Итак, алеуты в описании Вениаминова невысоки, худощавы, цвет лица их смуглый, волосы черны и жестковаты, усов и бород у мужчин почти ни у кого нет, лишь старики носят небольшую седую бородку, ступни и кисти рук грубы и велики, маленькой женской ножки, по замечанию автора, в тех краях не встретить. Лица скуласты, но не так резко очерчены, как у якутов, зубы удивительно «белы, чисты и всегда здоровы», брови над темно-карими глазами круглы и черны, ресницы густые, но не длинные, щеки полные, особенно у женщин и детей.
Ноги кривы, ступают они пятками не внутрь, а наружу, так что редко какой русский пройдет след в след за алеутом по тропке, проложенной им в снегу. «Но зато алеут, когда сидит в своей однолючной байдарке, и, разумеется, в своем национальном костюме, совсем другой человек, чем на земле; в то время кажется, что он создан для байдарки, или байдарка изобретена для того, чтобы показать его с самой лучшей стороны. Случалось мне видеть несколько раз русских, сидящих в байдарке, но никто из них, даже из самых бойких и статных, не делает такого вида, как самый обыкновенный алеут». Алеуты поражали русских остротой своего зрения, они раньше их замечали в море приближающуюся байдарку, быстрее начинали различать лица сидящих в ней и благодаря великолепному глазомеру правильно могли рассчитать скорость волны, а уж превзойти их на море никто из русских промысловиков не мог. Прекрасное зрение алеуты сохраняли до глубокой старости и очков не носили.
Вениаминов, без преувеличения, пропел гимн алеутской байдарке и мастерству алеутов управлять ею и говорил он со знанием дела — байдарка долгие годы была для него главным средством передвижения. Но еще более он поражался чрезвычайной выносливости алеутов: «Мне случалось езжать с ними от 14 до даже до 20 часов, не приставая к берегу, и во время таковых переездов они останавливались не более 1 разу и не долее как минут на 15». Он восхищался силой и неутомимостью алеутов, ему случалось проходить с ними за один день от 35 до 50 верст, при этом его спутники несли на себе поклажу весом от полутора до двух пудов, и не одни мужчины — женщины тоже! Если отец Иоанн не уставал удивляться алеутам, мы, читая эти строки, — его выносливости и физической силе.
Он отмечал в жителях островов и Аляски храбрость, когда они охотились на медведей с одним луком или ружьем, в одиночку въезжали на байдарке в стадо китов и нередко проявляли завидную ловкость и находчивость. Так, один охотник при нападении на него медведя успел схватить зверя за уши и сесть на него верхом, а потом заколол его. «Они не боятся моря и зверей, но боятся только людей (и весьма справедливо)», — заключал отец Иоанн.
Основной пищей алеутов была сушено-вяленая рыба — юкола, которую, раскрошив, обязательно смешивали с китовым жиром. Если есть ее долгое время без жира, появлялся кровавый понос и человек умирал. С жиром ели и ягоды, размяв их; собственно, это были основные блюда алеутов, которые готовили алеутские женщины. Мясо они тоже ели, но чаще в сыром или вяленом виде, хотя иногда могли его если не поджарить, то разогреть на огне.
Назвать алеутов «всеядящими», как камчадалов, по мнению Вениаминова, было нельзя. Они вовсе не ели грибов и не употребляли в пищу овощи, если земля под огород была унавожена. Разводить животных и птиц, выращивать овощи и хлеб алеуты научились у русских, от них же переняли и любовь к чаю, напитку необходимому в «местах прохладных и без водочных». Многие так пристрастились к чаепитию, что готовы были променять рюмку водки на чашку крепкого чая.
О вкусах не спорят, вот и Вениаминов не спорил, не осмеивал вкусы алеутов, назвав их гастрономические предпочтения одним словом — «особенные»: «Чтобы с аппетитом кушать китовину или квашеные рыбьи головки, и кислую икру считать деликатным кушаньем — для этого точно надобно иметь свой вкус».
Прожив с алеутами бок о бок десять лет, выслушивая их рассказы, отец Иоанн имел возможность изучать их характер во всех проявлениях и в самых разных обстоятельствах, тем и ценны его заметки, что о своих соседях он знал не понаслышке. Особенно хорошо человек виден в деле. Каково было первое делание священника и миссионера? — возведение храма. Когда из Ситхи доставили на Уналашку еловый лес, он еще говорил с алеутами через толмача, и все же работа пошла скоро, помощниками алеуты оказались толковыми и способными.
Сначала отец Иоанн служил под открытым небом, потом в недостроенном храме — первая литургия прошла 1 августа 1824 года, и в память об этом событии ежегодно совершали вокруг селения крестный ход. 29 июля 1826 года храм был освящен в честь Вознесения Господня. Деревянный храм, построенный руками Вениаминова, до наших дней не дожил, но в перестроенном виде церковь Вознесения стоит на Уналашке и поныне, иконы, перед которыми молился святитель, и вся утварь бережно сохраняются алеутами.
Пока возводили храм, они перенимали плотницкое, столярное, слесарное дело, учились ремеслу кузнецов и купоров (бондарей). После храма срубили избу для семейства священника — за годы пребывания в Америке матушка Екатерина родила еще шестерых.
Со временем алеуты научились у отца Иоанна сапожному делу и портняжному, он заметил, что они «смышлены и умеют выгадать время и материал» — а это уже признак мастерства. Освоили и другие ремесла, и даже починку и изготовление часов, что так любил Вениаминов.
Среди мальчишек он заметил креола Василия Крюкова, тот проявлял внимание к живописи и оказался талантливым мальчиком, под руководством отца Иоанна начал писать иконы для храма. Схватывал быстро и вскоре стал отличным живописцем, рисовал портреты удивительной похожести — стоило ему взглянуть на человека два-три раза — и тот являлся «живым на бумаге, со всеми выражениями лица».
Алеуты перенимали не одни ремесла, им оказались по душе интеллектуальные игры, они так полюбили шахматы, что на островах Прибылова «решительно все мужчины шахматисты». К освоению грамоты в зрелом возрасте проявляли способности и «большую охоту учиться», особенно после того, как появились книги на их языке. Когда отец Иоанн покидал острова, почти все их население было не только крещеным, но и по большей части грамотным.
У каждого народа — при всем различии индивидуальностей — есть общие черты характера, они позволяют обрисовать легко узнаваемый портрет. Конечно, есть особенности, есть исключения, которые могут и не вписаться в коллективный образ, но тем самым они лишь подтвердят его существование. По наблюдениям Вениаминова, в алеутах исключений нет: «они совершенно все как будто отлиты в одну и ту же форму». 1500 человек рассеяны на пространстве почти в 1500 верст, никогда не видели тех, кто живет в отдаленных селениях, — и оттого единообразие в характере еще более заметно и удивительно.
Первое качество, которое так бросалось в глаза Вениаминову, — это терпение. Их терпеливость доходила «почти до бесчувствия, кажется, невозможно придумать такой трудности и такого невыносимого обстоятельства, которое поколебало бы алеута и заставило его роптать». Он может голодать три-четыре дня и никогда не даст знать, догадаться можно лишь по бледности его лица. Когда же удастся найти съестное, он не бросается с жадностью на пищу, но отдает ее прежде детям, которые тоже привыкли не сильно беспокоить родителей, и только вытащив байдарку на берег и прибрав инструмент, алеут спокойно, медленно принимается за первый кусок.
Так же терпеливо алеуты переносят боль. Вениаминову не раз приходилось помогать попавшим в клепцы (капкан), откуда ногу нельзя просто вынуть, «но должно расколоть палку, в которой утверждены зубки, и потом продеть их сквозь кость ноги». И всегда алеут «спокойно и с возможным хладнокровием дает сделать операцию». Если рядом никого не оказывалось, он проделывал эту мучительную операцию самостоятельно.
И в работе им тоже была свойственна терпеливость. Принимаются они за работу не быстро, с неохотой, «даже мешковато», но работают целый день до тех пор, пока не выбьются из сил. Вениаминов описал случай, когда он и его спутник, оставив байдарку, были вынуждены идти в соседнее селение пешком. Алеуты нанялись помогать, надеялись дойти быстро, никакой еды с собой в дорогу не взяли. Идти пришлось 25 верст, с поклажей не менее пуда на каждого. «Дороги совсем не было, крутые горы покрыты были полузамерзшим снегом, по которому не было видно ни малейшего следа; при том же вдруг сделался противный ветер со снегом, и со столь сильными шквалами, что почти останавливал человека. Тягость на плечах, тощий желудок и целый день такого трудного пути… Но несмотря на то, они так были спокойны, бодры и даже веселы, что эти трудности для них как будто ничего не значили».
В другой раз внезапный дождь застиг их в байдарке и один алеут промок до костей. Не имея во что переодеться, на берегу он вместе со всеми ставил палатку, собирал хворост, и когда все уселись к огню, «он был весел и шутил со своими товарищами, слегка выжимая бывшую на нем парку, мокрую как лужа… Если бы ему товарищи не дали другой парки, то он также безропотно и спокойно лег и ночевал бы в своей мокрой. Вот как терпелив алеут!»
Может быть, их терпеливость происходила от душевной черствости, неспособности к тонким чувствам и переживаниям? — Нет, это не так. Отец Иоанн замечал в алеутах и нежность к своим детям, и внимательность к пожилым родителям, заботу о них, доходившую порой до самоотречения, им было знакомо и чувство собственного достоинства, оскорблявшееся только одним брошенным в их сторону брезгливым взглядом. Ничто, свойственное другим народам, не было им чуждо. «Алеут очень умеет чувствовать печаль и радость, но очень равнодушно встречает и переносит их. Всякою горестию или потерею кого-либо из близких сердцу он будет тронут и даже может быть поражен, но никогда не придет в отчаяние. А чтобы плакать, стонать или рыдать, то это неслыханное дело даже между женщинами и детьми».
Алеуты умели ценить добро и были способны отличать «существенное, прочное, от блестящего», не отчаиваясь в горе, они не выказывали и чрезмерного восторга в радости. «Правда, на лице его видно бывает удовольствие, но всегда спокойное и умеренное». И главная причина их сдержанности — все та же, так поражающая Вениаминова терпеливость, которая происходила от привычки с детства переносить сначала физические лишения, а потом и душевные страдания, скрывая свои чувства под маской равнодушия.