Согласно «Конституциям Андерсона», все «офицерские» должности в ложе были выборными; великого мастера выбирали среди мастеров Великой ложи. Выборы проводились тайным голосованием с помощью бюллетеней. Однако во Франции система «патентов», выдаваемых на учреждение ложи, нарушила этот демократический принцип. Держатель «патента», получавший право основать масонскую ложу, считал ее практически своей собственностью, ложа не могла собираться без его дозволения и т. д. Дело в том, что во Франции была широко распространена продажа должностей и французы перенесли эту систему на масонскую организацию. В 1773 году ложа Великого Востока Франции осудила подобную практику, постановив, что «отныне венераблем ложи будет признан лишь мастер, возведенный в это достоинство свободным волеизъявлением членов своей ложи».
В 1778 году на Конвенте Галлий был принят «Масонский кодекс», служивший своего рода законодательством о выборах. В нем были оговорены требования, которым должен отвечать кандидат, чтобы быть избранным, порядок проведения голосования, возможность подать апелляцию в случае нарушений. Особо подчеркивалось, что один и тот же человек не мог занимать выборные должности в двух разных «мастерских» или исполнять две должности в одной ложе. Голосовать могли только активные члены ложи. О дне голосования «братьев» полагалось известить заранее (повестку дня заседания им доставляли на дом). Кандидаты в офицеры должны были быть посвящены в самую высокую степень, в которую уполномочена посвящать данная ложа, избиратели же могли иметь самую низшую степень ученика. Выборы председателя ложи и (чаще всего) надзирателей проводились по «одномандатной системе», выборы остальных офицеров — по спискам. На должность венерабля должно было быть не менее трех претендентов. Он избирался на три года, офицеры — на год. Если с первого раза кандидату не удавалось набрать абсолютного большинства голосов, проводилось повторное голосование. Если голоса разделялись поровну, решающим фактором был «масонский стаж».
Между «братьями» постоянно вспыхивали ссоры из-за старшинства. Они были способны ожесточенно спо-рить из-за полагающихся им почестей, права занимать более почетное кресло или даже из-за места, где оно должно стоять. В этом в полной мере выразился XVIII век, еще не вполне распростившийся с феодальными пережитками и поощрявший сутяжничество.
Проблемы старшинства возникали не только между членами лож, но и между самими ложами. Так, весной 1786 года ложа Совершенной искренности из Марселя обратилась к ложе Великого Востока Франции с жалобой на ложу Собрания избранных из того же города. Обе ложи входили в провинциальную Великую ложу. На церемонии ее учреждения члены ложи-ответчика, образованной после ложи-истца, заняли места прежде представителей последней и та была возмущена подобной узурпацией. Причиной конфликта наверняка стала оплошность распорядителя церемоний, но переписка и тяжба по этому поводу, с поднятием архивов, копированием и подделыванием документов, тянулись несколько лет, вплоть до революции, которая всех примирила.
Масонский мир был сверхщепетильным. Взять хотя бы обращения, принятые среди масонов: «возлюбленный брат» — к равному себе, «превосходнейший брат» — к вышестоящему; «досточтимый» и «почтенный», «ваше высокопреподобие» и «ваше преподобие»… И не дай бог ошибиться — это нанесет глубочайшую рану самолюбию. Выдержка из письма Елагина Кауницу представляет собой превосходный образчик «масонского» стиля: «Позвольте, превосходнейший брат, дождаться мне актов, которые я должен получить, чтобы можно было вникнуть в них прежде удовольствования вас вполне лучами блистающей авроры нашей божественной мудрости». При этом в повседневном общении масоны обращались друг к другу на «ты» — в то время, когда даже супруги называли друг друга на «вы». Тот же самый человек, который на какую-нибудь неудачную шутку приятеля или коллеги просто пожал бы плечами, насмерть обиделся бы на «брата», позволившего себе такое высказывание. Кроме того, никакое общество не в силах оградить себя от зависти, внутренних расколов по разным причинам, взаимной антипатии некоторых его членов. Однако масоны это предусмотрели и приняли меры. Уже после посвящения нового «брата» предупреждали, что он никогда не должен надевать фартук, зная, что в ложе будет находиться «брат», к которому он испытывает личную неприязнь. Его долг — отозвать того в сторонку и попытаться примириться. Если ссору уладить не удалось, один из двоих, а то и оба сразу должны воздержаться от посещения ложи, чтобы не нарушить своим присутствием общую гармонию.
В конце «трудов» венерабль произносил ритуальную фразу: «Приглашаю вас всех на скудную братскую трапезу. Насладитесь в обществе братьев очарованием равенства».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СВОБОДА
Только тот действительно свободен, кто разумен и добродетелен или кто повинуется законам и исполняет свои должности.
Свобода внешняя и внутренняя
На протяжении XVIII века взоры всех либералов Европы были прикованы к Англии — «стране свободы». Она воплощала тот идеал, к которому следовало стремиться: закон там стоял выше воли монарха, гражданам были гарантированы права, частная инициатива поощрялась, достойные и талантливые почитались наряду с родовитыми, наконец, была политическая стабильность.
«То, что стало в Англии революцией, в других странах было не более как мятежом, — писал Вольтер в «Философских письмах». — Французы считают, что правление на этом острове более бурно, чем море, омывающее его берега, и это верно; но происходит это лишь тогда, когда король сам вздымает бурю, когда он хочет стать хозяином судна, на котором он всего только главный кормчий. Гражданские войны во Франции были продолжительнее, ожесточеннее и изобильнее преступлениями, чем такие же войны в Англии; но ни одна из этих гражданских войн не имела своей целью мудрую свободу».
Согласно теории естественного права, созданной Джоном Локком, для человека неотъемлемы права на жизнь, свободу, здоровье и собственность. По мнению французского властителя дум, основными правами являлись личная свобода, свобода мысли и свобода самовыражения.
Эта теория находила живой отклик у мыслящих людей, пытавшихся постигнуть причины существующих злоупотреблений и тяжелого положения большинства населения. «Никакой народ не может быть счастлив, если он не управляем естественными законами, которые всегда к добродетели ведут. Никакой государь не может быть велик, могуществен и счастлив, если не с правосудием царствует над благоразумным народом», — сказано в «Естественной политике» П. Гольбаха в переводе М. М. Щербатова.
Однако после кровавой пугачевщины в России «естественное общество» утратило свое обаяние: народ, дорвавшийся до свободы, показал, что он далеко не «благоразумен». Выразителем новых взглядов стал Л. Сен-Мартен, попытавшийся разрушить систему естественного права в книге «О заблуждениях и истине». Это сочинение, вышедшее в 1775 году, два года спустя проникло в Россию и оказало громадное влияние на политическую мысль русских масонов. О сторонниках естественного права Сен-Мартен говорит: «Как скоро сведали они, что человек свободен, то и вздумали, что он рожден быть независимым, и тотчас судили, что всякое подвластие противно истинной сущности его. <…> Одни вздумали, что… верховная власть основана только на бессилии попустивших себя покорить. Чего ради сие немощное право, не имея никакой существенной твердости, может быть колеблемо и попеременно переходит во всякие руки, которые имеют силу и дарования, потребные к завладению оным. <…> Некоторые думали поправить сию несправедливость, положа за основание всякого общества общее согласие и единодушное изволение неразделимых, из которых оно составлено. О Однако не требуется великого размышления, чтобы почувствовать, сколь трудно представить себе добровольное соединение целого народа…»
Теории естественного права Сен-Мартен противопоставил теософическое обоснование происхождения власти и подчинения, святых царей и падших рабов. Человек по своей природе слаб, поэтому вся его жизнь с самого рождения протекает в зависимости. «Моисей внушал повиновение власти, начиная с власти родительской, извлеченной из вышней — Царя Небесного, — поучал И. П. Елагин, толкуя Сен-Мартена. — Нет власти, яко же от Бога, монарх есть глава и отец народа своего».
Дух масонства требовал «устроить счастие соотечественников», «воспламениться ко благу государственному» и «созидать благо общественное». Однако масонская мудрость признавала первенство за внутренней жизнью по сравнению с внешней. Только через работу над собственной душой можно добиться истинного блага и истинной свободы. «Наружная независимость никоим образом внутренней свободы произвесть не может», — утверждал И. Г. Шварц. «Истинная есть свобода от страстей, а не от начальств», — вторил ему О. А. Поздеев. «Непросвещенные думают, что мы вольными каменщиками именуемся потому, что намерены всеобщее восстановить равенство, не последуем никакому закону и живем по своим прихотям, — говорил он своим «ученикам». — Таковая вольность не есть вольность, а рабство». Человек сам над собою царь, он покорен только силе внутреннего закона.
Таким образом, масон не мог стремиться к преобразованию внешних сословных и экономических рамок жизни. Главной его задачей было исправление нравов.
Князь М. М. Щербатов в «Путешествии в землю Офир-скую» описывает санскреев, надзирающих и за нравственностью, и за порядком в обществе. Они составляют привилегированную верхушку, которую почитают и которой повинуются все остальные касты; статус каждой из них строго определен и не подлежит изменению; переход из зависимого состояния в свободное невозможен. Просветитель Н. И. Новиков тоже не выступал против крепостничества как системы, считая его, подобно сословному строению общества, неизбежным следствием и формой разделения труда. И. П. Елагин вышел в отставку в чине действительного статского советника и обер-гофмейстера, имея около полутора тысяч душ крепостных, которых вовсе не спешил отпустить на волю. А вот С. И. Гамалея, правитель канцелярии московского главнокомандующего и активный член кружка Новикова, отказался от награды за службу в количестве трехсот душ: «…ему-де не до чужих душ, когда и с своею собственной он не умеет справиться».
В то время как в некоторых европейских странах, например в Англии и Франции, процесс освобождения крестьян отличной зависимости завершился еще в Средние века, в других государствах Европы крепостное право просуществовало до XIX века (так, в Пруссии его отменил только Фридрих II). Чем дальше на восток, тем сильнее закручивали гайки. В России власть землевладельцев над крестьянами была установлена Соборным уложением 1649 года, а окончательно их прикрепила к земле податная реформа 1718–1724 годов. Постепенно (пусть не по закону, но по факту) помещики начинали распоряжаться не только землей, но и жизнью своих холопов. С 1765 года барин получил право ссылать крепостных на каторгу, а два года спустя крестьянам было запрещено подавать челобитные на господ «матушке-императрице». В то время как страны Западной Европы промышляли работорговлей, обрекая на муки, страдания и тяжелый труд африканских невольников, в России так же обращались с соотечественниками, находя это в порядке вещей.