Так же внимательны алеуты были во время богослужения, стояли на молитве «удивительно твердо». «Во все время продолжения службы, хотя бы то было и 4 часа, как например, в первые дни на Страстной неделе, всякий из них и даже самые дети стоят не переступая с ноги на ногу, так что по выходе их из церкви можно даже перечесть, сколько их было, смотря на их места, где они стояли. Во время служения или чтения, которое из них очень немногие понимают, они ни по каким причинам не оглянутся ни назад, ни на стороны, и всегда смотрят или на образ, или к небу, или на иконы».
Такое поведение заслуживало в глазах Вениаминова тем большей похвалы, что алеуты легко перенимали привычки живущих рядом с ними русских, и привычки не всегда добрые. Обычай приходить в церковь не к началу службы или привычку проявлять «слишком неумеренную движимость» в храме алеуты не хотели перенимать, напротив, лишь только услышат колокол — тотчас все в церкви. Приношение в церковь они делали охотно, ежегодно до 1330 рублей, а общие их доходы, вместе с получаемой от компании платой, составляли 13 300 рублей — то есть приносили десятую часть. Их приношения «…конечно не всегда по чистому побуждению сердца, и принося Богу лепту, желают получить и временное, и вечное благополучие; но в них, как еще в новых христианах, это очень извинительно…».
К соблюдению постов алеуты относились ревностно, как подчеркивает Вениаминов, «совершенно без всякого… принуждения». Никакой перемены пищи со скоромной на постную они себе позволить не могли, их пища была всегда одинакова — та, что удавалось добыть в море, и запасы они делали очень небольшие. Готовясь к причастию на Пасху, они в последние дни Страстной недели постились «в полном значении сего слова» — то есть вообще переставали есть. «Говеют всегда и все, так что во все время пребывания моего у них почти не было ни одного… который бы не был у исповеди и св. Причастия за леностью и нерачением».
Вениаминов с удовлетворением наблюдал, как менялись характер и привычки принявших новую веру алеутов. Поссорившись, алеуты не вступали в перепалку или тем более драку, у них не было привычки давать волю рукам или языку, обыкновенно они переставали разговаривать, «молчание обидимого бывает обидчику жесточе самого наказания». Совершенное их молчание могло длиться несколько дней, но если молчальники начинали готовиться к причастию — непременно заговаривали и примирялись.
Доказательства улучшения нравственности алеутов Вениаминов видел в исчезновении обычая убивать колгов (рабов) во время захоронения их умершего владельца, в прекращении вражды и войн между селениями, в увеличении рождаемости и сокращении числа незаконнорожденных. Так, если за первые три года его пребывания на островах ежегодно рождалось не менее 34 детей, из которых семеро были незаконнорожденными, то к 1839 году, когда он покидал Америку, соотношение было 40 к одному.
Их исповедь была всегда самой искренней, «в исчислении грехов алеуты не забудут сказать и об украденной иголке и сказанном слове»; исповедуя их из года в год, Вениаминов замечал «большие успехи в исправлении себя, а в некоторых даже совершенное исправление».
До перевода Вениаминовым на алеутский язык молитв алеуты, как наблюдал священник, все же пытались постигнуть основы христианской веры. «Мне случалось видеть, как иногда кто-нибудь из алеутов, совершенно не зная по-русски ни слова, почти целый день сидит и читает Псалтирь славянскую или Четь-Минею». Когда же появились книги на их родном языке, даже старики начали учиться грамоте.
Знавал он среди алеутов и усердных молитвенников. Он говорил не о тех, кто научился креститься и произносить слова молитвы в храме, а о совершении внутренней молитвы, ибо «молящийся внутренне отнюдь не с тем молится, чтобы на него смотрели, потому что на него никто не взглянет» в церкви. Среди таких молитвенников он называет умершего Нила Захарова («живых нельзя представлять в пример»), который «почти каждую ночь, когда все затихнет, молился у церкви, и это он делал так скрытно, что обычай его только перед смертью открылся и то нечаянным образом. Я уверен, что есть и другие подобные ему молитвенники».
Такие успехи могли порадовать любого миссионера и проповедника, они были явным знаком встречного движения. Порадовали они и Вениаминова, но он получил гораздо больше, чем наблюдение положительных результатов своих трудов, его награда была несравненно выше — он испытал «сладостные и невыразимые прикосновения Благодати» и оттого приносил «алеутам благодарность более, чем они мне за мои труды». Он твердо знал и повторял неоднократно с завидной скромностью — успехи в миссионерстве кроются не в личности миссионера, а в воле Господней. Будет благоволение — будет и результат, не будет — никакие усилия самого красноречивого проповедника не помогут.
Иеромонаха Феофила, отправлявшегося служить на Аляску, Вениаминов наставлял: «Христианство есть потребность, удовлетворение и утешение преимущественно сердца, а не одного ума, и поэтому в преподавании учения веры надобно стараться действовать более на сердце, нежели на ум. Любопытство ума ненасытимо. Но кто сердцем восчувствует потребность веры, вкусит и утешений ее, — тот примет ее скоро и удобно, и она в нем будет не бесплодна. Но чтобы действовать на сердце, надобно говорить от сердца. От избытка бо сердца уста глаголют. И потому только тот, кто исполнен и избыточествует верою и любовью, может иметь уста и премудрость, ей-же не возмогут противиться сердца слушающих, и которые верно указуют как, где и что говорить. Итак, примечай и лови минуты сердечного расположения слушающих тебя. Сие время всегда благоприятно для сеяния слова Божия».
Когда Вениаминов начал изучать алеутский язык, письменности у алеутов не было. На алеутско-лисьевском языке тогда говорили около 1500 человек, если считать вместе с атхинскими алеутами — не более 2200. В общении алеуты обходились без письменности, свои предания, сказки и песни они хранили в памяти и передавали изустно; иностранцы не выражали желания изучать алеутский язык, поэтому составлять грамматику алеутского языка Вениаминов поначалу посчитал «бесполезным трудом». Однако исследователи Русской Америки рассуждали иначе, особенно близко познакомившись с Вениаминовым и наблюдая результаты его деятельности среди алеутов. И основатель Географического общества Литке, и неутомимый в своих трудах на Американском континенте Хлебников были убеждены в необходимости создать алеутский алфавит и записать сведения о живущих на островах народах, чтобы сохранить их культурное наследие. Литке в каждом письме побуждал Вениаминова к лингвистическим занятиям, снабжал нужными книгами, и в результате отец Иоанн принялся за работу. «…если бы не вы, — писал он члену-корреспонденту Академии наук Литке в 1835 году, — то бы никогда я не вздумал составлять грамматики; и если филологи найдут в ней что-либо любопытное, то они должны более благодарить вас, нежели меня».
Он назвал свой труд «Опыт алеутской грамматики» и опубликовал его в 1846 году, посвятив «с усердием» Императорской Академии наук. Грамматика состоит из введения, собственно правил грамматики и словаря наиболее распространенных слов алеутского языка. «Составляя букварь, я не хотел ни изобретать особенных букв, ни занять иностранных, но преимущественно употребил буквы русского языка». Сначала он изучал разговорный язык, записывал бытовые слова, затем — отвлеченные понятия. Его записи вызывали неизменный интерес у алеутов, они охотно помогали ему, а крещенный в детстве алеутский тоен Иван Паньков, знавший русскую грамматику, стал верным помощником в лингвистических изысканиях отца Иоанна. Его участие было отмечено на титульном листе напечатанного в 1840 году Евангелия от Матфея на алеутском языке.
Другим его помощником стал креол отец Иаков Нецветов, служивший священником на Атхе, о котором Вениаминов отзывался как о «миссионере, каких у нас и в целой России очень мало». Вениаминов переводил на лисьевский (восточный) диалект алеутского языка, Нецветов правил его перевод и составлял примечания для атхинских (западных) алеутов. Так были переведены на алеутско-лисьевский язык краткий Катехизис, Евангелия от Матфея и Луки, Деяния апостолов, Священная история и сочинение Вениаминова «Указание пути в Царствие Небесное».
В алеутском языке оказалось много существительных, и особенно он был богат названиями мест, для каждой бухточки, мыска, залива, ручейка и камня в нем сыскалось особое, неповторимое слово. Придумали алеуты названия и для всех видов птиц, промысловых рыб и животных, а вот выращенные на огороде овощи называли одним словом — «репа».
Обратил Вениаминов внимание и на такую особенность: алеуты любили изобретать новые слова, проявляя в этом деле неистощимую выдумку, причиной их словотворчества стала боязнь оскорбить или укорить владельцев имен-прозвищ, которые те носили до крещения. Так, если человек прежде носил имя Самляк (яйцо), то в его присутствии птичьи яйца придумали именовать «птичьей икрой»; чтобы не произносить имя Какидах (кижуч), эту разновидность лососевых называли «последняя рыба», а для Аткидаха (треска) изобрели слово «чухчук», и с тех пор треску в тех краях иначе и не называют. Любопытно, что алеуты, которые всегда ходили с непокрытой головой, называли русских «людьми в шапках».
Алеутский язык не беден глаголами, они изменяются по числам, лицам, наклонениям и временам. Кроме того, к глаголам добавлялись частицы изменяемые и неизменяемые, так что, к примеру, «не убей» имело пять вариантов с одним корнем. Применение этих частиц позволяло разнообразить и без того красивый язык алеутов, добавляло оттенки и вкладывало новый смысл в действие. Если к глаголу «молился» добавляли частицу «сига» — это означало «молился совершенно, истинно», частицу «сигасяда» — «очень сильно», «та» — «не один раз». Соединение двух последних частиц — «сигатасяда» — говорило о действии с величайшим напряжением, о совершенной, истинной молитве, происходившей не один раз. Но такое выражение применялось лишь в одном случае — когда речь шла о Богочеловеке.
При всем многообразии, красоте и звучности алеутского языка в нем совсем отсутствовали глаголы, связанные с отвлеченными понятиями, — святить, умствовать, благословлять, и потому не всякую мысль было просто перевести на алеутский. Так, «благослови клянущих» отец Иоанн переводил как «о ругающих тебя говори хорошо». Большую сложность для перевода священных текстов и молитв создавало также отсутствие наречий, отглагольных существительных, оканчивающихся на — ние. Поэтому перевод некоторых фраз требовал громоздкой конструкции, например, «чтение святых книг весьма полезно» звучало в переводе на алеутский «ежели кто читает святые книги, тому польза есть», а словосочетание «оно ведет к Богопознанию» — «из святых книг мы узнаем Бога».
Религиозные понятия в языке алеутов присутствовали и до крещения, они употребляли слова «Бог или Творец», «грех» — то, что осуждается, «дух, рай» — жилище богов, «ад» — жилище дьявола. После крещения появились новые слова, а старые наполнились новым смыслом. Царствие Небесное переводили как «свет и день Божий», слова «священник» — «начальник праздника и молитвы», «святой» — «светлый», «Троица» — «трисущий», «Богородица» — «родившая Бога». Иногда Иннокентию в переводе помогал сибирский диалект, к примеру, о смерти некрещеного инородца в Сибири говорили не «умер», а «пропал». Вот также и в алеутском языке понятие смерти как перехода христианина в иную жизнь обозначали словом «танакадалик» — «перестал жить или гостить на земле», в отличие от «асхалик», которое употребляли, говоря о прекращении жизни любого живого существа. Глагол «поднимаю» (лежачего) приобрел и второй смысл — спасаю, избавляю, а прежнее слово «поклоняюсь» (молюсь идолам) — стало означать «у меня голова трясется».
Изучая характер алеутов, Вениаминов не уставал удивляться их терпеливости, качеству, которое, по его мнению, воспитали в них тяжелый климат и нещедрая природа островов, и язык конечно отразил эту особенность их натуры. Слова «терпеть» в алеутском языке он не обнаружил, в самом деле, зачем создавать слово для обозначения естественного состояния? «Терпеть или переносить страдания тела и души для алеут есть дело обыкновенное… которое не составляет, по их мнению, ни добродетели, ни порока». Не знали они и слов «прощать» и «сержусь»: «Тот, кто умеет забывать обиды, доверчив, не завистлив и свято уважает религию — не может быть коварен… тот, кто с первого раза и всем сердцем принял строгую и явно противную главной склонности его религию, — должен иметь добрую, простую душу и сердце». Не нашел Вениаминов в алеутском языке слов «гордость», «тщеславие», «пронырство», «хитрость», «коварство» — этих качеств он не обнаружил и в характере алеутов, хотя понятие зла у них, конечно, было, как и слово, его обозначающее.
Их терпеливость и умение не копить обиды были прекрасной почвой для возделывания христианского терпения и прощения, постоянная необходимость приспосабливаться к тяжелому климату рождала умение принимать жизнь такой, какая она есть, и любить ее. Недаром на алеутском языке «люблю жизнь» означало «забочусь о жизни, питаюсь».