Свобода личности

В декабре 1689 года английский парламент принял один из важнейших конституционных текстов в истории Англии — Билль о правах, ограничивший королевские прерогативы. В частности, государь не мог без согласия парламента отменять законы, принятые парламентом, вводить новые налоги, нарушать право петиций, предоставленное английскому народу, в мирное время созывать и содержать армию на территории королевства, отказывать подданным-протестантам в праве защищаться с помощью оружия, соответствующего их положению, вмешиваться в ход парламентских выборов, наказывать члена какой-либо из палат парламента за сказанное им во время дебатов, требовать чрезмерных залогов или штрафов, налагать жестокие и необычные наказания.

Трудно сказать, что считалось жестокостью в Англии, где были приняты телесные наказания для детей вне зависимости от их происхождения, а матросов били «кошками» — ременными плетьми с несколькими хвостами. Впрочем, розги тогда были учебной принадлежностью во всех странах и солдат тоже гоняли сквозь строй. В России масоны добивались отмены телесных наказаний для крепостных, но высечь могли даже дворян; только по «Жалованной грамоте дворянству» те освобождались от телесных наказаний по суду. А. В. Суворов был единственным полководцем, в войсках которого не свистели шпицрутены, а дисциплина поддерживалась за счет воспитанного у солдат чувства долга. «Я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего; в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моей рукою ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!» — сказал генералиссимус живописцу Миллеру, писавшему его портрет. Однако Суворов участвовал в усмирении губерний, охваченных пугачевским бунтом, уже после того, как армия мятежника была разбита, а также вошел в историю Польши устроенной в 1794 году кровавой резней в предместьях Варшавы, куда его послали подавить восстание Костюшко.

Как обычно, всё познается в сравнении. В 1748 году французский король Людовик XV заменил некоторым категориям преступников наказание в виде гребли на галерах портовой каторгой; осужденные больше не должны были волочить за собой ядро, прикованное цепью к ноге, а работа в порту и арсенале, какой бы тяжелой она ни была, и рядом не стояла с ежедневными страданиями гребцов. За примерное поведение каторжан отпускали в город, где они могли собирать милостыню. Это было значительным шагом вперед по пути гуманности.

Восьмая поправка к американской Конституции, вошедшая в Билль о правах, тоже запрещала «жестокие и необычные наказания». Самым необычным, пожалуй, было наказание, которому подвергала свою жертву толпа, устраивавшая самосуд: человека раздевали до пояса, поливали расплавленной смолой и вываливали в перьях. Такой способ унизительной расправы был известен со времен Крестовых походов (о нем упоминается в приказе Ричарда Львиное Сердце). В Америке времен борьбы за независимость его применяли и с той, и с другой стороны. Так, в 1766 году капитана Уильяма Смита, заподозренного в шпионаже в пользу контрабандистов, ускользающих от британской таможни, облили расплавленным гудроном, вываляли в перьях и бросили в воду в порту Норфолка (Виргиния). Проходивший мимо корабль выловил несчастного, когда тот уже совсем изнемог. Годом позже в Салеме (Массачусетс) разъяренная толпа расправилась таким же образом на сей раз со служащими британской таможни, а еще через два года эта участь постигла моряка британской таможни в Бостоне. Надо сказать, что гудрон, который использовали в те времена, переходил в жидкое состояние при температуре 60 градусов, поэтому жертвы получали серьезные ожоги. Самый известный случай такой расправы произошел через четыре недели после «Бостонского чаепития». Этот эпизод был запечатлен на британском пропагандистском плакате: «сыны свободы» не только вываляли таможенного комиссара Джона Малкольма в перьях, но и лили ему в рот из чайника обжигающий чай. На заднем плане изображено «дерево свободы» с веревочной петлей и «Актом о гербовых сборах», повешенным вверх ногами. В марте 1775 года британские солдаты подвергли такому же наказанию уроженца Массачусетса, пытавшегося приобрести у них мушкеты.

Английский Билль о правах также подтверждал принцип, по которому для чьего-либо ареста требуется специальный приказ — Habeas corpus-, этот же документ служил основанием для освобождения арестованного, если тому не было предъявлено никаких обвинений. Этот, казалось бы, естественный юридический прием тогда выглядел очень прогрессивным: в других странах для ареста было достаточно устного приказа монарха или главного министра; во Франции влиятельный вельможа мог раздобыть у короля или министра внутренних дел «тайное письмо» (lettre de cachet), по которому человека заключали в тюрьму без объяснения причин. «Тайными письмами» даже расплачивались с любовницами; надо было только вписать имя человека, от которого хотели избавиться.

Кстати сказать, в 1730 году тайное письмо вытребовал… вернувшийся из Англии Вольтер, чтобы засадить в тюрьму владелицу дома на улице Вожирар, где он поселился. Многочисленные просьбы «принять меры» против пьяницы, грубиянки и безбожницы были адресованы в полицию Вольтером и еще восемью жильцами. Наконец, приказ был выдан и женщина оказалась в тюрьме. Но тут выяснилось, что «возмущенная общественность» состояла сплошь из ее должников, которые хотели избавить себя от неприятной обязанности расплачиваться. Начальник полиции счел себя обманутым и распорядился отпустить домовладелицу.

«Рассматривая состояние французской нации, научился я различать вольность по праву от действительной вольности, — писал Д. И. Фонвизин в 1778 году. — Наш народ не имеет первой, но последнею во многом наслаждается. Напротив того, французы, имея право вольности, живут в сущем рабстве. Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы. Les lettres de cachet суть именные указы, которыми король посылает в ссылки и сажает в тюрьму, которым никто не смеет спросить причины и которые весьма легко достаются у государя обманом, что доказывают тысячи примеров. Каждый министр есть деспот в своем департаменте. Фавориты его делят с ним самовластие и своим фаворитам уделяют. Что видел я в других местах, видел и во Франции. Кажется, будто все люди на то сотворены, чтоб каждый был или тиран, или жертва. Неправосудне во Франции тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства и на всех простирается».

Оноре Габриель де Мирабо, автор «Опыта о деспотизме», сам провел много лет в тюрьмах «благодаря» своему отцу, получавшему «тайные письма» одно за другим (в общей сложности он вытребовал около сорока таких документов против своих родных — жены, сына и дочери). В 1777 году Мирабо был заключен в Венсенский замок, где узники находились в полной изоляции, в камеру «в десять квадратных футов». Первые 23 дня он не мог ни побриться, ни переменить белье; вскоре его куртка и штаны совершенно истрепались. Он страдал от голода (комендант тюрьмы старался нажиться на вверенных его попечению узниках, присваивая значительные суммы из тех 20 тысяч ливров в год, что отпускались на их пропитание). Из-за вынужденной неподвижности у Мирабо часто шла носом кровь; почки закупорились, и он страдал от почечных колик; зрение испортилось от постоянного полумрака. Однако управляющий тюрьмами Буше, состоявший в обществе франкмасонов, быстро установил контакт со своим «братом» и передавал его жалобы главе полиции Ленуару. Режим содержания узника смягчили: улучшили его питание, позволили ежедневно гулять по часу в тюремном дворике, доставили одежду, туалетные принадлежности, книги, разрешили вести переписку. Находясь в заточении, Мирабо написал трактат «О тайных приказах и государственных тюрьмах».

Позже министр Мальзерб лично посещал государственные тюрьмы, расспрашивал заключенных, чтобы выявить тех из них, кто находился за решеткой без должных оснований. Однако при этом Мальзерб вовсе не подвергал сомнению пользу от прямого вмешательства королевского правосудия, полагая, что нужно только распоряжаться этим средством «с умом».

В России, что бы ни говорил Фонвизин, царил не меньший произвол. Весной 1782 года, во время зарубежной поездки цесаревича Павла, флигель-адъютант П. А. Бибиков переписывался с сопровождавшим наследника князем А. Б. Куракиным. В письмах содержались косвенные осуждения Потемкина (масоны называли его «князем тьмы»). Одно из писем, с сетованиями на отстранение от дел Н. И. Панина, было перехвачено и доставлено Екатерине. Бибикова заключили в крепость, предали суду и сослали в Астрахань, Куракина по возвращении из-за границы отправили жить в его имение в Саратовской губернии. Общаться с Паниным стало опасно, лишь перед самой его смертью в 1783 году Павел с супругой решились навестить его.

В английском судопроизводстве действовала презумпция невиновности, там не придерживались теории «законных доказательств», то есть автоматических обвинений; судья должен был быть глубоко убежден в виновности подсудимого. Более того, записки, предназначавшиеся судьям, распространяли среди общественности, и явно пристрастное решение суда могло погубить репутацию магистрата. В России и Франции правосудие принимало сторону сильного, суд был, скорее, жупелом, чем средством достижения справедливости. «У нас и у них всего чаще обвинена бывает сторона беспомощная; но во Франции, прежде нежели у правого отнять, надлежит еще много сделать церемоний, которые обеим сторонам весьма убыточны», — писал Фонвизин. В том, что касалось тяжких преступлений, во Франции арест по доносу уже был равнозначен обвинению и осуждению: судья даже не пытался разобраться, виновен ли подсудимый; очных ставок с обвинителем не устраивали, свидетелей в свою защиту приглашать не разрешали; наконец, «царицей доказательств» считалось признание, вырванное под пыткой.

Иначе обстояло дело в тех странах, где был развит институт адвокатуры. Когда министр Тануччи в Неаполе, чтобы арестовать франкмасонов, затеял полицейскую провокацию, переписка позволила неаполитанским «братьям» мобилизовать всю вселенскую масонскую республику. Их адвокат Феличе Лион совершил триумфальное путешествие по Европе, а королева Мария Каролина, сестра императора Иосифа II, находившаяся в конфликте с Тануччи, стала покровительницей нескольких лож.

В России было наоборот. После Французской революции Екатерина II, и так более чем подозрительно относившаяся к масонам, решила окончательно прекратить их деятельность. Но под каким предлогом? Обвинить в безбожии и развращении юношества? Однако митрополит Платон, побеседовав с Новиковым, дал ему весьма лестную характеристику. Тем не менее 2 апреля 1792 года у Новикова был произведен обыск, а сам он арестован. Арест был осуществлен со множеством предосторожностей: в Авдотьино за Новиковым отправили целый отряд гусар во главе с майором. Еще до окончания следствия императрица повелела тайно перевезти Новикова в Шлиссельбургскую крепость. Его везли окольным путем, через Ярославль и Тихвин. Комендант крепости не знал имени нового заключенного. Его допросы вел жестокий следователь С. И. Шешковский. В августе императрица подписала указ о заключении арестанта в крепости на 15 лет. В указе говорилось, что и это решение было смягчением «нещадной» казни, которой он должен был подлежать по силе законов за свои «обнаруженные и собственно им признанные преступления… хотя он и не открыл еще сокровенных своих замыслов». Новикову выставлено было обвинение в нарушении данной им в 1786 году подписки не торговать книгами, признанными зловредными; но в этом не было «государственного» преступления. Его попросту сделали козлом отпущения, чтобы его примером припугнуть более родовитых и высокопоставленных особ, которые были гораздо виноватее его, однако отделались легким испугом[61]. Даже князь Прозоровский, проводивший расследование, был поражен исходом дела Новикова. «Я не понимаю конца сего дела, — писал он Шешковскому, — как ближайшие сообщники, если он преступник, то и те преступники».

Официальным поводом для ареста было подозрение в печатании Новиковым «Истории о страдальцах соловецких», однако на следствии вопрос об этом даже не поднимался. Особо важным стал 21-й пункт — о сношениях с Павлом Петровичем: Екатерина была уверена в масонском заговоре с целью возведения на престол ее сына.

Следственная комиссия конфисковала и приказала сжечь 18 тысяч книг. Новиков провел в Шлиссельбургской крепости четыре с половиной года — его освободил император Павел I в первый же день своего царствования.

Такой же пародией на правосудие стал процесс над А. Н. Радищевым, арестованным вслед за выходом в свет его «Путешествия из Петербурга в Москву». Книга была издана «с дозволения управы благочиния»; более того, Екатерина в свое время сама проповедовала взгляды, изложенные в «Путешествии». Но приговор был уже вынесен, требовалось лишь подобрать под него закон. Радищеву приписали государственное преступление «по первому пункту» — покушение на государево здоровье, заговор и измену. Именным указом императрицы он был приговорен к смертной казни, которую по случаю заключения мира со Швецией заменили десятилетней ссылкой в Сибирь.