Глава 8. Гений

К началу осени 1920 года Вольфганг Капп был пережитком прошлого, однако Карл Майр всё ещё держался за него. Бывший армейский начальник Гитлера 24 сентября 1920 года сел за стол, чтобы написать неудачливому путчисту: «Мы продолжим нашу работу. Мы создадим организацию национального радикализма — принцип, между прочим, не имеет ничего общего с национальным большевизмом». Майр также хотел гарантировать, что Капп будет знать личность человека, которого он тщетно пытался послать к нему в марте: «Некий господин Гитлер, например, стал движущей силой». Майр подчеркнул, что он был «в контакте с ним ежедневно на протяжении более 15 месяцев».

Майр, конечно же, сильно преувеличил частоту своих контактов с Гитлером, что было своекорыстно. Это служило для представления себя более значительным, чем он в действительности был в новой роли, которую обрёл в предыдущий месяц. К тому времени, когда он сочинял своё письмо Каппу, Майр больше не был на военной службе, поскольку в начале июля он покинул рейхсвер. Похоже, что это не было добровольно, но что он был уволен в результате неповиновения, которое он выказал по отношению к генералу Арнольду фон Моль. В действительности давление на него, видимо, было оказано не только со стороны Моля.

Звезда Майра начала светить менее ярко уже в марте — потому ли, что его пропагандистская работа рассматривалась как неэффективная, либо же вследствие политических разногласий между Майром и другими — причина остаётся неясной. Какова бы ни была причина, оппозиция ему чрезвычайно выросла после провалившегося путча Каппа. 25 марта 1920 года один из его противников на воинской службе в Мюнхене написал рейхсминистру обороны Отто Гесслеру жалобу на Майра. Написавшим письмо был Георг Ден, прежде возглавлявший гражданский отдел штаб-квартиры комплектования личным составом рейхсвера в Мюнхене и который был теперь генеральным секретарём баварской секции либеральной Немецкой Демократической партии (DDP), одной из партий, которые затем сформировали правительство Баварии. Ден предупреждал министра об офицерах в Мюнхене, которые были ненадёжны и готовы подорвать конституцию. Наихудшим из офицеров, доказывал Ден, были те, что заняты «военной пропагандой», главным образом Карл Майр и граф Карл фон Ботмер.

Письмо Дена поучительно не только в том, что оно проливает свет на уход Майра из армии, но также и для понимания характера людей Военного Окружного Командования 4 в Мюнхене. Оно даёт дополнительное свидетельство политической неоднородности армии в Мюнхене. Ден информировал Гесслера, что офицерский корпус был разделён на двуе группы: на тех, кто подобно Майру, поддерживали путч, и тех, кто мог не быть республиканцами всей душой, но кто примет служение Веймарской республике. Сам Ден был живым доказательством неоднородности рейхсвера в Мюнхене: офицер, который был евреем по рождению, но перешёл в протестантство. Во время войны рождённый евреем офицер и археолог служил в полку Гитлера, где он подружился с Фрицем Видеманом, командиром Гитлера. К концу войны он служил, как и Майр, в Оттоманской империи. Интернированный в конце войны в Турции и заразившийся малярией, Ден вернулся в Германию весной 1919 года. После падения Мюнхенской Советской республики он возглавил гражданский отдел штаб-квартиры рекрутирования рейхсвера в этом городе.

Дена продолжали уважать в офицерском корпусе в Мюнхене, несмотря на его заметное положение в DDP и на его еврейское происхождение. Это очевидно из того факта, что он был одним из восьми авторов из полка Гитлера в Первой мировой войне, чьи военные воспоминания были опубликованы в ноябре 1920 года выходившим раз в две недели журналом Das Bayerland («Бавария»). Ден также будет одним из авторов официальной истории полка Гитлера, опубликованной в 1932 году. Он переживёт Холокост, поскольку покинет Германию, когда это ещё было возможно, и поселится в Кито, столице Эквадора. Тот факт, что офицеру, еврею по рождению и должностному лицу либеральной Немецкой Демократической партии, было доверено возглавлять учреждение по набору в армию в Мюнхене в то же самое время, когда Гитлер служил под командованием Майра, является напоминанием об относительной неоднородности послереволюционного рейхсвера в столице Баварии и тем самым о невозможности Гитлеру быть просто суммой индивидуальных частей послереволюционного рейхсвера в Мюнхене.

С тех пор как Майр перестал пользоваться благосклонностью в армии и поэтому покинул рейхсвер, он подыскивал себе новое пристанище. Однако он не просто искал группу, которая примет его. Он искал организацию, которую он захватит, как он полагал. Его личные качества не подразумевали быть ведомым. Как проявилось в той манере, в какой он вербовал и учил своих пропагандистов, он не желал быть управляемым; скорее, он сам хотел быть дирижёром. Покинув армию, он, таким образом, оборвал все свои оставшиеся связи с Баварской Народной партией (BVP) и вскоре после этого вступил в Национал-социалистическую Немецкую Рабочую партию ((NSDAP). Преувеличение Майра в его письме Кару о частоте его контактов с Гитлером следует рассматривать в этом контексте. В этом письме Майр пытался донести послание, что с того момента, как он вступил в NSDAP, он взял на себя всё управление и контроль. Он писал: «Я с июля был занят стараниями сделать движение сильнее. Я организовал некоторых очень способных молодых людей».

Майр видел будущее NSDAP в том, что она под его влиянием станет своего рода новой Национал-социалистической Ассоциацией (Nationalsozialer Verein), которая существовала на стыке столетий с целью привлечь людей рабочего класса в национальный либеральный лагерь. Ассоциация пыталась сделать это, адресуясь к их социальному недовольству, которое было вызвано растущим социальным неравенством, царившим тогда в Германии.

Однако вскоре после сочинения письма Каппу Майр осознал, что его вера в то, что он может управлять NSDAP таким же образом, как он дирижировал пропагандой для армии, была иллюзорной. Вскоре он начал осознавать то, что какое-то время уже шло полным ходом, но что он не смог понять или принять: а именно, что Гитлер освободился от Майра, и у него нет никакого интереса более быть его марионеткой. По словам Германна Эссера, который как и Гитлер, работал для Майра и вступил в нацистскую партию, Майр к его величайшему разочарованию пришёл к пониманию, «что Гитлер не был готов работать для него». Он вынужден был заключить, что в то время, как Гитлер пытался использовать его как помощника, его бывший протеже не желал быть под его влиянием. Майр с трудом понял, что вопреки его намерениям NSDAP не было продуктом ни рейхсвера, ни его самого. Его растущее понимание того, что ведущие члены партии отказались быть дирижируемыми им, увенчается его решением в марте 1921 года покинуть NSDAP. После этого он никогда снова не встретит Гитлера.

Постепенное осознание Майром своей неспособности сформировать NSDAP в соответствии с его желаниями шло рука об руку с разочарованием в политических целях партии. Вопрос был не в том лишь, что NSDAP отвергла его политические цели. Скорее, Майр начал сомневаться в своих собственных правых идеях. Как результат, он начал двигаться к политическому центру, в конечном счёте оказавшись в руках социал-демократов (СДПГ). С этого времени он станет пытаться подорвать репутацию Гитлера и NSDAP на страницах близкой к СДПГ газеты Münchener Post, тесно сотрудничая с бывшим лидером баварской СДПГ Эрхардом Ауэром и снабжая его сведениями о политическом правом фланге.

Сдвиг Майра влево сделает его предателем в глазах многих офицеров, которые станут соответственно порочить его. Они станут с насмешкой говорить о капитане Майре как о «маленьком человечке, выглядящим слабаком, темнокожем, черноволосом», с «носом явно в форме динара», в котором они обнаружат еврейские черты. С этого момента они станут упоминать бывшего отеческого ментора Гитлера как «Майр-Коэн». В 1923 году Майр назовёт себя «республиканцем по рассудку» — другими словами, политическим «обращенцем», кто головой, но не сердцем полностью, был с республикой. На следующий год он не будет больше просто «республиканцем по рассудку». Он вступит в СДПГ, а также в Reichsbanner («Знамя Рейха») — прореспубликанскую ассоциацию ветеранов, связанную с СДПГ. В Reichsbanner он наконец найдёт группу, которая захочет быть руководима им. В конце 1920-х прежний наставник Гитлера будет регулярно писать для Das Reichsbanner («Газета Чёрно-Красно-Золотого Знамени Рейха»), еженедельного органа организации. Майр станет близок к национальному руководству Reichsbanner и станет заместителем главного редактора журнала ассоциации. В своей деятельности он будет страстным оппонентом и критиком NSDAP. Майр будет также движущей силой в деле восстановления дружеских отношений ветеранов Reichsbanner с союзами французских ветеранов, в результате которых его сделают почётным членом одного из них, Federation nationale.

В 1933 году из страха гнева своего бывшего пропагандиста, который теперь обитал в рейхсканцелярии, Майр убежит во Францию, страну, где он в 1913 году провёл два месяца до Первой мировой войны, готовясь к экзаменам на звание франко-немецкого переводчика. Вместе со своей женой, Штеффи, дизайнером-графиком, он станет жить в пригороде Парижа, с трудом зарабатывая на жизнь преподаванием немецкого языка. После падения Франции в 1940 году он будет арестован, интернирован на юге Франции, затем его будут держать в заключении в подвале Главного Управления безопасности Рейха в Берлине, прежде чем переведут сначала в концентрационный лагерь Заксенхаузен, а затем в Бухенвальд. Там офицера, который выпустил в 1919 году джинна из бутылки, заставят работать в Веймаре на заводе боеприпасов «Густлофф», который управлялся эсэсовцами. Британская бомба убьёт его во время воздушного налёта 9 февраля 1945 года.

Одна из причин, по которой Гитлер не хотел быть управляемым Майром, была прагматичной: он начал использовать популярное стремление немцев к новому типу лидера, гения, что позволит ему представить себя более эффективно и таким образом расширить свою привлекательность. Однако на пути его попытки оседлать эту волну стоял Карл Майр.

Увлечённость гениями в концепциях Запада началась со спора на французской сцене искусств в конце семнадцатого столетия. Французские мыслители спорили друг с другом о том, возможно ли превзойти то, что создали мастера древности с помощью гениев, которые будут способны изобрести новые формы артистического выражения, лучше подходящие для настоящего времени. К восемнадцатому веку жажда гениев перешла в социальный мир. Возникающий новый, просвещённый средний класс теперь полагал, что гении будут способны помочь им в их стремлении к культурной гегемонии, личной автономии и высвобождении от власти старого порядка. Гении, как считалось, имели чрезвычайные способности для оригинальности и творчества и потому были способны разрушить матрицы прошлого. Пока все другие будут возиться с проблемами, гении создадут совершенно новые ответы или даже радикально преобразуют задаваемые вопросы.

Гений, в соответствии с этой концепцией, — это тот, кого не следует учить, как достичь личной независимости и созидательности, или как быть лидером. У гениев есть природные качества, с которыми они рождены и которые они развивают и воплощают в жизнь, когда вырастут. Скрытый смысл и подтекст немецкого термина Bildung[8] — это отражение этой веры немцев в природные качества, которыми обладают люди. В то время как английский термин education основан на идее индивидуума, выводимого из невежества другими, слово Bildung выражает веру в способность индивидуума к самоформированию. Так что гении — это совершенная и чистая форма индивидуумов с прирождённым даром оригинальности и созидательности. Вкратце, у гениев внутри бог. И будучи таковыми, они не должны придерживаться общепринятых условностей публичной речи или даже логики. Гении создают нечто новое, что будет на пользу каждому и что они не обязаны оправдывать; гениям нужно только провозгласить это. Также для гениев нет нужды в компромиссах, поскольку полагается, что компромиссы ослабляют то, что создали гении. Более того, для гениев нет нужды придерживаться правил или даже общепризнанных правил морали, потому что они создают новые правила и принципы морали, которые заново определяют, что есть добро и что есть зло. Как выразил это Ницше в своём наиболее плодотворном произведении «Так говорил Заратустра»: «То, что всё вообще есть добро и зло — это его создание».

В восемнадцатом и в девятнадцатом веках термин «гений» чаще всего применялся к людям искусства. Поскольку оригинальность и нарушение условностей являются самой сутью гения, существовало стремление к типу человека искусства, который является enfant terrible[9], кто в результате этого стремления мог делать почти что угодно. К началу двадцатого столетия восторженное стремление к гению стало настолько распространённым и настолько вошедшим в практику в немецких школах, что образованный средний класс чествовал Гёте и Шиллера, две величественных фигуры в немецкой литературе, поэзии и драме конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века, как знаковые фигуры гениев. Между тем, Хьюстон Стюарт Чемберлен прославлял Вагнера как наиболее выдающегося «гения» девятнадцатого века.

Чемберлен представлял своего тестя как оригинального артиста, определившего столетие, — другими словами, как человека, чьё влияние перешло границы мира искусства и вошло в политику, социальную теорию и философию. Неудивительно, что к 1920-м годам, чтобы подняться от поражения, стремление немцев к гению перешло в желание решительно нового типа политика и лидера, который был бы гением и, таким образом, истинно одарённым, неподдельным, новым и оригинальным. Этот гений будет в глубине души не политиком, но артистом, который, как это выразил Чемберлен, будет проводить не политику, но «искусство управления государством» (Staatskunst). Не существует английского слова, которое полностью передаёт значение этого термина. Ближайший английский термин, statecraft, обозначает умелую профессиональную деятельность, в то время как Staatskunst рассматривает управление делами государства как созидательную и оригинальную артистическую деятельность. Гении, как верили, имели уникальную способность видеть и понимать архитектуру мира, который был скрыт за фальшивыми фасадами, равно как и способностью снимать с мира ложные внешние признаки.

В Германии после Первой мировой войны стремление к лидерам, которые были бы гениями, не было ограничено ни крайне правым политическим флангом, ни основным право-консервативным, антиреспубликанским, «желающим обратно нашего кайзера Вильгельма», спектром общества. У про-республиканского, прогрессивного, оптимистичного среднего класса тоже было это стремление, поскольку члены этого класса искали новые фигуры, появляющиеся снизу, так как, следуя идеям времени, происхождение человека не играло роли в появлении гения. Другими словами, стремление к гению подпитывалось совместным и освободительным желанием, чтобы он пришёл снизу, основываясь на вере семнадцатого и восемнадцатого веков в существование личностей с врождёнными исключительными качествами, которые не могут быть наследованы, равно как которым невозможно обучить. Про-республиканский средний класс Германии видел в этом освободительном и всеобщем элементе гения воплощение демократизации, направленной против старого порядка.

Таким образом, это было желание не Вильгельма III, но совершенно нового типа лидера, который отражал всеобщее стремление к новому созидательному и оригинальному политическому лидеру — гению. Друзья и враги старого режима одинаково высмеивали как «эпигонов», плохих и слабых подражателей политиков, которые основывались на моделях предвоенных лидеров. Даже многие люди на правом фланге верили, что к прошлому нет возврата. Прошлое могло быть блестящим, но прошлое — это прошлое, а будущее требовало новых ответов, даже если будущее вдохновлялось прошлым. Разумеется, не существовало консенсуса в том, как должно выглядеть будущее. Однако существовало почти единодушие в том, что гении помогут проложить путь в будущее.