— Да каку-то вещь он мне послал, пишет «посылаю вам шт-ти тр». А каку вещь? — Не разберу.
Вениаминов прочел, вздохнул, пряча улыбку.
— Как будто «штоф рому» писано, Федор Лаврентьевич.
— Неужто?! — с деланым удивлением воскликнул Колмаков, радостно ударив себя по коленям. — И де ж он, штоф-то?
Колмаков пошарил по сторонам глазами, остановил свой взгляд на мешках, и вдруг из густой, уже припорошенной сединой, черной бородищи вырвалось:
Вениаминов хмыкнул, пригладил бороду, но останавливать певца не стал. Достал из мешка четырехгранную бутылку:
— Штоф-то, любезный Федор Лаврентьевич, вот он. Да только не велено вам его отдавать — приказано наливать порциями.
Песня оборвалась. Колмаков так и застыл, не завершив рассказ о молодой жене, над которой «выкамаривался».
— Кажный день по наперстку?
— Не каждый. И тут моей воли мало, — ответил Вениаминов.
Вот чем приходилось заниматься отцу Иоанну на краю света — не только служить священником, миссионером и учителем, но быть еще и надзирателем! Не в его характере было жаловаться, но с алеутами он договаривался быстрее, чем со служащими компании.
«Вам желательно знать, каково мы живем с господином правителем, — докладывал он Хлебникову в 1827 году о главе Уналашкинской конторы. — Хорошо и согласно. Потому что я человек, хотя и не без глупостей, однако ж и не так глуп, чтобы не научиться жить с людьми всякого характера. Уступчивость и молчание с терпением всегда суть вернейшее средство жить согласно с человеком и весьма странного характера, а Родион Яковлевич [Петровский] человек смиренный и непьющий». Между строк этой реляции так и слышишь, что находить согласие со «смиренным» больших трудов стоило, недаром известие о его смене Вениаминов назвал — от души — «радостнейшим» событием 1828 года. Что ж, воры и самодуры и в Америке всё те же.
Со временем у отца Иоанна сформировалось стойкое убеждение — лучшим правителем конторы может быть лишь человек военный, офицер. Конечно, и офицеры бывают разные, но Вениаминов был уверен — при них и порядок, и спрос будут строже. «Офицеру много побуждений внешних быть исполнителем верным», его главные мотивы — честь, чувство собственного достоинства, желание показать себя в службе с лучшей стороны, уже одних этих качеств довольно для продвижения дела вперед. А если назначат человека «почтеннейшего, опытнейшего и честнейшего» — добрый результат гарантирован.
И еще к одному мнению он пришел, прожив десять лет на островах: как алеуты не могут существовать без компании, так и компания без алеутов. «Как бы кто не думал, а я так думаю. И готов утверждать», — возражал он противникам компании. Лучшее средство сохранять взаимную заинтересованность — хорошо платить алеутам за промыслы и следить за тем, чтобы продаваемые им товары «были как можно добротнее и в большем количестве. А более, кажется, ничего не нужно».
Суету, разногласия и бытовые неурядицы отец Иоанн старался оставлять за порогом храма, главным для него по-прежнему оставались служение, учительство, миссионерство и переводы — только этих дел хватило бы на братию целого монастыря, а он занимался всем этим один. И еще успевал много читать, особенно по лингвистике и философии, в каждом письме Врангелю, Литке и Хлебникову присылал списки интересующих его книг. Неизменным адресатом его писем был «почтеннейший Кирилл Тимофеевич» Хлебников, с ним он мог обсуждать прочитанное, говорить на любые темы без боязни быть непонятым, с большим уважением и доверием относился к его мнению. «Вы знаете, как тяжко мыслить и не иметь кому открыть их… Теперь мне легко стало», — часто признавался он в письмах. «Вы пишите о печальных событиях в России с сожалением и удивлением, — отвечал он на сообщение Хлебникова о выступлении декабристов. — Конечно, стоит сожаления и удивления. Таковой переворот, а может быть еще не кончившийся, дай Боже, чтобы все утихло».
Хлебников переписывался с Завалишиным, читал альманах К. Рылеева и А. Бестужева-Марлинского «Полярная звезда», который ему пересылали в Америку, и только на этом основании был внесен в «Алфавит декабристов». Хлебников сочувствовал декабристам — и только, но выступление заговорщиков с оружием в руках вызвало у него «сожаление и удивление».
И Вениаминов был знаком с Завалишиным, он встречался с ним в Ситхе, исповедовал и причащал на Пасху в 1824 году. Но идей заговорщиков не разделял, о чем говорил прямо и без обиняков в письме Хлебникову: «О вы, великие, просвещенные умы! Какой стыд, какой срам навлекли вы на нашу Россию!.. Ах! вообразить горестно и стыдно — революция в России… Все сие служит новым доказательством, что человек и самый просвещенный есть человек — „ложь“, по слову Давида. И что истинное просвещение состоит в образовании сердца — при необходимых сведениях…» Эту мысль он часто повторял в своих письмах, сравнивал непосредственность и чистоту сердца «диких», среди которых прожил много лет, с «мнящими быти мудрыми», но лишенными веры просвещенными людьми: «мы с нашим просвещением далеко, далеко уклонились от пути к совершенству».
Вениаминов живо интересовался событиями, происходившими в мире, и порой ему удавалось узнать новости раньше, чем правителям конторы, поскольку корабли компании, направляясь в Новоархангельск, прежде заходили на Уналашку. «Вы изволили писать, что персияне начали с нами воевать, а я скажу вам, что у нас еще и с турками война. 30 тыс. армия двинулась к границам Турции под предводительством (помнится) Ветгенштелна (Витгенштейна. —
Любознательный и неугомонный нрав отца Иоанна не позволял ему сидеть сиднем на Уналашке, он использовал любую возможность посмотреть другие земли и отправиться дальше, на север. Сначала он исследовал близлежащие острова — между Уналашкой и Унимаком, которые впоследствии назовут островами Креницына. Затем на кораблях компании побывал на островах Прибылова, на полуострове Алякса, как тогда называли Аляску, и полуострове Нушагак в Бристольском заливе, в Александровской крепости в устье реки Нушагак. Он вполне освоил морское дело, в его письмах то и дело мелькают морские словечки и выражения, вроде «шли крутой бейдевинд», хотя от морской болезни избавился не сразу и даже принимал на борту настойку из кореньев, которые ему присылал бывалый мореход Хлебников. Конечно, на островах служил литургии, знакомился с русскими служащими — «ибо там русские в самом деле русски» — но более всего желал увидеть, есть ли возможность «обратить диких». Вот как он рассказывает об основании в 1829 году Нушагакского прихода — самого северного в Америке.
Первый раз, когда Вениаминов служил в Александровском редуте в Нушагаке, это было в июне, на литургию приехали пять эскимосов (аглегмютов). Смотрели и слушали «с чрезвычайным вниманием и не без благоговения». По окончании службы отец Иоанн в простых и доступных выражениях, через переводчика, объяснил суть происходящего за литургией: «мы здесь приносим жертву истинному Богу, живому Творцу неба, земли и людей».