А руководство компании все искало компромисс в конфликте с колошами. Наконец, в 1821 году тлинкитам разрешили вернуться на место их исконного поселения под Новоархангельском — к подножию кекура. Это позволяло наладить с индейцами контакт, оставаясь под защитой своих пушек. К тому же новые правила компании запрещали требовать с туземцев ясак или какую-либо иную дань, это также должно было расположить колошей к русским. Так что к моменту приезда Вениаминова в Ситху колоши, по выражению главного правителя Муравьева, «были уже не те». Однако «нога русского священника почти не касалась их порога, — говорил Вениаминов, — не только с намерением благовествования мира, но даже из простого любопытства».
Не раз и не два собирался Вениаминов начать проповедь у колошей, крещеный толмач по имени Гедеон уже приходил на занятия в школу, однако как будто все что-то мешало, не пускало священника в лагерь индейцев. «…разные обстоятельства и случаи, впрочем, самые маловажные и даже иногда, скажу откровенно, какое-то нежелание и неохота удерживали меня и заставляли откладывать мое намерение день ото дня, так что мне стало уже стыдно самого себя», — признавался отец Иоанн. Он дал себе твердое обещание идти к ним по окончании Святок, как вдруг выяснилось: у колошей началась оспа, и заболели как раз в той юрте, которую священник наметил первой для посещения.
Если бы Вениаминов успел у них побывать, можно не сомневаться — причину болезни индейцы объяснили бы приходом «русского колдуна и шамана». Описывая возможные последствия такого хода событий, отец Иоанн даже не гибели своей опасался, хотя она была вполне вероятна, и не вновь вспыхнувшей вражды — его посещение перед эпидемией «на полстолетия заградило бы дорогу благовестникам Слова, на которых колоши всегда смотрели бы как на злых вестников гибели и смерти. Но слава Богу, все устрояющему во благое!».
Эпидемия распространялась среди колошей стремительно. За два месяца их скончалось около трехсот человек — только среди живших вокруг крепости. Шаманы ежедневно камлали, без устали окуривали юрты и селения, но ежедневно умирало по 8–12 колошей, в то время как живущие по соседству русские не болели вовсе. Колоши решили узнать причину — и услышали о прививках. Размышляли, обсуждали, наконец, самые смелые рискнули просить врача сделать им прививки. Увидев результат, вслед за ними начали приходить остальные — сначала молодые мужчины, потом — постарше, затем — женщины с детьми. Самыми несгибаемыми оказались старики, они от прививок наотрез отказались, упорно продолжали верить в заклинания и почти все умерли от оспы, вместе с шаманами. Так эпидемия серьезно поколебала языческую веру колошей.
Если до эпидемии кого-нибудь из колошей попытались бы привить насильно (хотя никто и не пытался это делать), то, как заметил Вениаминов, привитый «вырвал бы у себя то место», где была прививка. Теперь ситуация изменилась. Получалось, как в поговорке: не было бы счастья — да несчастье помогло. Эпидемия и помощь «белых пришельцев», их готовность прийти на выручку расположили колошей к русским более, нежели все меры, предпринимаемые в предыдущие годы; они проложили Вениаминову не дорогу — пока только узенькую тропочку — к сердцам индейцев. Теперь колоши воспринимали его уже не как пришедшего из стана врагов, но как человека, знающего более их и — главное — не желающего им зла. Индейцы со вниманием слушали его. «…ежели они еще не скоро будут христианами, — осторожно замечал Вениаминов, — то по крайней мере они стоят уже на той ступени, что слушают, или по крайней мере начали слушать Слово спасения».
Вениаминов не только проповедовал, он расспрашивал колошей об их вере, обычаях и традициях, о том, какие обряды они совершают при создании семьи, рождении ребенка, погребении умершего, как распределяют обязанности в семье, как воспитывают детей, он изучал язык и характер колошей. Это был труд, великий труд священника, без коего проповедь не могла быть успешной и не могли возникнуть доверие и уважение.
Вениаминов узнал, что сами колоши именовали себя тлинкитами, «с прибавлением антукуан, то есть люди повсеместные, или люди всех селений. Англичане их называют общим именем индейцы (Indians) или strait natives — „уроженцы проливов (Принца Валлийского и пр.)“». Откуда появилось слово «колоши» — неизвестно, может быть, предполагал Вениаминов, от «колюжи» или «калужки» — женского украшения в виде деревянной палочки, продеваемой ими в нижнюю губу.
«Колоши совсем другого происхождения, нежели алеуты и все прочие народы, населяющие тогда Российскую Америку, — записывал Вениаминов свои наблюдения. — Это показывает их наружный вид, который очень резко отличается от тех: большие, черные… глаза, лицо правильное, нескуловатое, рост вообще средний, важная осанка и поступь грудью вперед…» Предания колошей также доказывали, что «они пришли не с запада, как алеуты, но с востока, с берегов Америки, находящихся против Шарлотских островов».
И характером они отличались от алеутов — энергичны, деятельны, сметливы, большие любители вести торговлю, прекрасные ремесленники. Их лодки (баты), одеяла из козьего пуха, плащи из выделанных оленьих шкур, деревянные фигурки и шкатулки удивляли прочностью и красотой отделки, оригинальностью орнамента и цветовой палитрой, какая не встречалась у других народов Америки. «Правда, нужда и опыты суть великие учителя, могущие умудрить и самого несмысля», — со знанием дела отмечал поднаторевший в ремеслах Вениаминов. И все же для изготовления таких сложных вещей, как кинжалы, фигурки из черного сланцевого камня, одной необходимости мало, здесь требуются ум и сноровка.
День ото дня он все больше узнавал характер, способности и привычки индейцев. Сравнивая их с алеутами, отмечал, что таких «добрых и похвальных» качеств, как терпение, прощение, бескорыстие, — колоши не имели. Они умели без ропота сносить боль, голод и холод и даже любили демонстрировать свое равнодушие к этим испытаниям, но терпения в душевных страданиях, позволяющего перенести обиду, оскорбление, презрение, — у них не было вовсе.
Вениаминов замечал, что домашними делами мужчины-колоши никогда не занимались, и вовсе не от лености, — занятия эти, по их мнению, были приличны только женщинам и рабам. Особое положение мужчин отражали и особенности их языка. Желая назвать какую-либо часть тела человека, они добавляли к ней «ка», что означало — мужчина (человек). Так, живот или брюхо мужчины будет «каюгу», говоря о женщине или животном, «ка» заменяли на «ту», и беременная женщина в переводе на колошский — «тукатгата», где «тукат» — в брюхе, «гат» — ребенок, «а» — сидит или есть.
Присматриваясь к женщинам-колошенкам, он находил их удивительно деятельными, и не только в домашнем быту, но и в торговле, случалось, на заработанные ими средства они содержали и себя, и детей, и мужа. Колошенки в Ситхе «никогда не упустят случая вынести на рынок для продажи чего-нибудь из местных произведений»: плащи из выделанных шкур, сплетенные из трав подстилки, связанные из козьего пуха одеяла, если их нет — собранную малину или приготовленную юколу. Для того чтобы найти хоть какой-то заработок, они «не щадят ни трудов, ни силы, и ни ног своих. И также с охотою нанимаются работать в огородах». В отличие от алеуток женщины-колошенки были чистоплотны и аккуратны, свое жилище и себя содержали в опрятности, уделяли внимание воспитанию детей.
Он заметил, что колоши более алеутов способны к обучению и образованию, они быстро выучивали русский язык, особенно женщины, но «то, что собственно называется природным умом, у алеутов выше, нежели у колош». Вениаминов обратил внимание на тщеславие колошей — отправляясь в гости к русским, они надевали свои лучшие, непременно европейские наряды, при встрече старались держать себя важно, с достоинством, независимо. «Но кто не тщеславен? — справедливо вопрошал отец Иоанн. — Кто из обыкновенных людей не хочет показать свое преимущество и то, что в нем есть хорошего?» Поведение колошей он находил вполне естественным, демонстрацию независимости и свободы объяснял просто и с пониманием — «это возвышает их в собственных глазах». Читая эти строки, поневоле проникаешься уважением к самому Вениаминову как исследователю, его бережному и чуткому отношению к «диким».
Колоши без сомнения чувствовали и ценили уважительное отношение священника к себе, испытывали ответное чувство и умели его выказать. Они приглашали его в гости и принимали с неизменным радушием, каждому хотелось, чтобы он посетил его юрту и побеседовал с его семьей. Вениаминову запомнился такой эпизод. В один из вечеров он пришел в юрту знакомого колоша. Огонь в очаге, устроенном в середине юрты, едва тлел, хозяину, молодому индейцу, все никак не удавалось наладить достойный гостя свет — дрова были сырыми и не загорались. Тогда он вскочил со своего места, снял крышку с искусно выделанного деревянного ящика, которые очень ценились среди индейцев, и бросил ее на растопку.
— Зачем же портить такую красивую вещь?! — не удержавшись, воскликнул священник.
— Ничего, — невозмутимо ответил индеец. — Сделаю новую.
Вспоминал он и такой эпизод. Как-то он служил литию на кладбище, двое колошей шли по лесу и, не видя священника, затянули свои песни, но тоэн, который присутствовал при погребении, послал сказать, чтобы те прекратили петь. Узнав причину запрещения, они тотчас умолкли.
С самым пристальным вниманием Вениаминов выслушивал рассказы колошей о своей вере, и это вполне объяснимо — проповеднику мало действовать на сердце, нужно еще и к разуму обращаться. «Основания шаманской веры суть следующие, — записывал он итог бесед и наблюдений, — держащие сию веру признают Творца вселенной под тем или другим образом и названием, но удаляют Его от мироправления, между Творцом и людьми они поставляют несколько разрядов духов добрых и злых, но кажется вместе добрых и злых, смотря по обстоятельствам, и все мироправление передают им в полную их власть». Творца мира они называли Эль, и живет он, по их представлениям, далеко — внутри материка, о своем присутствии дает знать восточными ветрами. У него есть сын, который часто выступает заступником людей и избавляет их от гнева отца, он любит людей более, нежели его отец, дает им пищу, посылает удачу в ловле рыбы и на охоте. Основные догматы веры колошей и правила жизни заложены в многочисленных мифах и рассказах об Эле.
Шаманы выполняли функцию посредников между духами и людьми, имели огромное влияние на жизнь колошей и были главным препятствием к их крещению. Самыми знаменитыми шаманами были двое — один жил в Чилкате, другой — в Якутате, и второй был так силен, что, по мнению колошей, не допустил среди своего племени распространение оспы. Ходили слухи, что шаманы пробовали насылать злых духов на русских и даже будто бы подбрасывали в юколу и ягоды оспенные струпья. Но русские оспой не болели, и колоши объясняли это тем, что нынешние шаманы ослабели, утратили свои способности общаться с духами. Вениаминов по этому поводу заметил: «Тот, кто не хочет верить или отстать от своих мнений и в самых очевидных причинах, подтверждающих противное мнение — найдет свои причины: так и некоторые из колош говорят и думают, что нынешние шаманы потому не столь могущественны как прежние, что они невоздержанны и слабы».
Своих умерших шаманов колоши не сжигали, как других покойников, а оставляли в лесу, на высоком помосте, уверяя, что они сохраняются нетленными. Но Вениаминов и это утверждение опроверг: «в одном месте мне случалось видеть гроб шамана, и труп его совершенно сгнил».