Приход у молодого священника был самый что ни на есть сибирский: на службы чинно шествовали со своими семействами и становились у самой солеи разбогатевшие на торговле чаем и пушниной купцы, поодаль занимал места городской люд победнее и попроще, среди них мелькали лица крещеных бурят и алеутов, а в притворе переминались отбывшие каторгу и оставшиеся в Сибири политические и уголовники, — словом, как на ковчеге: «каждой твари по паре». Особенно много было в приходе промысловиков из Российско-американской компании, они возвращались с Алеутских островов, Аляски, из Калифорнии и оседали в Иркутске.
Осенью — едва начался Филиппов пост — появился у отца Иоанна в приходе человек. Был он не молод, лицо обветрено, но одеждой чист и по всему видно не беден. Звали его Иван Крюков, на службы он ходил с женой — алеуткой. Жил Крюков неподалеку и как-то пригласил отца Иоанна к себе на чай после воскресной литургии. Разговорились. Оказалось, Крюков 40 лет прожил среди алеутов в Америке, с их помощью выстроил деревянную часовню, управлял промысловой артелью, потом заведовал Уналашкинской конторой и за отличную службу получил солидную премию от компании. О чем он только не рассказывал! — О промысле морских бобров, о китах и сивучах, об огнедышащих сопках, гнездилищах орлов и гусей. Но более — об алеутах: о том, какие они честные, добрые и отзывчивые.
— Одно плохо, — завершил он свой рассказ, — священников там нет.
— Как нет? — удивился отец Иоанн. — Я слышал, в Америке служат монахи из Валаамского монастыря.
— Верно, монахи еще при Шелихове прибыли на Кадьяк. Отцы Ювеналий и Макарий церковь срубили и почти всех местных окрестили. В Синоде даже хотели викариатство учредить кадьякское, да не получилось — архимандрит Иоасаф, блаженной памяти, погиб вместе со всей свитой, когда возвращался в Америку. — Крюков перекрестился.
— Среди них и мой двоюродный брат, Дмитрий Попов, — вспомнил отец Иоанн. — Я тогда еще ребенком был, матушка сказывала, брат на клиросе пел. Упокой, Господи, его душу.
Помолчали.
— С тех пор из монахов кто умер, кто вернулся на Валаам, — продолжал Крюков. — Один Герман остался, живет на острове Еловом, именует его Новым Валаамом. Огород развел. — Крюков усмехнулся. — Репу, капусту содит, учит местных картошку выращивать. Школу открыл, крестит алеутов. Сам Баранов покойный, — Крюков с уважением ткнул пальцем куда-то вверх, — доверял Герману.
— А говорите, священства нет.
— Герман не священник, — пояснил Крюков. — Он простой монах.
— Отчего же не рукополагается?
— Говорят, по смирению своему считает себя недостойным.
О трудах Германа (Аляскинского) и о нем самом Вениаминов будет наслышан в Америке от русских и крещеных аборигенов. Когда в Валаамском монастыре начали собирать сведения о миссионерском подвиге Германа и прислали Вениаминову письмо с просьбой рассказать о монахе, он чужих историй пересказывать не стал, зато поведал о молитвенной помощи отца Германа в случившемся лично с ним происшествии.
В 1842 году корабль, на котором плыл Вениаминов, попал в жестокий шторм и довольно продолжительное время — несколько дней — не мог войти в Кадьякскую гавань. Как моряки не пытались лавировать в море, то отправляя парусник под ветер «во всех рифы», то, наоборот, убирая паруса, ничего не получалось. После сороковой попытки моряков одолеть ветер страдавший морской болезнью Вениаминов наконец взмолился, глядя на остров Еловый: «Если ты, отец Герман, угодил Господу, то пусть переменится ветр». Не прошло и четверти часа, как ветер утих, шторм прекратился и измученная команда наконец ввела корабль в гавань. Такова оказалась помощь святого Германа по молитвам святого Иннокентия.
— Так на все оседлости наши в Америке один священник, иеромонах Афанасий, на Кадьяке, — завершил Крюков свой рассказ и пригладил бороду. — От Кадьяка до Уналашки каждый день не наплаваешься. Ежели кто помрет — и отпеть некому… Ох-хо… Вот если бы кто из священства приехал к нам на Уналашку, да остался бы!
— Кто ж поедет на край света по доброй воле? Отцы-то все с семьями. Вот хоть меня возьми — матушка Екатерина недавно родила, сынок Кеша в люльке лежит, мама моя Фекла Саввишна с нами живет, да брат младший Стефан из Анги приехал. Как они-то?
— И то верно, — вздыхал Крюков и опять принимался за свое: — А какие, батюшка, алеуты терпеливые!..
Так и беседовали они месяц за месяцем — Крюков рассказывал о тяжелой, но нескучной жизни в неведомом краю, о красоте Лисьих островов, об отзывчивости алеутов к слову Божию, а отец Иоанн россказням внимал, да глух оставался, никакие убеждения его не трогали.
«Да и в самом деле, мог ли я или был ли мне какой расчет, судя по-человечески, — признавался Вениаминов, — ехать бог знает куда, когда я был в одном из лучших приходов в городе, в почете и даже любви у своих прихожан, в виду и на счету у своего начальства, имел уже собственный свой дом, получал доходу более, чем тот оклад, который назначался в Уналашке?» По-человечески — оно, конечно, так — да вышло совсем не так.
Как раз в это время епископ Михаил (Бурдуков) распорядился опросить священников епархии и узнать: не желает ли кто из них ехать служить на Уналашку. Кто откажется — спросить о причинах.