13. Восемнадцатая поправка

Джузеппе Морелло вышел из федеральной тюрьмы Атланты 1 февраля 1920 года по условно-досрочному освобождению, спустя десять лет со дня начала отбытия наказания. За это время мир изменился, и весьма значительно. Численность населения Нью-Йорка била рекорды, увеличившись почти на миллион человек, из которого свыше ста тысяч составляли итальянцы. Автомобили, которые были редкостью в 1910 году, в 1920-м стали обычным явлением. Так же обстояло дело и с поездами подземки. Страна приняла участие в сражениях Великой войны (Винченцо и Чиро Терранова получили призывные билеты, но ни один из них не был фактически призван в армию) и вышла из нее богаче и могущественнее, чем когда-либо. Между тем преступность становилась более прибыльной и замысловатой. Поколение гедонистов – мужчины, отчаянно пытавшиеся забыть войну, и женщины, приободренные смелой модой и правом голоса, – требовало все больше незаконных удовольствий всех сортов, с сопутствующим усилением конкуренции за власть и деньги. Даже внутри самой Мафии появились новые боссы, бросившие вызов старому порядку.

Морелло было непросто вернуться к роли босса боссов или даже просто босса. Тото д’Акуила, присвоивший мантию Морелло после осуждения Клешни, твердо удерживал руководство братством. Беспощадный палермитанец по-прежнему контролировал самую грозную из криминальных семей Нью-Йорка, и хотя его правление отдавало произволом, ни один мафиозо в городе не смел выступить против него. К тому времени в черте города действовало пять семей, в которых насчитывалось две тысячи людей чести и их сподвижников. Многие были хорошо известны Морелло. Ряд боссов, чья карьера началась до 1910 года, были активны как никогда, в том числе Кола Скиро в Бронксе и Манфреди Минео в Бруклине. Но в рядах нью-йоркских мафиози появились и новые лица. Некоторые из них были друзьями клана Морелло – Терранова, в том числе Джо Массериа из Марсалы на западе Сицилии, судимость которого восходила еще к 1907 году. Однако самым влиятельным из новых властителей был Умберто Валенти, быстро набиравший силу бандит, известный, по словам Николы Джентиле, как Призрак «из-за своей жестокости и из-за способности исчезать сразу после завершения дела». Валенти естественным образом стал союзником Морелло. Он обосновался в новом растущем итальянском квартале в Ист-Виллидж на Манхэттене. Имелись и новые соперники, с которыми предстояло бороться, и весь итальянский преступный мир, будь то друг или враг, был готов сражаться за долю в прибылях, которые можно было извлечь в иммигрантских кварталах.

Таким образом, первая семья столкнулась с большей конкуренцией и бо́льшими угрозами своему давнему господству, чем когда-либо прежде, – и это в то время, когда многие прежние ее лидеры были мертвы. Она понесла тяжелые потери. Битвы Морелло с Галлуччи и война с Каморрой лишили гарлемскую Мафию нескольких лучших людей, и оставшиеся в живых братья Терранова, Чиро и Винченцо, стали ее главами. Чиро, младший из них, был более активен и влиятелен. Его артишоковый рэкет продолжал приносить хороший доход, и он вместе с Винченцо стал участвовать в не менее прибыльных преступных предприятиях. Убийство братьев Димарко дало Терранова твердый контроль над большей, если не подавляющей, частью итальянского игорного бизнеса на Манхэттене. Однако смерть Димарко также продемонстрировала неудачи руководства Чиро Террановы. Морелло всегда сохранял способность управлять своими главными лейтенантами. Мафиози Нью-Йорка могли бояться Клешни, но исподволь неизменно уважали его. Ник Терранова тоже показал себя эффективным начальником; что же касается Чиро и Винченцо, то они вызывали лишь часть того уважения, которое снискали оба их предшественника. В свете войны с Каморрой они были вынуждены сохранять свою зыбкую власть при помощи насилия.

Новое появление Морелло в Нью-Йорке – с лета 1920 года в сопровождении не менее влиятельного Люпо – настолько обескуражило Тото д’Акуилу, что всемогущий босс боссов запаниковал и стал предпринимать против Клешни и Волка самые радикальные меры: это многое говорило о способностях и репутации Морелло. О том, что происходило на Манхэттене тем летом, не осталось свидетельств из первых рук. Флинн, получивший более высокую должность в Вашингтоне, был снят с дела, а запутанная сеть его информаторов перестала функционировать во время Первой мировой войны. По всей видимости, Морелло и Люпо был оказан в Гарлеме восторженный прием – их приветствовали, чествовали и вернули им, по крайней мере частично, прежнее величие. Весть об их возвращении дошла до д’Акуилы, и он сразу почувствовал угрозу. У босса боссов было достаточно времени, чтобы обеспечить себе поддержку. Он позаботился о том, чтобы на очередной генеральной ассамблее Мафии, проводившейся между июнем и сентябрем 1921 года, оба его соперника были осуждены. Двух ньюйоркцев объявили опасными предателями установленного порядка, судили в их отсутствие и приговорили к смерти.

Что именно сделали Люпо и Морелло, чтобы заслужить такую участь, остается неясным. Клешня трудился над восстановлением своих позиций в восточном Гарлеме. Этого в большей степени можно было ожидать, и это еще можно было стерпеть. Но вскоре стало ясно, что Морелло представлял гораздо более непосредственную угрозу правлению нового босса. Не исключено, что Клешня и в самом деле планировал потеснить власть Тото д’Акуилы и таким образом вернуть былое могущество, и почти наверняка он завязал опасную дружбу с Умберто Валенти, который стремительно развивал свою базу в Ист-Виллидж. Это была именно та комбинация северного и южного Манхэттена, старого лидера, известного своей хитростью, и нового, известного своей жестокостью, которой боялся д’Акуила. Приговоры, вынесенные ассамблеей Мафии, относились не только к Морелло и Люпо, но и к Валенти и нескольким его последователям.

То, что произошло дальше, становится ясным со слов Флинна и Джентиле. Без сомнения, благодаря друзьям в совете три осужденных лидера услышали о своих приговорах до того, как д’Акуила привел их в исполнение. Они поспешно бежали из страны на корабле, отплывшем из Ньюпорт-Ньюс, небольшого порта в Вирджинии. Морелло покидал Соединенные Штаты впервые с 1892 года, и хотя было маловероятно, что итальянские власти все еще разыскивали его в связи с приговором за фальшивомонетничество, который был вынесен 26 лет назад, такое решение говорит о том, что он был в отчаянии.

После этого скрывавшихся мафиози видели на Сицилии, куда они прибыли примерно в октябре 1921 года в поисках убежища и помощи. Добрых шесть месяцев беглецы прятались в окрестностях Палермо. Именно тогда Морелло, Люпо и Валенти обратились к Джентиле в надежде, что он поможет решить их проблемы.

Изгнанные мафиози выбрали правильного человека. Джентиле представлял собой утвердившуюся силу как в американской, так и в сицилийской ветви братства. Он был известным миротворцем, который помог уладить несколько подобных конфликтов. Однако помимо этого он был грозным боссом «с сильным авторитетом и связями с Мафией по всей территории Соединенных Штатов», как он сам говорил о себе, а ни в коем случае не просто дипломатом. «Вы не можете быть capomafia, не будучи свирепым», – сказал он как-то. Впервые он сделал себе имя в обществе как человек не слова, но дела. Прибыв в Питтсбург в 1915 году, Джентиле был шокирован, узнав, что местная Мафия запугана более могущественной Каморрой: питтсбургская Мафия даже взимала плату за защиту в сицилийском сообществе от имени неаполитанцев. В ответ он собрал свою банду из уличных хулиганов (на сленге Мафии – picciotti[95]) и использовал ее для устранения ряда предводителей Каморры. Убийственная эффективность банды Джентиле вскоре привела неаполитанцев за стол переговоров, и Джентиле сделал акцент на своем превосходстве, унизив противников: каморристам угрожали «полномасштабной войной, если они обидят еще хотя бы одного сицилийца». Когда те подчинились, Джентиле стал наиболее влиятельной фигурой в итальянском преступном мире Питтсбурга. Вскоре после этого он расставил все по местам, застрелив неэффективного капо и «отправив его на Сицилию в роскошном гробу» – и приняв пост босса Мафии в своем городе.

Морелло и его товарищам повезло, что босс Питтсбурга был расположен помочь им. Валенти, которого д’Акуила «считал врагом номер один и первым, кого нужно убрать», был здесь «дорогим другом», как писал capomafia, а Морелло – уважаемым бывшим боссом боссов. Сам Джентиле имел достаточное влияние в Америке, чтобы созвать еще одну генеральную ассамблею, и в начале 1922 года был достигнут компромисс. По всей вероятности, Морелло отказался от всех претензий не только на прежнее положение, но и на руководство собственной семьей. Также он, по-видимому, был вынужден формально признать д’Акуилу своим боссом. В то же время союз Морелло и Валенти оказался каким-то образом разорван – скорее всего, при участии Тото д’Акуилы, который, похоже, принял Валенти обратно в свою организацию в обмен на его обещание помочь разобраться с первой семьей. В следующем упоминании в архивных документах эти двое выглядят заклятыми врагами. Затем смертные приговоры были отменены, и весной того же года Морелло и Люпо вернулись с Сицилии.

Прибыв, они обнаружили, что город изменился снова. Хрупкий мир, долгое время державшийся между четырьмя мафиозными семьями, подходил к концу. Рост напряженности отчасти объясняют методы доминирования д’Акуилы, но для конфликтов между бандами Нью-Йорка имелось также множество других поводов. В послевоенном Манхэттене не просто было за что бороться – куш светил побольше, чем когда-либо. Причину, по которой это произошло, можно описать двумя словами: Сухой закон.

Алкоголь был объявлен вне закона в Соединенных Штатах в 1919 году, когда был принят закон Волстеда[96]. Как было записано в Восемнадцатой поправке к Конституции, новый закон запретил производство, распространение и продажу любых алкогольных напитков. Были также созданы средства для соблюдения закона – в частности, новое федеральное агентство, названное «Бюро запрета» (иными словами – Бюро по контролю за соблюдением Сухого закона), рассредоточенное по всей стране и насчитывавшее немногим менее двух тысяч агентов. Впрочем, по словам одного из правительственных чиновников, более подходящее число составляло бы четверть миллиона сотрудников.

Сторонники Сухого закона, главным образом религиозные лидеры, твердо верили, что спасают нацию от самой себя, и у них были на то определенные основания. К 1919 году пьянство и алкоголизм становились причиной нескольких тысяч смертей в год, не говоря уже о нарастающем количестве распавшихся браков и еще большем числе краж, нападений и мелких преступлений. «Коварное действие алкоголя причиняет больше страданий, чем последняя война», – возвестил епископ Рочестера, ярый сторонник идеи «сухой» Америки, и миллионы соотечественников были с ним согласны. Однако, к несчастью для властей, ряды несогласных насчитывали десятки миллионов. Общеизвестно, что невозможно обеспечить соблюдение законов, не пользующихся поддержкой населения. Введение Сухого закона не оказало значительного влияния на спрос на пиво, вино и крепкие напитки – в том числе в Нью-Йорке, где было подсчитано, что на смену 16 000 салунов, существовавших до принятия закона Волстеда, пришли 32 000 подпольных ресторанов. Таким образом, хотя правительству было относительно легко закрыть по всей стране крупные пивоварни и заводы, производившие крепкие напитки, быстро нашлись новые источники поставок. Эль и спиртные напитки импортировались из Канады и с Карибских островов и контрабандой ввозились на судах по всему побережью Атлантики. Экспорт алкоголя из Британии в Канаду с 1918 по 1922 год увеличился в шесть раз, и весь излишек направлялся на юг. Спиртные напитки производились и в Соединенных Штатах, да в таких количествах, что изъятие 173 000 нелегальных самогонных аппаратов в 1925 году и сорока миллионов галлонов[97] пива и вина пятью годами позже не оказали заметного влияния на доступные запасы.

До 1919 года даже самые организованные и квалифицированные преступники страны контролировали рэкеты стоимостью не более нескольких тысяч долларов. Теперь к преступному миру перешел контроль над чрезвычайно прибыльной отраслью, и произошло это не просто без борьбы, но и при активной поддержке чуть ли не каждого пьющего жителя страны. Нью-йоркские присяжные обычно выносили оправдательные приговоры даже по самым очевидным делам о нарушении Сухого закона, а крупные пивоварни практически беспрепятственно работали в оживленных центрах городов, несмотря на говорившие сами за себя запахи и дым. Между тем цены росли так быстро, что простецкое пиво стоило от двух до десяти раз дороже, чем до принятия Сухого закона.

Если говорить вкратце, на кону был огромный куш, и улицы крупных городов Америки вскоре превратились в поле брани, когда конкурировавшие банды пустили в ход оружие и принялись прокладывать себе путь к господству на местных рынках. Сухой закон самым непосредственным образом привел к появлению целого ряда величайших имен в преступном мире – таких как Голландец Шульц, Уэкси Гордон, итальянец Фрэнки Уале в Бруклине и на Манхэттене и Аль Капоне в Чикаго. Капоне, родившийся в Бруклине в семье эмигрантов из Неаполя, был в свое время второстепенным членом уличной банды, но к концу десятилетия стал самым известным боссом в Соединенных Штатах. Капоне имел большую долю в поставках алкоголя на Среднем Западе и сделал столько денег, что его влияние чувствовалось даже на Манхэттене.

Сколько все это стоило в денежном выражении, сказать трудно – цифры не сохранились (и причины этого очевидны). По одной из оценок, к началу 1930-х годов продажи пива в районе Нью-Йорка составляли от 60 до 100 миллионов долларов в год. Согласно другой оценке, продажи алкоголя в Детройте в 1928 году составили 215 миллионов долларов. Рынок в Нью-Йорке, городе, превышавшем по размеру Чикаго и Детройт вместе взятые, едва ли мог стоить в то время меньше, чем 500 миллионов долларов, и если мафиозные семьи зарабатывали хотя бы одну двадцатую этой суммы, их прибыли превышали пять миллионов долларов в год.

Раньше такого не случалось. Целую отрасль промышленности – одну из самых важных в стране – правительство просто подарило гангстерам.