«Нет!» – закричал я. Карина кинулась капать валокардин в стакан с водой. «Нет… Нет… – уже гораздо тише повторил я. – Не может быть. Я не верю…»

Поверить в то, что мама на самом деле умерла, было невозможно. Я хотел поверить, но не мог. Вернее, я понимал смысл слов, сказанных только что, но для меня это была какая-то абстракция: в принципе такое возможно, но этого не может быть. Примерно такие мысли крутились в моем отупевшем мозгу. Да, я как-то мгновенно отупел, перестал воспринимать простейшие вещи.

Вернулась Света после прогулки с собакой, и я слышал, как она в коридоре спросила сестру: «Как он?» – «Я думала, будет хуже», – ответила Карина. «Интересно, о ком это они говорят?» – успел подумать я, но, когда сестры вернулись в комнату, ничего выспрашивать у них не стал, а замкнулся в себе еще больше. Света принесла из кухни какую-то еду, поставила на стол бутылку водки. «Зачем водка? – спросил я. – Разве сегодня какой-то праздник?» Карина протянула мне полную рюмку: «Выпей. Тебе легче станет». И, хотя мне совершенно не хотелось пить в такой поздний час, я повиновался. «Позвони Боре, – сказала Светлана. – Ему сейчас тоже очень плохо». Все сегодня было очень странно: я не понимал, зачем мне звонить брату, если я говорил с ним всего лишь два дня назад. И почему ему плохо? Откуда Света может знать, что ему плохо? Абракадабра какая-то! «Позвони!» – раздался надо мной настойчивый голос жены. Господи! Неужели она не может оставить меня в покое? Светлана буквально силой вложила мне в руку телефонную трубку: «Я набрала Борин номер». – «Алло!» – раздался в наушнике знакомый голос. «Боря, это я. Привет!» – но в ответ молчание и только какие-то булькающие всхлипы. «Наверное, связь нарушена», – подумал я и стал говорить громче: «Боря, ты слышишь меня?.. Боря! Скажи хоть слово! Боря!..» В ответ опять бульканье, опять всхлипы. Мой братик плакал. Почему? Что случилось? Ах да! Я вспомнил. Ну конечно, это случилось именно сегодня. Счастливец! Пусть поплачет. А у меня застрял в груди тяжелый удушливый комок, и ни одной слезинки не появилось на моих глазах.

Боря рассказал мне, что у мамы оторвался тромб и закупорил легочную артерию. Она умерла мгновенно, без мучений. «Приезжай побыстрее», – жалобно попросил он, голос его при этом дрожал. «Завтра, – ответил я. – Как только достану денег». – «Зачем? Не надо денег. Деньги у меня есть. Приезжай так», – торопил он меня. «А у меня их нет! – разозлился я. – И знаешь, позволь мне самому решать, нужны деньги на мамины похороны или нет!»

Разговор с братом вывел меня из состояния отупения и вернул к жизни. Я взял телефонную книжку и начал обзванивать наших звезд с просьбой занять мне довольно изрядную сумму. Два человека мне отказали, но третий звонок оказался удачным. Андрей Мягков все понял и сказал, что завтра к 10 часам он привезет в театр требуемую сумму. «Жди меня на проходной», – сказал он.

На следующий днь в 10 часов утра я был в проходной театра на Тверском бульваре, получил от Андрея обещанные деньги и помчался во Внуково. Ни билета, ни телеграммы о том, что умерла моя мама, у меня не было, и все же я был уверен: улечу первым же рейсом. В два часа дня «ИЛ-18» приземлился в Рижском аэропорту.

За ночь Боря пришел в себя. Уже не плакал, хотя по-прежнему был очень растерян. Он всю свою жизнь прожил с мамой и теперь не представлял, как он сможет обойтись без нее. Пришла тетя Лида Апсе и сообщила, что она договорилась с директрисой столовой, где раньше работал ее сын Гунтис, и вопрос с поминками решен. Должен сказать, что вообще все рижские родственники проявили самое живое участие в организации похорон. Большое спасибо им за это. Особенно обрадовал нас дядя Карл: он на самом высоком уровне выбил маме место на 2-м Лесном кладбище, а это, поверьте, в советские времена было очень непросто, поскольку в негласном рейтинге латвийских погостов Лесное стояло на втором месте после кладбища имени Яна Райниса. Но самым удивительным для современного россиянина было то, что за это «царское» место на престижном кладбище не надо было никому ничего платить. В советские времена местами вечного упокоения в открытую не торговали. И представить, что поперек Тверской улицы в Москве протянута растяжка, на которой крупными буквами начертана реклама: «Свежие гробы из Бельгии», было просто невозможно. От нас с Борей требовалось одно: завтра утром в кладбищенской конторе договориться с директором обо всех деталях предстоящих похорон.

Зашел у нас разговор о деньгах. Оказывается, Боря отнюдь не лукавил, когда говорил, что деньги не нужны, и просил, чтобы я приехал «просто так, без денег». Человек старой закалки, мама ежемесячно откладывала из своей скромной зарплаты и пенсии себе на похороны и в результате накопила довольно приличную по тем временам сумму. Сколько? Простите, забыл. Помню только, что цифра, названная Борей, меня поразила. И хранила мама свои сбережения не в чулке или Сбербанке, а другим очень оригинальным способом: покупала облигации 3-процентного займа, которые можно было в любой сберегательной кассе продать в любой момент. Какие-то копейки при этом терялись, зато в случае смерти не надо было ждать решения о наследстве, а просто отнести в сберкассу и получить «живые» деньги в тот же момент. Поскольку облигации не были именными, это мог сделать любой родственник. Надежно, выгодно, удобно! Даже в такой ситуации мама позаботилась о том, чтобы причинить нам как можно меньше забот.

Вот и наступил этот страшный день – день прощания с мамочкой. Я очень боялся предстоящих похорон: как я переживу их? Хватит ли душевных сил проститься с ней достойно, без истерик и показной скорби. Дело в том, что реально я не представлял, что мамы больше нет, ее уход воспринимался мной как некая умозрительная абстракция: головой я понимал, что она умерла, но всем существом своим не чувствовал этой потери. За те три дня, что прошли с момента, когда Карина сообщила мне о смерти мамы, я ни разу не заплакал и все поражался своему равнодушию: я ведь любил ее глубоко, по-настоящему, почему же ни разу не дрогнуло сердце мое? Неужели душа моя так пуста и обескровлена, что не способна на серьезное, искреннее чувство? И что подумают все наши рижские родственники, которые придут проводить маму, глядя на мое ледяное спокойствие?

Боря даже не пытался скрыть свое волнение: его буквально трясло, как в лихорадке. А когда мы с ним приехали в морг, чтобы забрать маму и везти ее на кладбище, я вдруг увидел, что он нарочно замедляет шаг, чтобы оттянуть момент встречи с ней, как он боится этого момента. Мною же, наоборот, завладело жгучее желание поскорее увидеть мамочку. Почему? Что я ждал от нашей последней встречи? Не знаю, не умею сказать. Какое-то зыбкое предчувствие, какое-то сладкое волнение и почему-то ожидание чуда. Впрочем, объяснить это словами, по-моему, невозможно.

Мама лежала в гробу такая красивая и в самом деле молодая. Черты лица ее разгладились, и каким-то удивительным, неземным покоем веяло от ее просветлевшего облика. Вот оно, то чудо, которого я ждал. Может быть, именно тогда я впервые увидел, что смерти нет, и открыла мне эту великую тайну моя дорогая мамочка. Конечно, если бы я был верующим человеком, я узнал бы об этом гораздо раньше, но в те поры я был атеистом. Мне предстояло пройти еще довольно приличный отрезок своего жизненного пути, длиною в девять лет, чтобы в конце концов прийти к Богу. Как я жил без Его поддержки? Как я не испошлился вконец, не потерял окончательно свой человеческий облик, от самого рождения дарованный мне Господом, не знаю, но очень хочу верить, что осталась во мне искра Божия.

Если учесть, что мама никогда не была каким-то известным или сановным лицом, следует признать, что народу на ее похороны пришло довольно много: человек тридцать. Простая домохозяйка удостоилась любви и признательности стольких людей исключительно благодаря своей доброте и умению жить со всеми в мире и согласии. Недаром все соседи в коммунальных квартирах, где нам доводилось жить, на долгие годы оставались ее друзьями. Последней такой соседкой была в ее жизни Катюша.

Вырытая могила была недалеко от павильона, где проходила церемония прощания, поэтому друзья Бори решили нести гроб на руках. Я порывался помочь им, но меня даже близко не подпустили. Когда мы вышли из павильона, погода на улице изменилась: пошел крупный мокрый снег, который укрыл грязный серый асфальт кладбищенских аллей пушистым белым ковром и, налипая на голые ветви деревьев и кустарника, украсил все вокруг прозрачным белым кружевом, и возникло ощущение, что все мы вдруг оказались в сказочном, волшебном царстве Деда Мороза и что для моей мамочки там, за гробом, будет так же радостно и светло, как на этой земле, которую она навсегда оставляла… Крупные мохнатые снежинки кружились в неподвижном воздухе, медленно опускались на прекрасное лицо мамы и почему-то не таяли.

На поминки пришло гораздо меньше народу, чем мы рассчитывали. Поэтому примерно треть мест за столами, выстроенными в зале столовой буквой «П», оказались пустыми. Работники столовой конечно же постарались, и еда на столах была вполне приличная, почти домашняя. Но все равно столовский дух витал в этом заведении, и вытравить его было невозможно. Я почти не притронулся к еде. Поковырял вилкой салат оливье и больше ничего не ел. Только пил. И результат не замедлил сказаться. Измученный треволнениями прожитого дня, я напился молниеносно. Кто был «тамадой», кто что говорил – ничего я, дорогие мои, не помню. Помню, как друзья Бори собирали в пакеты остатки еды, а в сумки – недопитое спиртное. Помню, с каким шумом вышли мы все из столовки на улицу. Помню, как заливисто смеялась одна незнакомая мне девушка. Помню, как Боря все время повторял: «Мама была бы рада». И как, придя домой, брат потребовал, чтобы немедленно включили музыку, потому что сейчас ему захотелось танцевать. Помню, с каким трудом Татьяне удалось выставить гостей из дома. Помню, как я сидел на кухне, уткнувшись лбом ей в живот, и горько-горько плакал. Это были мои первые слезы после 10 января.

Как только я переступил порог квартиры в Дмитровском переулке, раздался телефонный звонок: «Сергей, это Айри. Те – бе надо срочно оформить заграничный паспорт, потому что уже в феврале начинаются съемки нашей картины. Ты утвержден на роль Пиркса». Я поправил ее: «Айри, ты ошиблась, на роль Брауна?» – «Ничего я не ошиблась, – она даже слегка обиделась. – В роли Брауна будет сниматься Володя Ивашов. А ты – Пиркс! Наш главный герой!»

Боже мой! Как я был счастлив! Заглавная роль в польско-советском фильме! В моей актерской судьбе еще не было случая, чтобы мне так безоговорочно повезло! Но дальше – больше. «Съемки начинаются в Киеве, – сообщила мне Айри. – Потом месяц во Вроцлаве, потом Москва, Таллин, затем Париж, Ялта и Эльбрус на Северном Кавказе. Через два дня я приеду в Москву и привезу тебе письмо в театр с просьбой освободить тебя для съемок, включая июнь». И дала мне телефон дамы в Госкино СССР, которая занималась оформлением документов актеров, выезжающих за границу. Я был на седьмом небе от счастья. Один перечень мест, где будут проходить съемки, чего стоил! Польша, Эстония и Эльбрус, конечно, очень хорошо, но Париж! Неужели исполнится моя самая заветная юношеская мечта, и я пройдусь по магазинам на Шанзэлизе, посижу в кафе на Монмартре, со смотровой площадки Эйфелевой башни увижу фантастическую панораму этого великого города?! Я не верил своему счастью.

Я уже забыл и не могу со всей определенностью сказать, кто в 78-м году был заведующим репертуарной конторой МХАТа.

Мне было категорически отказано предоставить отпуск за свой счет на пять месяцев, чтобы я мог сняться в кино. «Ты бы лучше написал заявление об уходе из театра по собственному желанию, чем просить о невозможном». Уходить из театра я пока не собирался и пошел к Ефремову: он-то должен меня понять, сам в кино регулярно снимается. Кстати, в 78-м году О.Н. снялся в четырех кинокартинах. Однако поначалу я наткнулся на глухое недовольство и сопротивление главного режиссера: «Из-за тебя я должен буду спектакли из репертуара снимать? Так, что ли, по-твоему?!» – «Не надо ничего снимать! – убеждал я Олега Николаевича. – Просто надо на апрель и май составить репертуар так, чтобы у меня были окна для съемок. Только и всего». Ефремов вызвал к себе заведующего репконторой и спросил, возможен ли такой вариант. «В принципе возможен», – ответил тот. И О.Н. подписал мое заявление! Ура!!!