– И не достанется, – сказал он мне совершенно серьезно. – Потому что меня не принимают всерьез.
Шведскую академию, которая и присуждает Нобелевскую премию по литературе (и только ее одну), основали в 1786 году, имея в виду всего лишь создать подобие Французской академии[9]. В ту пору никто и представить себе, разумеется, не мог, что со временем она станет авторитетнейшим в мире экспертным сообществом. Она состоит из 18 членов – как правило, это люди почтенного возраста, – избираемых пожизненно из числа самих академиков, достигших наибольшей известности на ниве словесности. Там два философа, два историка, три специалиста по германским языкам – и всего одна женщина. Кстати, это не единственное проявление мужского шовинизма: за восемьдесят лет существования премии ее получили только шесть женщин, тогда как мужчин-лауреатов – 69. В этом году решение будет принято нечетным числом голосов – один из самых видных академиков, профессор Линдрот Стен, скончался две недели назад, то есть 3 сентября.
Как они обсуждают кандидатуры, как приходят к единому мнению, какими мотивами руководствуются, на какие компромиссы идут, – все это остается одной из самых сокровенных и тщательно оберегаемых тайн нашего времени. Критерии оценки непредсказуемы, противоречивы, непостижимы, а решения принимаются солидарно, пересмотру не подлежат и держатся в секрете. Не будь дело столь серьезно, можно было бы подумать, что это проказы академиков, воодушевленных перспективой поглумиться над любыми прорицаниями. И – знаете, что я вам еще скажу? – мало что так похоже на смерть.
Столь же тщательно оберегается тайна того, где же хранится капитал, приносящий столь щедрые дивиденды. Альфред Нобель (ударение на «е», а не на «о»[10]) в 1895 году создал премиальный фонд в 9 200 000 долларов, с тем чтобы годовые проценты ежегодно, не позднее 15 ноября делились между пятью лауреатами. И сумма, следовательно, меняется год от году в зависимости от конъюнктуры. В 1901-м, когда премию присудили в первый раз, каждый лауреат получил 30 160 шведских крон. В тучном 1979-м – уже по 160 000 крон (2 480 000 песет).
Злые языки утверждают, будто капитал вложен в золотодобывающие шахты Южной Африки и, следовательно, Нобелевская премия оплачена кровью чернокожих рабов. Шведская академия, которая никогда не выступает с публичными разъяснениями и не отвечает ни на какие обвинения, могла бы в свою защиту сослаться, что деньгами распоряжается не она сама, а Банк Швеции. А у банков, как явствует из самого значения этого слова, сердца нет.
Третья загадка – это те политические критерии, которые в конечном итоге доминируют в лоне Шведской академии. Порою выбор лауреатов заставляет думать, что академики все поголовно – либералы-идеалисты. Самым крупным и самым почетным препятствием стал для них Гитлер, в 1938 году запретивший немцам получать премию под тем вздорным предлогом, что ее основатель был евреем. И Рихард Кун, удостоенный Нобеля по химии, был вынужден отказаться от награды. В годы Второй мировой войны премию не присуждали, руководствуясь то ли убеждениями, то ли осторожностью. Но как только Европа оправилась от потрясений, Шведская академия пошла на едва ли не единственный в своей истории тягостный компромисс, удостоив сэра Уинстона Черчилля премии по литературе – прежде всего потому, что заслуги этого авторитетнейшего человека своего времени невозможно было отметить ни в какой другой области и уж подавно – за укрепление мира между народами.
Вероятно, самые сложные отношения были у Шведской академии с Советским Союзом. В 1958-м, когда премию присудили замечательному поэту Пастернаку, тот отказался от нее, опасаясь, что не сможет вернуться на родину. Советские власти расценивали премию как провокацию. Тем не менее в 1965-м премии был удостоен Михаил Шолохов, официознейший из официозных советских писателей, и это событие вызвало у руководителей СССР ликование. Тем не менее, когда пять лет спустя лауреатом стал самый главный советский диссидент Александр Солженицын, советское правительство потеряло, как у нас говорят, оба стремени и принялось утверждать, что Нобелевская премия есть орудие империализма. Тем не менее – опять же! – я помню, что Пабло Неруда получал самые горячие поздравления именно из Советского Союза, причем многие поступали с самых верхов государства. «Для нас, – с улыбкой сказал мне мой советский друг, – нобелевка хороша, когда ее дают тому, кто нам нравится, и плоха, когда происходит обратное». Это объяснение не так примитивно, как может показаться. В глубине души мы все руководствуемся тем же критерием.
Единственный член Академии, читающий по-испански, и притом хорошо, – это поэт Артур Лундквист. Это он знакомится с творчеством наших писателей, выдвигает их кандидатуры и в глубокой тайне ведет за них сражения. А потому – совершенно помимо и даже против собственной воли – превратился в некое загадочное, далекое божество, от которого в немалой степени зависят судьба нашей словесности и перспектива ее мировой известности. А меж тем в жизни – это жизнерадостный старец, с чувством юмора, напоминающим наш, латиноамериканский, а живет академик в таком скромном доме, что и в голову не приходит, будто он вершит чьи-то судьбы.
Несколько лет назад, угостив нас типично шведским ужином – жареное мясо, подогретое пиво, – академик предложил кофе пить у него в библиотеке. Я был просто поражен. На полках теснилось неимоверное количество книг по-испански – хорошие вперемежку с плохими, – и почти все были с дарственными надписями от авторов живых, мучительно ожидающих и… тех, кто не дождался. Я попросил у хозяина разрешения прочесть некоторые инскрипты, и он с добродушной улыбкой сообщника позволил. Бо́льшая часть была трогательно-сердечной, а иные так брали за душу, что я, подписывая ему свои книги, боялся, что и одну лишь фамилию вывести будет нескромностью. Комплексы, комплексы, так их и так, куда от них денешься!
Телепатия без проводов
Как-то вечером один известный французский невролог,
Этот взгляд я уже видел восемнадцать лет назад, когда задал тот же вопрос моему дорогому другу, который тоже занимается исследованиями мозга в университете Мехико. А я уже и в ту пору считал, что телепатия и различные ее производные не имеют отношения к колдовству, как уверены люди недоверчивые: это просто органические способности человека, отвергаемые наукой потому лишь, что она не верит в них, как не верила когда-то, что Земля круглая. Сколько помнится, мой друг допускал, что досконально и во всей полноте изучены функции лишь крайне ограниченной зона мозга, однако отказывался признавать, что где-то там, во мраке, может таиться участок, способный провидеть будущее.
Мои примеры телепатии он отметал, объясняя их простым совпадением и чистой случайностью, хотя кое-какие были просто вопиюще очевидными. Однажды я позвонил ему по телефону и пригласил домой поужинать и лишь потом спохватился, что в доме еды-то маловато. Я снова позвонил и попросил прихватить бутылку вина той марки, какая обычно была у нас не в ходу, и кусок колбасы. Мерседес крикнула мне из кухни, чтобы он заодно прихватил и жидкость для мытья посуды. Однако я его уже не застал. Но в тот миг, когда я повесил трубку, у меня возникло необыкновенно отчетливое ощущение, что он меня услышал и просьбу мою воспринял. Тогда я для чистоты эксперимента записал все это и в угоду своей поэтической натуре добавил еще и розу. Вскоре они с женой пришли и принесли все, о чем их просили, включая именно ту моющую жидкость, какой мы пользовались. «Супермаркет случайно оказался открыт, вот мы и решили купить», – сказали они едва ли не извиняющимся тоном. Не хватало только розы. В тот вечер мы и начали наш диалог, который до сих пор не окончен. Когда мы виделись в последний раз – полгода назад, – он сообщил, что полностью посвятил себя важной проблеме – установить, в каком месте мозга помещается совесть.
И тайна эта расцвечивает нашу жизнь – и в значительно большей мере, чем принято считать. Накануне убийства Юлия Цезаря его жена с ужасом увидела, как все окна в ее доме разом распахнулись – причем бесшумно и при полном безветрии. По прошествии веков писатель Торнтон Уайлдер вложил в уста Цезарю слова, которых нет ни в его «Записках», ни в захватывающих хрониках Светония и Плутарха, но которые позволяют лучше представить себе, каково было
Я рассуждаю об этом с полным правом, потому что моя бабушка по материнской линии была истинным светочем в науке предсказаний. Католичка старого закала, она отвергала как недостойное и низкое все, что тщилось отгадывать будущее методически, – будь то гадание на картах или по линиям руки или заклинание духов. Помню, как на кухне нашего дома в Аракатаке она искала тайные знаки на душистых хлебах, которые вынимала из печи.
Однажды ей почудились цифры 09 на рассыпанных остатках муки, и она разбилась в лепешку, чтобы раздобыть лотерейный билет с таким номером. Не удалось. Тем не менее через неделю по билету, который дедушка купил накануне и позабыл в кармане пиджака, выиграла кофеварку. А номер билета был – 09. К семнадцати внебрачным детям своего мужа бабушка относилась как к своим собственным. Хотя жили они вдалеке друг от друга вдоль всего побережья, она знала о здоровье каждого и была так превосходно осведомлена о том, как идут у них дела, словно состояла с ними в мгновенной и тайной почтовой связи.
В те давние времена неожиданный приход телеграммы сеял в доме панику. Не осмеливаясь прочесть, телеграмму передавали из рук в руки до тех пор, пока кто-нибудь, осененный счастливой мыслью, не просил самого младшего из детей вскрыть телеграмму, как если бы сила его невинности была способна совладать со злом недоброй вести.
Как-то раз подобное случилось у нас в доме, и растерянные взрослые решили отложить дело до приезда главы семьи. И только бабушка не смутилась и сказала: «Это Пруденсия Игуаран извещает о своем приезде. Видела нынче во сне, что она уже в дороге». Когда же вернулся дед, то и телеграмму вскрывать не пришлось, потому что он случайно повстречал на станции Пруденсию Игуаран в длинном платье с разбросанными по ткани птицами: в руке у нее был огромный букет, а в душе – твердая уверенность, что дед оказался на платформе благодаря неодолимой магии ее телеграммы.
Бабушка умерла почти в сто лет, больше ничего не выиграв в лотерею. Перед смертью она ослепла и начала заговариваться, так что следить за нитью ее рассуждений было невозможно. Она отказывалась раздеваться на ночь при включенном радио, как мы ни объясняли ей, что диктора в доме нет. Она была уверена, что мы ее обманываем, потому что никак не могла поверить в дьявольскую машину, позволяющую слышать человека, который находится в другом городе.
Новая древнейшая профессия