Гитлер заявлял, что «чувства» евреев и, даже более того, их «мысли и устремления» доминировались «их танцем вокруг Золотого Тельца», в результате чего «еврей» превратился в «пиявку принимающей его нации». Евреи делают это — и тут мы слышим явное эхо идей, выраженных Готфридом Федером — посредством «власти денег, процентная ставка которых приводит к их бесконечному умножению без приложения усилий. Деньги накладывают это наиболее опасное из всех ярмо на шеи наций, которым так трудно различить его скорбные последствия сквозь начальный золотой туман».

По Гитлеру, еврейский материализм вызывал «расовый туберкулёз наций», потому что евреи растлевали характер принимающих их народов. По сути дела, он предполагал, что как результат «пиявочного» поведения евреев, принимающие нации сами начинали действовать как евреи: «Он [т. е. еврей] разрушает […] национальную гордость и собственную силу нации посредством смехотворного и бесстыдного побуждения к злу». Скорее, чем производить бесцельные погромы евреев, писал он, правительства должны ограничивать права евреев и в конечном счёте полностью удалить евреев из своих принимающих наций: «Антисемитизм из чисто эмоциональных причин находит своё крайнее выражение в виде погромов. Но антисемитизм здравомыслия должен вести к применению закона, чтобы систематически устранять преимущества, которые есть у евреев […]. Но окончательной, непоколебимой целью антисемитизма здравомыслия должно быть полное устранение евреев».

Гитлер заключает, что для ограничения прав евреев Германия нуждается в другом правительстве, «правительстве национальной силы, а ни в коем случае не правительства национального бессилия». Будущий вождь Третьего Рейха утверждал, что «Возрождение» Германии может быть достигнуто лишь посредством «безрассудных усилий патриотических вождей с внутренним чувством ответственности». В своём заявлении Гитлер противопоставил себя католическому истэблишменту Баварии. Например, архиепископ Мюнхена Михаэль фон Фаульхабер осенью 1919 года на собрании в цирке Кроне, самой большой площадке для ораторов в Мюнхене, публично предостерегал от «придания слишком большого значения суверенным правам правителей и высказывался против поклонения абсолютному государству».

Гитлер выступил против Фаульхабера и католического истэблишмента Мюнхена также в своей ненависти к интернационализму. Для архиепископа Мюнхена не было противоречия в том, чтобы быть баварцем, быть немцем и быть интернационалистом, как становится очевидно из письма, которое он написал политику либеральной Немецкой Демократической партии (DDP) и автору исследования интернационализма Фридриху Фику: «Я хотел бы выразить свою искреннюю благодарность за то, что Вы очень любезно послали мне Ваше исследование о „Защите интернационала от клеветы и оскорблений среди людей“. Я очень рад видеть, что Вы […] защищаете правдивость среди людей в такой тщательной и практической манере». 7-го ноября 1919 года, ровно через год после начала революции в Баварии, Фаульхабер заявил: «Опустошение, вызванное нациями, обменивающимися клеветой, и гарантирование международного мира, которое состоит во всеобщей правдивости, сами по себе являются хорошими причинами для организации международного конгресса, на котором следует обсуждать эти темы в соответствии с основами, данными в Вашем исследовании».

Спустя столетие после его написания письмо Гитлера Адольфу Гемлиху на поверхности читается как леденящее душу предсказание холокоста. Внешне оно также кажется и отражающим, и представительным в отношении неожиданного подъёма антисемитизма в Мюнхене в 1919 году. Однако наиболее вероятно, что оно не было ни тем, ни другим.

Хотя антисемитизм Гитлера в сентябре 1919 года не был оригинальным по своему характеру, и хотя он выражался также существенным меньшинством баварцев, особенно в армии, он не принял формы наиболее популярной разновидности антисемитизма в постреволюционном Мюнхене — антибольшевистской ненависти к евреям. Скорее он был антикапиталистическим по своему характеру и был направлен против финансового капитализма. Например, в ноябре 1919 года мюнхенское управление полиции вынесет заключение, что распространённый антисемитизм в Мюнхене подпитывался «особенным появлением евреев на поверхности с начала революции Советской республики в Мюнхене и т. д.», а также идентификацией евреев как спекулянтов и вымогателей, однако оно не будет упоминать о финансовом капитализме.

Между тем антибольшевизм попросту не представлен в письме Гитлера, даже несмотря на то, что запрос Гемлиха недвусмысленно задавал вопрос об отношениях социализма и евреев. Антисемитизм Гитлера, таким образом, не вдохновлялся антисемитским штормом, который накопился во время революции и мюнхенской Советсткой республики. Тот был в своей сути антибольшевистским по своему характеру. В отличие от антисемитизма Гитлера, который был без разбора направлен на всех евреев, это был антисемитизм, в котором всё ещё было место для евреев, как это было в традиционном католическом антисемитизме в Верхней Баварии. В действительности это был антисемитизм, который всё ещё позволял тем евреям, которые были самим воплощением евреев, ненавидимых Гитлером, чувствовать себя в Мюнхене непринуждённо. Например, Кларибель Коне, несмотря на то, что она была еврейкой, американкой и чрезвычайно богатой, всё ещё совершенно наслаждалась жизнью в Мюнхене и похоже, что с ней в городе обращались хорошо.

Врач и судебно-медицинский эксперт на шестом десятке лет, ставшая хорошо обеспеченной женщиной, ведущей праздный образ жизни, и коллекционером предметов искусства, Коне жила в Мюнхене с 1914 по 1917 год и с конца войны до 1920 года. Её жизнь в этом городе была настолько экстравагантной, что она проводила всё своё время в Мюнхене в его самом шикарном отеле, Regina Palasthotel, где ей потребовалась отдельная комната в отеле просто для хранения некоторых из её вещей. Хотя она жила в том же отеле, в котором у Карла Майра и других офицеров командования 4‑го Военного Округа был их офис и который, похоже, часто навещал Гитлер, её послевоенные воспоминания о жизни в Мюнхене были столь же позитивными, как и о её прежней жизни.

После войны она вынуждена была запланировать переезд в Америку из-за ограничений на её американский паспорт. Однако почти седая американская женщина всё ещё настолько наслаждалась пребыванием в Мюнхене, что 2 сентября, за десять дней до первого посещения Гитлером собрания DAP, она написала своей сестре: «Как обычно, я пустила настолько глубокие корни в то место, где мне пришлось жить, что и лошади не смогут вытащить меня отсюда». В начале декабря она напишет своей сестре в Балтимор: «В действительности я не спала здесь — у меня было „erlebing“ — слово, которое я выдумала сама, поскольку не существует английского слова, выражающего Erlebnisse [впечатления, жизненные опыты], которые у меня были здесь в эти последние пять с половиной лет». И как раз перед Рождеством, 23 декабря, она доложит своей сестре, что в Германии дела действительно медленно движутся в правильном направлении. Она определённо не была слепа в отношении политического хаоса, который переживал Мюнхен. И всё же в её письме не было признаков тревоги о том, как с ней — живым воплощением богатого американского еврейского капиталиста — обращались:

Еврейка-коллекционер предметов искусства поясняет, почему она настолько наслаждается пребыванием в Германии: «У неё столько чудесных качеств. […] Это нация „Dichter and Denker“ [поэтов и мыслителей]. […] Атмосфера старого мира, культура и традиции всё ещё оставили свои следы на этом мире будничности, и когда шторм — (кипение, если быть последовательным) утихает — начинаешь снова чувствовать очарование мира, у которого в качестве фона — (её позвоночника, можно сказать) — культура, которая существовала или начала существовать до того, как мы были рождены».

Даже в антисемитизме Эрнста Пёхнера, начальника полиции Мюнхена, который станет выдающимся членом NSDAP, всё ещё имелось место для существования евреев осенью 1919 года. Но в антисемитизме Гитлера никакого места не было, тем не менее, именно потому, что он был в своей сути не антибольшевистским по характеру, его антисемитизм в то время был не только отличным от главного течения антисемитизма в Мюнхене; он также отличен от его антибольшевистского антисемитизма 1940-х. Равным образом антисемитизм Гитлера сентября 1919 года не был непосредственно связан с его поиском Lebensraum, или жизненного пространства, как это станет впоследствии, даже хотя и посылка, на которой основывается письмо Гитлера к Гемлиху, была той, что мир без евреев будет лучше.

Неожиданное преображение Гитлера летом 1919 года в радикального антисемита было не только прямым следствием, но и функцией его поиска способа построить Германию, которая станет устойчивой к внешним и внутренним ударам по её системе. То есть, хотя антисемитизм и расизм были неотъемлемой частью мировоззрения Гитлера, они не были его исходной точкой; его политизация и его непрерывная центральная идея, основанная летом 1919 года, были стремлением избежать ещё одного поражения Германии и построить государство, которое станет способствовать этой цели, а не взращивание антисемитизма и расизма ради их самих.

Антисемитское преображение Гитлера основывалось на двух идеях: во-первых, что еврейский капитализм в тех определениях, которым его научил Готтфрид Федер, был величайшим источником слабости Германии; и во-вторых, что евреи образовали расу с неизменно вредными качествами, которую следует изгнать из Германии раз и навсегда. В черновике письма Гитлера к Гемлиху, которое Майр переправил ему со своей приложенной запиской, мы можем видеть рациональное приложение аргументов, которые основаны на иррациональных верованиях и изначальных принципах того вопроса, как может быть выстроена навечно безопасная Германия.

В немалой степени вследствие гипнотизирующей риторики Гитлера по принципу «всё или ничего» было бы соблазнительно доказывать, что к сентябрю 1919 года ему уже было ясно и понятно, что в конечном счёте он хочет изгнать из Германии каждого отдельного еврея, даже если он и не мог ещё вообразить, каким образом исполнит это. Было ли это так или нет в действительности, и понимался ли в то время ранний послевоенный антисемитизм Гитлера людьми, которые встречались ему, остаётся ещё увидеть.

Между тем, пока он сочинял своё письмо е Гемлиху, Гитлеру также нужно было принять решение, принимать ли приглашение Антона Дрекслера начать работать для Немецкой Рабочей партии. Во время прошедшего собрания рядовой Гитлер не разочаровал местного председателя DAP. Воспоминание о собрании DAP 12-го сентября и о его чтении рано утром брошюры Дрекслера всё ещё возбуждали Гитлера. Поэтому он решил принять приглашение Дрекслера прийти на собрание руководителей партии.

Собрание руководителей DAP, которое посетил Гитлер, имело место, в соответствии со свидетельством присутствовавших, где-то между 16 и 19 сентября в ресторане в Мюнхене. На собрании Гитлер сказал Дрекслеру, что он примет его приглашение начать работать для партии и что он вступит в партию.

В соответствии с утверждением самого Гитлера в Mein Kampf, он не вступил в партию так охотно и так быстро, как предполагает сохранившееся свидетельство. Он заявлял, что колебался относительно вступления в партию, изображая себя человеком, который принимает значительные решения в результате долгих раздумий, и как человек, полностью контролирующий себя и людей вокруг себя. Делая так, Гитлер увернулся от факта, что он вступил в партию сломя голову, не имея никакой гарантии, сколь важную роль он будет играть в ней. Он заявлял, что через несколько дней он пришёл к заключению, что сам факт того, что партия была скверно организована, позволит ему приложить немного усилий, чтобы забрать её под свой контроль и сформировать её по своему собственному представлению. Он писал, что даже после посещения собрания руководства партии, он размышлял более двух дней, присоединяться ли к партии, прежде чем наконец сделать это в пятницу 26 сентября 1919 года.

Не совсем ясно, насколько велика была DAP к тому времени, когда Гитлер присоединился к ней. Когда партия начала присваивать номера членства в начале февраля 1920 года, они начали с номера «501», чтобы замаскировать, сколь плачевно малым в действительности было членство. Гитлеру был присвоен номер 555, что указывает на действительное количество членов — 55. Это не означает, что он был хронологически пятьдесят пятым членом партии. Вначале номера присваивались в алфавитном порядке по фамилии, нежели чем по дате вступления. Антон Дрекслер, например, стал членом партии под номером 526, несмотря на то, что был председателем-основателем DAP. Таким образом, Гитлер был пятьдесят пятым именем в алфавитном списке из 168 членов партии.

Сохранившееся свидетельство наводит на мысль, что на дату присоединения к ней Гитлера членов партии было несколько десятков. Однако, присоединение к партии, когда существенное количество других людей уже сделало это, не подходило для истории Гитлера в будущие годы, в соответствии с которой он присоединился к партии в её младенчестве и был тем единственным человеком, кто выстроил партию. Он станет утверждать, что вступил в партию как её семнадцатый член. В Mein Kampf он писал, что вступил в «партию из шести человек». Нацистские пропагандисты соскребут его истинный членский номер 555 с оригинального членского билета Гитлера и заменять его на номер 7. Гитлер не вдруг извлек этот альтернативный членский номер. Номер относится не к общему членству в партии, но к числу его исполнительного комитета. Он на самом деле принял приглашение Дрекслера вступить в исполнительный комитет (Arbeitsausschuss) партии, который теперь де-факто включал семь человек. С юридической точки зрения он присоединился к исполнительному комитету только летом 1921 года. Естественно, что вследствие потребностей партии, как их определил Дрекслер, ему дали портфель пропагандиста.