Ноги затекли, колени ныли, в носу свербело от сквозняка, несущего камышовую труху через крохотные оконца каменной молельни. Неудержимо клонило в сон. Хорошо хоть, что бдеть таким манером надлежит всего лишь одну ночь. Говорят, раньше на это дело требовалось три дня и три ночи… Все опоясанные мечами сокашники уже разъехались. Верный своим убеждениям, Цанг, не отказавший себе хотя бы в таком малом удовольствии, как в самую распоследнюю очередь, безо всякой торжественности, вручить настырной девчонке заслуженный Меч, только вчера допустил её до бдения у алтаря. Сегодня великий Хатиман посвятит её в витязи, и – прощай, мастер Цанг, чтоб тебе!..

Тогда, после испытания, когда Петулия с Катериной выхаживали её в тепле золотошвейни, страшась ещё переносить в Петулины покои, ей то ли привиделось в бреду, то ли в самом деле было, – мастер однажды объявился возле лавки, на которой она лежала, и молча постоял над ней. И всегдашнего свирепого выражения не было в тот миг на его зверовидном лице, от чего чуха и склонилась к уверенности, что видение то было бредовым. Но вот вчера, перед началом обряда, прозвучало в голосе мастера, по обычаю обязанного возглашать жрецу заслуги каждого новоиспечённого витязя, нечто такое, от чего сейчас, перед алтарём, никак не вспоминалось дурное, страшные годы учения казались дорогими сердцу временами…

"…Воспитанница старшего воеводы Лара, держателя дружин Приграничья, моя ученица тридцатого выпуска…". Гордостью повеяло от этих слов. Значит, он ею гордится? Ну надо же, гад какой!!! Но нет, ненависть к Цангу непостижимым образом таяла в этом холодном молельном зале. Снаружи зашелестел дождик. Вкусно запахло прибитой пылью и свежестью омытых трав. Затёкшие ноги, казалось, окаменели, вросли коленями в холодный пол молельни. Войдут опоясывать мечом, а тут каменный витязь. Или витязиха? Как правильно? Один чёрт, если окаменеть. Чуха усмехнулась. Энергично шевеля пальцами ног, обеими руками принялась растирать бёдра, пока живое тепло не поползло мурашками к коленям, икрам, пяткам… Нестерпимое желание поспать, наконец-то, отступило, сменилось ожиданием рассвета.

Алтарь, усыпанный дорогими боевыми браслетами, в предрассветных сумерках напоминал свернувшегося в кольцо пёстрого шумилку с встопорщенной чешуёй. Вспомнилась почему-то взъерошенная Пеструшка того древнего озёрного деда… Вспомнился дом и дурман цветущих садов, любимое дерево и зеленоватая зеркальная гладь древенского пруда, заветная Ларова фляга – а ведь только недавно поняла, что не столько сам из неё пил, сколь дружески угощал собеседников, хитрец… Прошлым летом Цанг отпускал старших учеников по домам на побывку. С горячечным нетерпением мчалась Яромира в Терем. Только отчего-то невесёлым показалось ей столь долгожданное гостевание в родном доме. Конечно, ей обрадовались. Набежали соседки, закудахтали, всплёскивая мохнатыми руками: вымахала-то как! Закатили пир горой в малой трапезной людской половины. А Лар тут же устроил их обычное любимое представление на пятачке у ворот, велев ей вызвать на бой и хорошенько отлупить компанию дворовых заводил, чем доставил несказанное удовольствие младшим ухам, втайне мечтавшим перестрелять окаянных сорванцов, но считавших ниже своего достоинства опускаться до разборок с повадившимися озоровать под стенами подмастерьями… Но у Ма и Па было уже двое новых маленьких симпатичных найдёнышей, тут же полезших ручонками к сестриному самострелу, а потом всё время требовательно крутившихся под ногами и кстати и некстати встревавших в родительские расспросы о чухином житье-бытье в капище. Ма всё держала чуху за руки, плакала и, поминутно отвлекаясь на приставучих малышей, спрашивала и спрашивала об одном и том же: как Яромира ест и спит, есть ли у неё там отдельная горенка… Чуха заверяла, что устроена она расчудесно, а Ма всё гладила её руки и плакала, плакала… Потом её пожелала видеть владетельная чина: приняла шитую золотом скатерть и подарила крепенького вороного шумилку. Дракон оказался резвым и норовистым, и Яромира нарекла его Дрыгой. А на другой день Лар взял чуху с собой к Гряде и долго, дотошно расспрашивал о гвардейской школе, потом сам обстоятельно рассказывал обо всех приграничных новостях, почти не прикладываясь к фляге, и даже представлял в лицах смешные происшествия Терема. Яромиру почти отпустило гнетущее чувство отчуждённости от родного подворья. Уже на дальних озёрах, объедая ягодный куст с поражающей изобилием грядки деда Феди, слушая очередные Ларовы наставления, она увидела эту странную, свернувшуюся калачиком, старую пёструю дракону. Именно такой чуха ощущала свою душу тогда… Такой же ощетинившейся, застывшей, бескрылой она и пребывала до приезда в храм. Здесь же, особенно сейчас, в сумраке молельни, чухина душа, казалось, наконец, зашевелилась, распрямляясь, наново отращивая и расправляя крылья, устремляясь к неведомым великим свершениям, о которых так мечталось на пороге четвёртого круга… Или просто перестала давить ночная неприютность угрюмых каменных стен?

Брезжил рассвет.

Дождь угомонился, иссяк. Мир просыпался за стенами молельного зала. Зашлёпали по влажным доскам, проложенным меж хижин, босые пятки судорожно – до лязга зубовного – зевающих послушников. Потянуло дымком растапливаемой под лёгким летним навесом печи. Громко полилась вода, кашевар задвигал по плите тяжёлыми горшками. Прошелестела скребущими по земле ветками охапка корма, и завозились, захрупали у привязи шумилки. Потом со стороны постоя донеслись смачный шмяк затрещины и чьё-то сдавленное "ой", и кто-то (должно быть, жрец или мастер Цанг) шумно заплескался в умывальне. Нежно и звонко пропел колокольчик, приглашающий к ранней молитве. Песчаная площадка перед входом в молельню ожила шагами, и за спиной стоявшей на коленях у алтаря чухи столпились послушники, тихо позвякивающие оберегами и скороговоркой шепчущие утреннюю порцию заповедных кор. Яромира мысленно отозвалась на каждую. А "Долг Меча" и сама прошептала дважды. Потом молельня снова опустела, и мысли чухи опять унеслись к далёкому Приграничью.

С неделю, или чуть больше того назад, Дан, уже облачённый в дорогие доспехи, украшенные родовыми гербами четырёх владетельных предков, показал ей нарядное, писанное червленой вязью, приглашение на свадебные торжества в Тереме. И, уезжая, спросил, не передаст ли она с ним грамотку к своей прекрасной – так и сказал! – подруге. Почему-то тогда не найдя в себе сил написать чоме, она попросила Дана передать сердечные пожелания благополучия молодым на словах и теперь раскаивалась в том, что не поздравила Петулию как следует. Правда, в тот же день, когда ей разрешено было молить о верном боевом друге, она повесила у входа свой так и не тронутый в испытательном бою оберег – с мыслью о чоме. Она не знала, можно ли ей, девице, хоть и добившейся Меча, просить о боевом братстве с колдуньей. Краснея и путаясь, она осмелилась спросить об этом Хатимана и готова была провалиться сквозь землю, пока он насмешливо, но внимательно разглядывал её.

– Почему бы и нет? Это её оберег ты носишь? – спросил он, наконец.

– Да… и я хотела б повесить здесь один. Можно? Но не этот, этот не боевой, его Тимус делал, не она. А вот у меня есть совсем целый, я его и не носила вовсе…

– Покажи. Оба. – Жрец взвесил обереги на ладонях. – Что ж, один другого стоит… – Посмотрел строго, – Только почему ты решила, что храму прилично жертвовать то, без чего и ты прекрасно обошлась? Жертвой будет как раз то, что тебе самой нужно позарез. Чтоб молить о друге…А повесить – что ж, повесить можно…

Вчера, вступая в молельню на бдение, повинуясь порыву, рядом с чоминым оберегом, неделю с того дня провисевшим у входа, Яромира повесила и второй – Тимусов, от мужского вожделения… И не попросила ничего. Просто представила себе в этот миг подругу, такой, какой всегда любила её – трогательно заботливой, несмотря на всю её колдовскую красоту… И удивилась, что только потом вспомнила о Ларе, а о Старе и Дэле даже не подумала. Хотя могла бы, наверное, попросить и о Дэле… Только есть ли на свете такой оберег, мощь которого склонила бы духов к исполнению этой просьбы? Тем более теперь.

Сквозняком втянуло шелестящий обрывок негромкой беседы:

– Собор Лару верит…

– Скажи лучше – Никтус…

– Я бы на твоём месте попутчиков не дал – слишком много чести…

– Ей? Или Лару?

– Не лови на слове… Дашь? Не дашь?

– А сам-то?

– У меня вес не тот, тебе можно – ты маг…

– Не прибедняйся…