по продажам» для партии.

Первое отделение NSDAP за пределами Мюнхена было основано в близлежащем Розенхайме. 18 апреля 1920 года Теодор Лаубок, местный старший служащий национальной железнодорожной компании, Reichsbahn, основал местное отделение NSDAP, включавшее изначально четырнадцать членов. Как было и в случае с исходной ячейкой DAP в Мюнхене, железнодорожники доминировали в партии в Розенхайме. Гитлер и Лаубок сразу же поладили друг с другом. Гитлер теперь часто приезжал в Розенхайм, чтобы навестить Лаубока, его жену Дору и их сыновей, или же Лаубоки приезжали в Мюнхен и встречались с Гитлером в одном из пивных залов города. Из своих поездок Гитлер посылал им открытки.

Единственный раз, когда Гитлер выступал вдали от дома в первой половине 1920 года, это когда он был приглашённым оратором на митинге Немецкой Народной Федерации Защиты и Сопротивления (German Völkisch Protection and Defiance Federation) в Штутгарте 7 мая. Однако во второй половине 1920 года он начал регулярно обращаться к слушателям за пределами Южной Баварии. Например, он пересёк южную границу Германии из-за национальной выборной кампании в Австрии. Во время этой поездки, которая длилась с 29 сентября по 9 октября, Гитлер произнес общим числом четыре речи по следам кампании. В электоральном смысле поездка в страну его рождения была полным провалом: только 24 015 человек во всей Австрии голосовали за национал-социалистов. Во время поездки и в течение последующих визитов в Австрию в следующие годы Гитлер сблизился с вождём австрийских национал-социалистов Вальтером Риэлем. Хотя Риэль впоследствии заявлял, что сыграл роль Иоанна Крестителя для мессии Гитлера, трудно видеть, как он мог бы осуществлять какое-либо существенное влияние на Гитлера во время коротких и редких поездок того в Австрию.

Заключительная часть ораторского тура Гитлера в Австрию привела его в Вену, город, который он будет ненавидеть до конца своей жизни как место его величайших унижений. Находясь там, он решил, что может также воспользоваться случаем для посещения человека, которого он не видел много лет. Он пришёл к маленькой квартире и позвонил.

Когда обитательница квартиры, двадцатичетырёхлетняя незамужняя женщина с черными стянутыми в узел волосами, работавшая клерком в публичной страховой компании, открыла дверь, она не сразу узнала стоявшего перед ней человека. Она не видела его в течение долгих двенадцати лет, с тех пор как её мать умерла от рака груди, когда она была ещё ребёнком. Так что ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что незнакомец у её двери — это её брат Адольф. «Я была настолько удивлена, что просто стояла и смотрела на него», — будет позже вспоминать Паула Гитлер об этом моменте.