После этой истории Вольтер добавил к своему «Философскому словарю» статью «Пытка», обличавшую неправедный процесс над де ла Барром.
Людовик XVI отменил пытки в два этапа: в 1780 году запретил использовать их при предварительном дознании[62], в 1788-м — перед казнью. В Австрии от них отказались в 1787 году. Екатерина II была уверена, что признание, добытое с помощью истязания, не может быть абсолютным доказательством виновности, однако пытка была юридически отменена только в 1801 году Александром I, после того как в Казани казнили человека на основании его признания, полученного под пыткой, а впоследствии выяснилось, что он был невиновен. Но и позднее закон об отмене «допроса с пристрастием» чаще оставался на бумаге.
Конечно, в России не использовали таких изощренных приспособлений для мучения человека, как в католических странах, где вершила свой закон инквизиция. Но кнут, дыба и огонь были способны искалечить истязаемого на всю жизнь. Кроме того, подследственным (а порой просто ошельмованным) рубили уши, резали языки, рвали ноздри, клеймили.
В большинстве европейских стран самым жестоким наказанием была смертная казнь. В России Елизавета Петровна при восшествии на престол принесла обет о том, что не подпишет ни единого смертного приговора, и слово свое сдержала. Екатерина II таких обетов не давала, и в ее царствование казни возобновились. В Австрии только император Иосиф II от них отказался.
Итальянский юрист Чезаре Бонесана, маркиз Беккариа (1738–1794), состоявший в братстве «вольных каменщиков» и испытавший влияние Монтескьё, призывал основывать правосудие «на разуме и человечности». В своем «Трактате о преступлениях и наказаниях» он обличал пытки и смертную казнь, а также различие видов казни для разных сословий и категорий преступников. Например, во Франции до середины XVIII века дворян обезглавливали, отцеубийц и разбойников с большой дороги колесовали, цареубийц и государственных преступников четвертовали, фальшивомонетчиков варили живьем в котле, еретиков и отравителей сжигали, проворовавшихся слуг вешали и т. д. Труд Беккариа имел большой успех в просвещенной Европе.
Четырнадцатого марта 1743 года несколько португальских франкмасонов были подвергнуты пытке и сожжены живьем по приказу инквизиции, подтвержденному королем Жуаном V. Масоны считались еретиками, и с ними обращались соответственно.
Графу Дервентуотеру, активно участвовавшему в последней попытке реставрации Стюартов, снесли голову на плахе. Казнь произошла при большом стечении народа, с соблюдением всех обычаев (граф отдал бывшие при нем деньги палачу, сожалея, что это всё, что у него есть, и обнял его). Преступник не раскаялся и даже произнес небольшую речь в духе «наше дело правое».
Последнее в истории колесование произошло во Франции в 1788 году. За два года до этого венерабль ложи Девяти сестер Шарль Мерсье дю Пати, парижский магистрат, публиковал «Оправдательную записку о трех подсудимых, приговоренных к колесованию. Рассуждение об уголовной процедуре во Франции», имевшую отклик во всей Европе. В той же ложе состоял Клод Эмманюэль де Пасторе, автор двухтомного сочинения «Об уголовных законах» (1790), в котором он восставал против жестокости существующих казней. Напомним, что его «братьями» были доктор Гильотен и Десез.
Во время Французской революции многие люди, прежде ратовавшие за отмену смертной казни, вдруг диаметрально изменили свою позицию. К ним принадлежал, например, Пьер Гаспар Шометт (1763–1794), по некоторым данным, прошедший посвящение в масоны. Сын сапожника из Невера, в 13 лет он нанялся юнгой на военное судно, участвовал в сражениях с англичанами во время Войны за независимость США, видел, как издеваются над рабами на Антильских островах. Революцию он истово приветствовал, в сентябре 1790-го приехал в Париж и вступил в «Клуб кордельеров». В 1792 году его избрали прокурором коммуны Парижа.
Резкая перемена произошла всего за два года. В 1791 году Шометт был противником войны и сторонником отмены смертной казни, а в 1793-м сделался пламенным проповедником террора. Он предложил Конвенту расчленить тело казненного короля на 93 части, чтобы оплодотворить его кровью деревья Свободы, высаженные в каждом департаменте. Согласно его объяснениям эта жертва, напоминающая судьбу древнеегипетского божества Осириса, способствовала бы возрождению нации. Депутаты отклонили его предложение.
Жестокость действует, как маятник В 1794 году Шометт сам сложил голову на гильотине после фальсифицированного судебного процесса, на котором он был выставлен английским шпионом.
Материальная зависимость
«Строгость законов не останавливает злодеяний, рождающихся во Франции почти всегда от бедности, ибо… французы, по собственному побуждению сердец своих, нимало к злодеяниям не способны и одна нищета влагает у них нож в руку убийцы, — писал Д. И. Фонвизин в «Письмах из Франции». — Напротив того, вижу, что развращение их нравов отнимает почти всю силу у законов и самую их строгость делает недействительною».
Он был шокирован количеством нищих во французских городах и на почтовых станциях. В России, разумеется, нищета тоже была, но не выставлялась напоказ: просить милостыню разрешалось только на папертях церквей, здесь же попрошайки преследовали хорошо одетых господ и кареты на улице, неотступно клянча подаяние. В Англии и особенно в Ирландии ситуация была не лучше. Герцогиня Беркли говорит в своих записках об ужасающей бедности, толкающей на разного рода преступления: чтобы выжить, бедняки вынуждены воровать, и к пятнадцати годам всякий смышленый мальчик — уже закоренелый преступник. Ее воспоминания относятся к концу века, а значит, для улучшения жизни народа за несколько десятилетий не было сделано ровным счетом ничего, поскольку горько-ироничный памфлет Джонатана Свифта «Скромное предложение» был написан в первой трети столетия. Удрученный зрелищем матерей-попрошаек, окруженных оравой голодных и оборванных детей, чьи отцы не в состоянии добыть пропитание семейству честным трудом, поскольку не могут найти работу да еще и вынуждены платить налоги, а сами они обречены либо стать ворами, либо продаться в рабство на заморские плантации, автор предлагает «простой и дешевый способ» решения проблемы, который приведет к всеобщему благоденствию: продавать годовалых детей на мясо в богатые дома. Цена младенца могла бы составить восемь шиллингов — это вчетверо больше, чем принесет своим родителям двенадцатилетняя девочка, проданная в услужение, а изысканное жаркое, которым можно накормить небольшую семью лорда и его гостей, того стоит. Родители получили бы наличные, чтобы платить подати, отпала бы необходимость в импорте продовольствия, можно было бы даже поставлять детское мясо на экспорт, стимулируя развитие экономики, одновременно сократилось бы количество политически неблагонадежных папистов, а нравы существенно улучшились бы: матери, откармливающие детей на убой, относились бы к ним с трогательной заботой, а мужья уже не позволяли бы себе бить беременных жен…
Рыба гниет с головы, и обнищание населения во многом объяснялось бестолковой политикой властей — как внешней, так и внутренней. Да и кому было продумать и принять действенные меры, способствующие оздоровлению экономики и финансов, если аристократы, избавленные от налогов и погрязшие в пороках, привыкли тратить без счета и жить не по средствам, совершенно не заботясь о завтрашнем дне и презирая бережливых буржуа, с которыми всегда могли поступить так, как им вздумается?
Филипп Уортон (не самый достойный из руководителей Великой ложи Лондона) осиротел в 1716 году, когда ему было всего 17 лет. Он унаследовал от отца множество громких титулов, дававших влияние в обществе, а от матери — огромные поместья, приносившие доход в 14 тысяч фунтов в год (средний годовой доход представителя среднего класса, живущего в Лондоне, составлял в те времена около 200 фунтов). Однако он потратил всё наследство, до последнего фартинга, за какие-нибудь десять лет.
Первым крупным финансовым кризисом XVIII века стал крах Компании Южного моря: в 1720 году британский парламент позволил ей взять на себя весь государственный долг, чтобы выплатить его частями из своих прибылей. Эта странная попытка приватизации привела к краткосрочному буму на бирже: акции компании шли нарасхват. Как и следовало ожидать, чем выше подъем, тем больнее падать: тысячи людей лишились всего состояния, в том числе молодой герцог Уортон, потерявший на этой афере 120 тысяч фунтов. Ему пришлось распродать свои поместья, чтобы уплатить долги. За два фамильных замка он сначала запросил 85 тысяч, но в конечном счете был вынужден сбросить цену до 62 тысяч — их купил спикер ирландской палаты общин. Неунывающий герцог нанял музыкантов и справил публичные поминки по Компании Южного моря.
После этого он отправился за границу — в Вену, а затем через всю Европу в Мадрид, куда был назначен послом «старого претендента» Якова Стюарта. К тому времени его долги в Англии и Ирландии составляли до 70 тысяч фунтов.
В 1726 году Уортон женился по любви (ради этого он даже перешел в католичество), но после свадьбы остался без гроша и без крыши над головой. Он записался волонтером в Ирландский пехотный полк, участвовал в осаде Гибралтара и к маю следующего года дослужился до полковника. В сентябре он был в Кадисе — совершенно больной и редко трезвый.
В Англии его военные подвиги были расценены как государственная измена; всё имущество, которое ему еще принадлежало, конфисковали. Три года Уортон, вечно пьяный и окончательно опустившийся, скитался по Европе, побираясь, преследуемый кредиторами. Надеясь, что сможет прожить на военное жалованье, он снова вернулся в Испанию в Ирландский полк, но зима 1730 года окончательно подкосила его. Он умер в мае, в 32 года. После его смерти все его титулы, кроме баронского, были аннулированы.