Перед тем как уехать на Урал, я обсудил со Светой проблемы летнего отдыха Андрея. Мы настолько привыкли к тому, что у нас есть Юрмала, что, когда ее не стало, честно говоря, растерялись. В июне Андрейка поехал вместе с матерью в Пицунду, но гд е он будет в июле – августе? Вопрос оставался открытым. К тому же я толком не знал, когда закончатся мои съемки в картине у Марека. Было известно, что после Парижа будут еще две экспедиции в Крым и на Кавказ, но точные сроки выснились буквально накануне моего отлета в Ялту. Поэтому Света решила, что Андрюша поедет к бабушке на дачу, тем более что Анна Сидоровна сама предложила забрать его к себе. Так что я был относительно спокоен: худо-бедно, но его летний отдых обеспечен.

А мы с Аленкой решили после завершения моих съемок провести остаток отпуска в небольшом поселке недеко от Феодосии.

Через несколько дней после приезда в Орджоникидзе (именно так назывался этот поселок) я позвонил Светлане, чтобы узнать, как дела. Она успокоила меня, сказала, что все в порядке, Андрейка у бабушки на даче. Мы договорились, что время от времени я буду звонить ей и справляться о здоровье сына. Совсем недавно он перенес противную болезнь под названием «дискинезия» и даже в больнице лежал. Поскольку это заболевание связано с желчным пузырем, ему нужна было строгая диета, и мы со Светой очень опасались рецидива. Но пока, кажется, все было благополучно. «Когда твои съемки заканчиваются?» – напоследок спросила она. «Думаю, скоро», – соврал я. «Отлично!» – сказала Светлана и повесила трубку. Такая ее реакция меня несколько насторожила: почему «отлично»? Что она имела в виду? Но погружаться в выяснение, что она сказала, почему сказала, я не стал, – придет время, узнаешь. А про себя подумал: «Какой же я стал подозрительный».

Я правда не думал, что время придет так скоро. Когда через несколько дней я опять позвонил, она на мой вопрос: «Как Андрюша?», – огорошила меня дикой новостью: «Сидит напротив меня и пасьянс раскладывает». Как сидит напротив?! Ведь он должен быть у Анны Сидоровны на даче! «Ему там было плохо, и я забрала его в Москву», – строго и безапелляционно, как это умела делать только она одна, проговорила Светлана. У нее бывали такие моменты, когда в ней просыпалась училка. Я растерялся и даже не сразу нашелся что сказать: «И что же дальше? Ведь не может он больше месяца сидеть в пыльной и душной Москве!» – «Конечно, не может», – согласилась она со мной, и в голосе ее прозвучали злорадные нотки. Хотя, может быть, я преувеличиваю, Света была любящей матерью и наверняка расстроилась, ведь сын ее лишен нормального отдыха. И все-таки удовлетворение от того, что я попадаю в сложное положение, она испытывала. «Как же быть?» – растерянно спросил я. «Не знаю, ты – отец, тебе решать!» Эта короткая реплика словно хлыстом полоснула! Думаю, она предполагала, что в Крыму я не один, и решила напомнить мне о моих отцовских обязанностях. Даже если бы она захотела ударить больнее, не смогла бы. И на это, как я понимаю, был весь расчет.

В полном раздрызге чувств и мыслей я пошел к Аленке. Она сразу поняла, что со мной не все в порядке, и с тревогой спросила: «Что случилось?» Я пересказал свой разговор со Светланой. «И что же ты решил?» – с тревогой в голосе спросила она. «Ничего я еще не решил…» – ответил я. Господи! Как же я себя в этот момент ненавидел! «И все-таки?» Елене нужен был четкий, определенный ответ. «Думаю, мне надо лететь в Москву», – еле слышно выдавил я из себя. «А как же я?» В глазах у Аленки стояли слезы. «А ты приедешь следом… чуть позже…» – «Нет!» – закричала она и со всех ног бросилась бежать от меня! Я еле успел ее догнать!.. Схватил, сгреб в охапку, прижал к себе и зашептал прямо в ухо: «Прости… Прости меня!.. Я никуда не поеду!.. Клянусь, не поеду!.. Прости!.. Прости!.. Прости!..»

Никогда больше, ни после этого разговора с любимой, ни до него, я не чувствовал себя таким отпетым негодяем, как в ту минуту.

Потихоньку Аленка успокоилась. Я обнял ее за плечи и усадил на скамью, целовал ее руки, волосы, заплаканные глаза и с ужасом сознавал, что гибну. Вернее, уже погиб! Какое бы решение я ни принял, оно будет для меня равносильно смертному приговору: я не представлял своей жизни без этой трогательной и необыкновенно дорогой мне женщины и в то же время знал, что без сына мне тоже не жить!..

Мы долго сидели на скамейке, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Наконец Алена осторожно высвободилась из моих объятий. «Ты простила меня?» – спросил я ее. Она с удивлением посмотрела на меня: «За что? Ты ни в чем не виноват. И уж если искать среди нас виноватого, то это, безусловно, я. Я одна». Поверьте, с ее стороны в этом признании не было никакой позы. Кондратова на самом деле была уверена в своей виновности и перед Светланой, и перед Андреем. Она не раз говорила мне об этом, и вот пришел час, когда мы с ней оба должны будем реально ответить за свое безрассудство, за то, что полюбили друг друга.

Следом за эмоциональным всплеском наступила какая-то апатия, все мне стало безразлично, и, когда Алена сказала: «Но ведь надо что-то придумать», я брякнул, не задумываясь над смыслом произнесенных слов: «Слетаю в Москву, заберу Андрея, привезу сюда, и станем мы жить втроем!» Еленка поначалу опешила, в сомнении покачала головой, потом подумала немного и, улыбнувшись, сказала: «А что? Я не против». Вот так спонтанно было принято это роковое решение. И мы стали разрабатывать тактический план, как успокоить Светлану, чтобы она отпустила сына со мной.

Я сочинил такую версию: случайно на съемках в Феодосии я встретил знакомую с телевидения, которая отдыхала здесь вместе с мужем, и она, узнав о моих проблемах с отдыхом сына, предложила разделить комнату, которую они снимали, пополам. Женщину звали Лена (это была правда, но с одной оговоркой: Кондратова никогда на телевидении не работала), муж у нее был Саша (это была полуправда, потому что первого мужа Елены действительно звали Саша, но она давно с ним развелась) и, наконец, главное вранье, что встретился я с Леной в Феодосии случайно на съемках «Пиркса» (никогда я здесь не снимался и приехал сюда вместе с ней из Москвы). Одним словом, вранье сидело на вранье и враньем погоняло. Но ничего лучше я не придумал, и хотя мне самому было тошно от этого моего «сочинительства», но, начав эту игру, я должен доиграть ее до конца и приложить все усилия к тому, чтобы Света отпустила сына со мной.

Из Симферополя я прилетел рано утром, и, когда вошел в квартиру на Дмитровском, Света уже ушла на работу, Андрейка еще спал. Я не хотел его будить, но он, видимо, каким-то шестым чувством ощутил мое присутствие в доме, открыл глаза и, увидев меня, так искренне обрадовался, что мне стало стыдно, ведь и его я собирался обмануть. Во всей этой истории я выглядел далеко не лучшим образом.

С жутким волнением ждал прихода Светы с работы: поверит ли она в ту сказку, которую я собирался ей предложить? Она всегда отличалась трезвостью суждений и обмануть ее – задача непростая. Я сочинял про себя монологи, мысленно спорил с ней, подыскивал наиболее убедительные доводы, но… Когда я выложил свою версию, она мне поверила сразу, не задала ни одного вопроса, и я не увидел в ее глазах ни тени сомнения относительно Лены с Центрального телевидения, которую я случайно якобы встретил в Феодосии. Это страшно удивило меня! В моем рассказе было столько нестыковок, что я сейчас поражаюсь, как Света могла поверить в такую чушь? Или захотела поверить? Может быть, ее успокоило присутствие рядом с полумифической Еленой совершенно мифического Саши? Определенно ответить не могу, но вполне возможно. Мы верим в самые невероятные истории, если в них присутствуют крупицы правды. Сущие пустяки и мелочи убеждают нас больше, чем подробные объяснения. У Лены мог быть муж? А почему нет? Его могли звать Саша? Вполне. Так что же вам нужно еще? Света не знала, что мое коварство не знает границ, и, пока я буду в Москве, мифического Александра срочно вызовут на мифичекую работу, и он реально исчезнет из моей интриги, будто его не было вовсе. Вот какой я был умный – все предусмотрел! Так что к нашему приезду с Андрейкой в Орджоникидзе Лена будет одна.

С билетами на самолет опять возникли проблемы, но благодаря моей будущей теще все опять разрешилось благополучно: Нина Владимировна позвонила, куда следует, и через три дня у меня в кармане лежали два билета на вечерний рейс до Симферополя. Конечно, было бы лучше прилететь в Крым утром и спокойно на автобусе добираться до Феодосии, но выбора у меня не было.

Елена спала, когда мы ранним утром вошли в комнату, которую снимали. Как «неваляшка», она вскинулась в своей постели и, не сказав даже здравствуйте, сообщила, что «Сашу срочно вызвали на работу и он уехал в Москву». Но Андрейке никакого дела до какого-то Саши не было, он рухнул в чистую постель и проспал почти до 12 часов. Так, бедняга, намаялся! Лишь проснувшись, он по-настоящему познакомился с Еленой, и она произвела на него неотразимое впечатление. Больше скажу, они попросту подружились. Временами мне казалось, что разница в возрасте между ними не 16 лет, а всего лишь 3–4 года. Елена всегда умела находить общий язык с детьми любого возраста, так что они считали ее своей подружкой. Андрейка не стал исключением.

И тут только я понял, что натворил! И дело совсем не в том, что, вернувшись в Москву, он узнает, кто такая Елена Кондратова на самом деле. Не мог мой обман длиться бесконечно. К этому я был готов. Но я вдруг реально осознал, какую подлость я совершаю по отношению к Светлане. Какие бы отношения у нас с нею ни складывались, не имел я никакого права так безжалостно обманывать ее. Какие душевные муки она испытала, узнав, что сын ее «дружит» с коварной разлучницей, даже представить страшно. Это отнюдь не означало, что всегда и во всем остальном я был кристально чист и безупречен. За 20 лет взрослой жизни мною совершено немало поступков, которых до сих пор стыжусь, но то, как я оскорбил Светлану, что называется, из ряда вон. С этого момента безоблачное, безмятежное счастье мое закончилось. Стыд и боль неотступно сопровождали меня и во время всего нашего пребывания в Крыму, и потом в Москве, давая знать о себе острыми вспышками угрызений совести. Я, естественно, хорохорился, виду не показывал, но, какая скверность царила в моей душе, вы не представляете!.. «На чужом горе счастья не построишь!» – эту крылатую фразу любила повторять Нина Владимировна, моя будущая теща. Наверное, она была права.

Андрюшке в Орджоникидзе было хорошо. Во-первых, здесь он научился плавать. Я подарил ему маску, трубку и ласты, он начал нырять и сам не заметил, как поплыл. Кстати, пристрастие к дайвингу сохранилось у него до сих пор: каждое лето он отправляется на Адриатику, в Черногорию, чтобы вволю понырять с аквалангом. Скудный ассортимент продовольственных товаров в Крыму вынудил нас придерживаться строгой диеты, что при его дискинезии было совсем не лишнее. После очередного приема жареных кабачков он как-то заявил: «Я все понял: чем дальше в коммунизм, тем строже диета». Пару раз мы совершали на катере морские прогулки: в Судак и Коктебель. Правда, особого удовольствия от этих экскурсий не получили: августовская жара, длиннющие очереди в столовках и кафе, толпы отдыхающих и прочие прелести курортной жизни портили настроение. К примеру, для того чтобы попасть в Дом-музей Волошина в Коктебеле, нужно было выстоять многочасовую очередь на самом солнцепеке, рискуя получить солнечный или тепловой удар. Мы благоразумно от такой перспективы отказались. Развалины Генуэзской крепости в Судаке произвели на нас убогое впечатление: грязь, пыль и абсолютное запустение делали этот историко-архитектурный памятник очень похожим на отхожее место. Никакого волнения от прикосновения к древности мы там не испытали. Одним словом, культурную программу сознательно свернули, чтобы с большей пользой для здоровья потратить время, загорая на пляже и купаясь в море. Это доставляло нам истинное удовольствие. По вечерам ходили в летний кинотеатр под открытым небом, в чем тоже было свое очарование. Я вспоминал далекие годы детства, когда в Житомирском зенитно-артиллерийском училище кино в летнее время тоже показывали прямо на улице, растянув на стене детского садика, что находился как раз напротив клуба, белое полотнище. Зрители приходили со своими стульями и табуретками, а мы, пацанва, рассаживались в первых рядах прямо на нагретом за день асфальте. В Орджоникидзе приносить свою мебель было не нужно: деревянные скамейки с облупившейся масляной краской, наподобие тех, что стояли на всех стадионах Советского Союза, заменяли здесь удобные кресла обычных кинотеатров. Однако качество фильмов почему-то от этого не страдало.

Здесь, в Орджоникидзе, мы отметили первый Андрейкин юбилей – его десятилетие.