Венценосную знобило. За высоким окном весело звенела поздняя весенняя капель, навевая тоску по солнцу, по цветущим садам… Теплом дышала печь в убранной толстыми коврами светлице, жарко сияли светильники. Чомы-наперсницы, угадывая всякое невысказанное пожелание дражайшей повелительницы, двигались бесшумно и уверенно, излучали заботу и несокрушимую веру в её выздоровление.

Венценосная, попарив несравненные ножки в отваре одолень-травы, куталась в драгоценную пуховую шаль, вязанную с приговорами в едину новолунную ночь, пила горячий настой цветов о семи дерев, составленный заботливым Никтусом, сердилась: ни вчера, ни сегодня на Собор явиться не смогла. Собор и сам бы предстал пред её ясные очи, будь они нынче ясны. Но вот уж третий день, как будто туманом застит взгляд, в ушах – гулкий назойливый шорох, в груди – тяжесть и страх… Не оттого ли страх, что Высшие ещё третьего дня оплели все покои тревожащими душу древними рунами, а Тимус трижды обносил свой посох вокруг неё, будто чуя чёрный наговор? Да пОлно… Чей наговор, чья недобрая воля, чьи злые происки могли пробить броню оберегов, искусными руками вплетённых в её ожерелья, венцы и наплечники? Кто дерзнул покуситься? Мысли, перебирая имена и лица, мешались, путались, зябко скакали в такт отбиваемой зубами ознобной дроби. Четверть века всякая тварь подвластного ей Мира молилась на неё, и вот на тебе – дождалась! Холод и страх…

Вечерняя перекличка дозорных стихла, заступил ночной караул. Бледный неживой свет от наверший посохов тускло озарял холодный сумрак дальнего, потайного, зала дворцовой библиотеки. Вокруг стола, усыпанного ненужными более свитками, всё ещё сидели высшие маги Собора – совещались. Закрывая и отодвигая от себя тяжёлый фолиант, Тимус раздражённо говорил:

– Я не могу распознать наговор, ты не можешь, он не может…никто не может! Но вот что это – наговор, наговор смертельный, – сомнений нет.

Неподвижные фигуры у стола помолчали. Потом кто-то отозвался, и разговор пошёл по существу дела, потому как теперь исход стал ясен каждому, и говорить следовало не о целении. Не консилиум целителей – сборище распорядителей похорон.

– Может, дать знать в Крепость? Может, Аргус…

– И Аргус не сможет! Если… не сам заклятье наложил.

– К чему ему? И так стелилась перед ним…

– Ну, приелась…

– Он не из тех, кому власть приедается.

– Может, другую приглядел…

– Венценоснее этой? Нет, ему ни к чему… А дать знать придётся… на днях.

– А чего ждать?

– Дела в порядок приводить надо, вот чего.

– Торопиться нельзя, братья…

– Кто возьмётся о преемнице спросить?

– Кто-кто? Как возьмёшься, когда не распознали ничего? А вдруг это ещё не конец? Не она, так Аргус… тебе этот вопрос попомнит. Сам и спрашивай!

– А к чему спрашивать? Я вот и так знаю, кто преемница. Да и кто из нас не знает…

– Когда это чомы венцы получали?

– Не это важно, братья. Я вот другое теперь знаю: появились свежие – небывалые – силы в наших рядах, и вовремя не распознать их источника – смерти подобно!