К этому времени толпа в коридорах обратилась в повальное бегство, слыша крики и видя появление большого числа военных. В Манагуа это безусловный социальный рефлекс: заслышав о приближении Сомосы, все живое прячется. У Ноля была задача проникнуть в Голубой зал и взять на прицел депутатов, не забывая, что все либералы и многие консерваторы вооружены. Миссия Второй состояла в том, чтобы прикрывать его действия, заняв место у двустворчатых дверей из полированного стекла на входе в зал. Оттуда можно было контролировать как зал, так и главный вход в здание. По обе стороны от дверей, как ожидалось, должны стоять два полицейских с револьверами. Внизу, у главного входа с кованой железной решеткой, должны находиться еще два вооруженных человека – с винтовкой и с пулеметом-автоматом. Один из них окажется капитаном Национальной гвардии.

Ноль и Вторая со своими бойцами прошли сквозь оцепеневшую от страха толпу прямо к входу в Голубой зал. К своему удивлению, обнаружили в руках у одного из двух полицейских еще и винтовку. «Дорогу вождю!» – проорал Ноль, вырывая у него из рук винтовку. Номер Четвертый разоружил другого. Но те, почувствовав подвох, неожиданно вырвались и, сбежав по лестнице вниз, выскочили на улицу. Когда двое постовых, охранявших главный вход, схватились за оружие, люди Второй ответили им ураганным огнем. Капитан Национальной гвардии был убит на месте, другой был ранен. Главный вход остался на какое-то время без охраны, и Вторая отправила к нему нескольких бойцов, которые залегли и держали его на прицеле.

В соответствии с планом при звуке первых же выстрелов сандинисты, оставленные дежурить у боковых входов в здание, обратили в бегство разоруженных полицейских, заперли двери изнутри на цепи с висячими замками и побежали сквозь толпу, обезумевшую от паники, поддержать товарищей.

Вторая тем временем повела своих бойцов мимо Голубого зала по коридору к бару для депутатов. Приготовившись стрелять, она толкнула дверь винтовкой М1, но увидела только множество мужчин, лежащих на синем ковре лицом вниз. Это были депутаты, зашедшие сюда подкрепиться и попадавшие на пол при первых выстрелах. Их телохранители, поверив, что прибыл отряд Национальной гвардии, сдались без сопротивления.

А Ноль, открыв сверкающие широкие двери Голубого зала дулом своего автомата, нашел за ними депутатов, совершенно парализованных ужасом. К нему были повернуты шесть с лишним десятков бледных полумертвых лиц. Не желая быть узнанным кем-то из бывших соучеников по иезуитской школе, Ноль выпустил из автомата очередь по потолку и зычно рявкнул:

– Гвардия! Всем лечь на пол!

Депутаты дружно повалились на пол между скамьями с пюпитрами, кроме одного Пальяйса Дебайле. Тот разговаривал по телефону, сидя за столом президиума, и словно окаменел. Позднее депутаты объясняли причину своего ужаса тем, что подумали – это Национальная гвардия решила свергнуть Сомосу и их расстреляют теперь прямо в зале.

Первый действовал в другом крыле дворца. Он услышал выстрелы, когда полицейские на втором этаже уже были разоружены, и направился в глубь здания в сторону министерства внутренних дел. В отличие от бойцов Ноля, его подчиненные успели пройти военную подготовку и теперь четко выполняли поставленные им задачи, делая обход здания. Группа, которой командовал Третий, ворвалась в министерство внутренних дел как раз в тот момент, когда послышалась очередь из автомата Ноля в потолок Голубого зала. В дверях приемной министерства бойцы столкнулись с капитаном и лейтенантом из Национальной гвардии, охранявшими министра и бросившимися к двери, услышав стрельбу. Столкнувшиеся лоб в лоб с ними люди Третьего не дали им шанса воспользоваться своим оружием. За письменным столом в кабинете с мягкой мебелью и кондиционированным воздухом бойцы увидели человека пятидесяти двух лет, очень высокого и чем-то напоминающего покойника. Он поднял руки, не ожидая приказа. Это был агроном Хосе Антонио Мора, а теперь министр внутренних дел, который по решению Конгресса должен был когда-нибудь сменить Сомосу. Он сдался, не зная, кому сдается, хотя носил на поясе браунинг, а в карманах четыре полные упаковки патронов. Первый тем временем добрался до Голубого зала, перепрыгивая через мужчин и женщин, лежавших на полу коридора лицом вниз. То же самое сделала и Вторая, которая привела под конвоем депутатов из бара в Голубой зал. На мгновение даже ей показалось, что зал пуст, поскольку все лежали на полу между скамьями.

В этот момент на улице послышалась перестрелка. Ноль выбежал из зала и увидел патруль Национальной гвардии под командой капитана, стрелявшего по его бойцам, оставленным на посту перед Голубым залом. Ноль швырнул в них гранату, тем самым положив конец первой попытке штурма. В огромном здании, закрытом изнутри на крепкие цепи с висячими замками, где не меньше двух тысяч людей лежали лицом вниз, не зная, что с ними случится в следующую минуту, наступила бездонная тишина. Вся операция, как было запланировано, длилась ровно три минуты.

Анастасио Сомоса Дебайле, четвертый в династии, которая более сорока лет угнетала Никарагуа, узнал шокирующую новость за завтраком в прохладной столовой на первом этаже его личной крепости. Первой реакцией диктатора был приказ обстрелять Национальный дворец, не жалея боеприпасов.

Приказ начали выполнять, но Национальная гвардия не смогла приблизиться к зданию, потому что сандинисты, действуя по плану, открыли шквальный огонь по ней из окон со всех сторон здания. Через четверть часа пролетел вертолет, обстреливая крышу и окна, и один из бойцов Второй был ранен в ногу.

Через двадцать минут после того, как Сомоса приказал штурмовать Дворец, ему оттуда позвонили. Звонил его кузен Пальяйс Дебайле, который передал требование СФНО прекратить огонь, или начнутся казни заложников, которых будут расстреливать по одному каждые два часа, пока требование сандинистов не будет выполнено. Сомоса приказал отложить штурм.

Вскоре поступил еще один звонок от Пальяйса Дебайле, который сообщил Сомосе, что СФНО предлагает в качестве посредников в переговорах трех никарагуанских епископов: монсеньора Мигеля Обандо Браво, архиепископа Манагуа, который уже работал на переговорах с сандинистами во время их нападения на торжества сомосовцев в 1974 году; монсеньора Мануэля Саласара и Эспиносу, епископа Леона; монсеньора Леовихилио Лопеса Фиториа, епископа Гранады. Все трое оказались в Манагуа по случаю одного из церковных собраний. Сомоса принял это предложение. Позднее, также по настоянию сандинистов, к епископам присоединились послы Коста-Рики и Панамы. Со своей стороны бойцы СФНО возложили тяжкое бремя переговоров на Вторую, рассчитывая на ее редкостную выдержку и ясный ум.

Первое, что она сделала, это ровно в два часа сорок пять минут отправила пакет их требований епископам. В него входили: немедленное освобождение политических заключенных, список которых прилагался; трансляция средствами массовой информации сводок с мест ведения боевых действий; оглашение ими обширного политического заявления сандинистов; отход Национальной гвардии на триста метров от дворца; немедленное удовлетворение требований бастующих работников гостиничной отрасли; а также десять миллионов долларов и гарантии вылета в Панаму всем участникам штурма дворца и освобожденным политзаключенным. Переговоры начались в тот же вторник, продолжались всю ночь и достигли предельного накала к шести часам вечера в среду. На протяжении этого времени посредники пять раз появлялись в Национальном дворце, первый раз в три часа утра среды, но за первые сутки переговоров не было достигнуто даже намека на соглашение.

Огласить по радио сводки о военных действиях правительства против партизан и политическое заявление СФНО, заранее ими подготовленное, – такое требование было для Сомосы совершенно неприемлемо. А другое требование, об освобождении заключенных по прилагаемому списку, и вовсе невозможно. Дело в том, что в список были намеренно включены фамилии сандинистов, уже наверняка убитых или замученных под пытками, в чем правительство упорно не желало признаваться.

Сомоса послал в Национальный дворец три ответа, безупречно отпечатанных на электрической пишущей машинке, но по сути коварных – составленных в намеренно двусмысленных выражениях и без какой-либо подписи. Он не делал никаких предложений со своей стороны и только старался увильнуть от исполнения требований сандинистов. С самого начала было ясно, что его цель – тянуть время в расчете на то, что двадцать пять юношей не смогут долго удерживать под прицелом две тысячи людей, страдающих от страха, голода, жажды и лишенных сна. Поэтому в своем первом ответе, данном в девять вечера во вторник, он с олимпийским бесстрастием нагло сообщал, что намерен обдумать ситуацию на протяжении двадцати четырех часов.

Однако уже во втором ответе, в восемь тридцать утра в среду, высокомерие сменилось угрозами, а требования начали приниматься. Причина была очевидна: посредники прошли по дворцу в три утра и засвидетельствовали, что Сомоса ошибается в своих расчетах. Партизаны по собственной инициативе отпустили из дворца немногих оказавшихся там детей и беременных женщин, передали сотрудникам Красного Креста раненых и тела убитых, во всех помещениях царили спокойствие и порядок. На первом этаже, где помещался в основном технический персонал, в кабинетах люди спокойно спали в креслах и на столах или занимали себя кто как умел, не проявляя ни малейшей враждебности к ребятам в форме, которые каждые четыре часа делали обход помещения. Наоборот, выказывали им поддержку, проявляли симпатию и солидарность, о чем были даже составлены соответствующие письменные заявления. В некоторых кабинетах сандинистов угощали кофе. Многие заявляли, что останутся в качестве заложников добровольно до конца акции.

В Голубом зале, где содержались «золотые» заложники, наблюдатели засвидетельствовали такую же спокойную обстановку, как и на первом этаже. Никто из депутатов не оказал сопротивления, все позволили себя разоружить, а с течением времени еще и начали высказывать недовольство тем, что Сомоса затягивает переговоры. Сандинисты вели себя выдержанно, корректно, но слабости не проявляли. Ответ на попытку взять их измором был категорическим: или через четыре часа они получат окончательный ответ, или начнутся казни заложников.

Сомоса вынужден был понять, что ошибся в расчетах. К тому же в разных районах страны появились явные признаки народного недовольства, грозящего перейти в восстание. Так что в среду, в половине второго пополудни, он принял самое неприятное из требований – оглашение по радио и телевидению политического документа СФНО. В шесть часов вечера его передали на всю страну.

Хотя формально никакие соглашения еще не были достигнуты, во второй половине дня в среду стало ясно, что Сомоса готов капитулировать. Именно тогда политзаключенные получили указание готовиться к освобождению и собирать вещи. Большинство из них, находясь в разных тюрьмах, узнали о событиях от самих надзирателей, нередко втайне симпатизирующих политическим. Из других городов в Манагуа заключенные были перевезены даже раньше, чем удалось достичь формального соглашения об этом.