Период с 1911 по 1916 год является одним из самых мрачных в истории нью-йоркской Мафии – не только потому, что это был период кровопролития и беспорядков, но и потому, что о нем сохранилось слишком мало свидетельств. Личные показания отсутствуют, полицейские записи недостаточны. Поскольку после 1910 года семья Морелло воздерживалась от подделывания денег, даже Флинн с его бульдожьей хваткой мог выделить лишь небольшую часть своих скудных ресурсов для того, чтобы следить за событиями в Маленькой Италии. После 1914 года газеты Манхэттена тоже сократили объем материалов о них. Когда в Европе бушевала Великая война, мелочи вроде конфликтов нескольких кровожадных гангстеров почти никого не волновали.
Для Морелло, их врагов и их союзников годы, последовавшие за процессом 1910 года по делу о фальсификации денег, принесли большие потери – бо́льшие, чем когда-либо. Первая семья лишилась своих лидеров и почти половины мужского состава. Флинн, который в конце 1909 года оценил численность банды в 110 человек, предал суду 45 из них – и это в то время, когда растущая волна итальянских иммигрантов наводнила Нью-Йорк молодыми, амбициозными преступниками. Районы, где Морелло властвовали десятью годами ранее, теперь наполнились конкуренцией.
Братья Ломонте отвечали на эти угрозы как могли. Они восстановили численность своей семьи, посвятив в нее ряд новых членов. Они также заключали сделки и налаживали отношения с другими бандами. Этими действиями братья укрепили свои позиции, но защита, которой они достигли благодаря подобным союзам, досталась им за счет былой клановости и независимости семьи. Лишь немногие из новобранцев, вошедших в их ряды после 1910 года, были из Корлеоне, а некоторые даже не являлись сицилийцами. В то время как союзники Ломонте обеспечили приток дополнительных сил, гарлемская Мафия неизбежно оказалась втянута в конфликты своих новых друзей.
Здесь в повествовании о Морелло впервые появляется ряд влиятельных имен. Один из них – Юджин Убриако из Козенцы, калабриец, приехавший в Соединенные Штаты в 1907 году и ставший первым человеком не с Сицилии, который занял высокое положение в семье Клешни. Другим был Джо Димарко, влиятельная фигура в прибыльном мире нелегальных азартных игр. Димарко, его брат Сальваторе и другой сицилиец, Джузеппе Веррадзано (который заведовал карточными играми в центре города на Кенмар-стрит), отдали Морелло большую долю в криминальной экономике южного Манхэттена. Морелло, в свою очередь, предложили им защиту.
Однако самые необычные союзники Ломонте жили именно в Гарлеме. Была такая коренастая, мужеподобная неаполитанская женщина по имени Паскуарелла Спинелли – с квадратным лицом, рыжеволосая, около шестидесяти лет, – которая владела крупнейшей платной конюшней на многие мили вокруг. Конюшня эта представляла собой лабиринт загончиков из гофрированного железа, находившийся в нескольких минутах ходьбы от фуражного магазина братьев и простиравшийся на ширину квартала от входа по адресу 108-я Ист-стрит, дом 334. Несмотря на то что женщина почти не знала грамоты – она была хорошо известна в Гарлеме тем, что вела бухгалтерские записи куском угля на побеленных стенах, – Спинелли была богатой, успешной деловой леди, которая ссужала деньги, сдавала в аренду доходные дома и являлась владелицей самого большого итальянского театра водевиля на Манхэттене под названием «Рекс». Для населения восточного Гарлема она была зловещей фигурой. Все считали, что львиная доля ее значительного состояния происходит из мира преступности. Местная полиция, для которой она периодически выступала в роли осведомителя, знала Паскуареллу как главу банды конокрадов и вымогателей, большинство которых работали конюхами на ее конюшне. Поговаривали, что состояние этой женщины оценивалось в триста тысяч долларов.
Для братьев Ломонте это был подходящий союзник. Во-первых, Спинелли, вероятно, была ценным покупателем в их магазине фуража. Во-вторых, Ник Терранова, который управлял лошадиным рэкетом Морелло, мог использовать ее конюшни для сокрытия краденых лошадей – услуга, за которую она брала со своих клиентов плату в размере пяти долларов в день. Близость отношений между Спинелли и Мафией была продемонстрирована в декабре 1911 года, когда Ник открыл в ее помещении кузнечную мастерскую. Не совсем понятно, что выгадала от этой договоренности Паскуарелла, но, возможно, это было во многом связано с ее потребностью в защите в преступном мире Гарлема. Нет сомнения в том, что в течение ряда лет на территории ее собственности и поблизости было совершено множество преступлений (
Если Паскуарелла думала, что братья Ломонте и Мафия обеспечат ей безопасность, то она ошибалась. Она рассталась с жизнью всего через несколько месяцев. Ей выстрелили в голову и шею двое убийц, притаившихся у главных дверей ее конюшни и поджидавших, когда она покажется. Убийство не было раскрыто, его исполнители скрылись. Существуют противоречивые теории по поводу того, кем они были присланы. Одни отнесли стрельбу на счет вендетты, под угрозой которой со стороны мелких гангстеров жили Паскуарелла и ее дочь, в то время как другие, в том числе полиция, указывали на махинации ее делового партнера, Луиджи Лядзадзары.
В преступном мире, который с каждым днем становился все более опасным, никто не мог долго избегать последствий своих деяний – ни владелица «Конюшен смерти», ни, как вскоре выяснилось, даже сами Морелло.
Паскуарелла была одной из самых незаурядных жителей Гарлема, но даже ее смерть не повлияла на ровное течение жизни в мире итальянской преступности: Лядзадзара взял на себя управление конюшней и конюхами, и лошадиный рэкет продолжался, как и прежде. Этого не скажешь о следующем убийстве в итальянском квартале. В апреле того же года, через три недели после того, как застрелили Спинелли, был убит единственный сын Джузеппе Морелло. На этот раз последствия настигли и убийц мальчика, на которых была объявлена охота, и самих лидеров семьи Морелло. К тому времени, когда несколько месяцев спустя был восстановлен мир, братья Ломонте потеряли значительную часть своего влияния, и из рядов гарлемской Мафии выступил новый босс.
Сын Морелло был молод: ему было всего семнадцать, когда его убили. Смерть его была еще более шокирующей из-за своей неожиданности. Произошло это ясным вечером ранней весной, в нескольких кварталах от крепости Морелло, когда Калоджеро прогуливался по Третьей авеню со своим другом Джо Пулаццо. Как только они дошли до 120-й улицы, из нескольких дверных проемов показалась группа мужчин. Прохожие слышали громкие возгласы, затем выстрелы. Обе группы вели стрельбу в упор. Морелло получил пулю в живот – рана, безоговорочно смертельная в те времена, – а Пулаццо пуля пробила легкое. Отступив, молодые мафиози выхватили оружие и открыли ответный огонь, смертельно ранив одного из нападавших. Однако двое сицилийцев были в меньшинстве и ранены так тяжело, что ни один не смог уйти дальше нескольких кварталов от места засады. Калоджеро, оставляя за собой пятна крови, добрался до Лексингтон-авеню и упал на ступени какого-то дома. Раненого юношу на носилках внесли в карету скорой помощи. Священник, случайно проходивший мимо, забрался к нему и провел для него последний обряд. Морелло, Пулаццо и раненый нападавший скончались на следующий день в больнице. Полиции никто не сказал ни слова.
Вести о тройном убийстве дошли до Флинна на следующее утро, и расследование вскоре вскрыло причины произошедшего. Напавшим на Калоджеро был «некий Барлоу по прозвищу Кид Бейкер», глава банды из Верхнего Ист-Сайда. Мотив же нападения определить было труднее. Бейкер не был связан с Мафией, и по восточному Гарлему ходили разные кривотолки. В одном отчете говорилось, что Морелло был осведомителем полиции, убитым по приказу своей семьи, когда его предательство вышло на свет. Другая теория гласила, что засада уходила корнями в разногласия по поводу контроля над проституцией в итальянских кварталах.
Факты сопоставил не кто иной, как Сальваторе Клементе. Его версия событий значительно отличалась от слухов на улицах. Отчеты фальшивомонетчика неожиданно пролили свет на малоизвестную часть саги о Морелло – закат Ломонте и восхождение Ника Террановы к главенству в первой семье.
По словам Клементе, впервые он услышал правду об убийстве на похоронах Калоджеро. В то время он был любимчиком братьев Терранова – он одолжил им деньги, чтобы нанять красивые экипажи для похоронной процессии молодого Морелло, – и они рассказали, что же на самом деле произошло на 120-й улице. Терранова объяснили, что Калоджеро был не просто жертвой уличной потасовки. Его убийство явилось частью вендетты – мести со стороны семьи Мадониа за бочковое убийство девятью годами ранее. Нападение было тщательно спланировано. Морелло заманили на Третью авеню срочным сообщением, которое отправил не Кид Бейкер, а его лейтенант. Еще один лейтенант, племянник Мадониа, и затеял драку в качестве прелюдии к стрельбе. Позже, по информации братьев Терранова, он отправился к Люси Мадониа в поисках защиты и умолял ее использовать свое влияние, чтобы восстановить мир. Когда миссис Мадониа отказалась вмешиваться, племянник был вынужден бежать из Нью-Йорка в Италию.
Трое братьев Терранова жаждали мести. Калоджеро был прежде всего мафиозо – в свои семнадцать лет он «носил ствол» во имя первой семьи. Братьев также очень беспокоило то, как новость об убийстве повлияет на отца юноши. «Семья, – сказал Клементе, – не знала, как сообщить Морелло, ведь все боялись, что известие о смерти сына убьет его». Члены семьи также испытывали негодование по поводу того, что братья Ломонте не сумели отомстить. Новые правители семьи Морелло даже не попытались отыскать убийц Калоджеро. Их неготовность отомстить за его смерть была серьезным нарушением обычаев Мафии, и на похоронах молодого Морелло Ник Терранова публично унизил их, положа руку на гроб своего племянника и громко поклявшись отомстить. Он объявил, что «вырежет всю банду Кида Бейкера».
Ник оказался скор на выполнение своего обещания. Через неделю после смерти Калоджеро он как-то вечером исчез со 116-й Ист-стрит и появился на следующее утро с новостью о том, что он выследил и убил одного из членов банды Бейкера. Еще через несколько недель младший Терранова снова совершил убийство. На этот раз он застрелил человека, приславшего его племяннику сообщение, которое заманило его на смерть. Очевидно, что Ник подвергал себя значительному риску: если бы убийства вскрылись, он и его братья оказались бы подозреваемыми безо всяких сомнений. Когда Клементе пришел к ним на следующий день, он увидел, что они репетируют свои алиби и «постоянно посылают за газетами, чтобы убедиться, что в них пока ничего нет» (это были хорошие новости, говорившие о том, что полиция еще ничего не знала об убийствах).
За эти месяцы Терранова возмужал. Он был младшим из трех братьев, и в 1912 году ему было лишь двадцать два года. Годом раньше, когда Морелло уже сидел в тюрьме, его считали слишком молодым и неопытным, чтобы он мог добиться успехов на посту руководителя. Теперь же он продемонстрировал качества прирожденного лидера, а отомстив за смерть Калоджеро, приобрел влияние, которое вначале сравнялось с влиянием братьев Ломонте, а затем и превзошло его. Другие члены семьи Морелло стали спрашивать его совета и зависеть от его решений. Ломонте, в свою очередь, отступили. В то время братья разорвали по меньшей мере одну из нитей, связывавшую их с семьей Морелло, бросив управлять салуном на 107-й Ист-стрит и открыв вместо него другой. Новая таверна стояла в двух кварталах к северу, и они заведовали ею в партнерстве с человеком, которого звали Гальяно. Это была фамилия другой группы мафиози на другом берегу Ист-Ривер в Бронксе.
Не имевшему нужного опыта Терранове понадобилось некоторое время, чтобы получить достаточную поддержку для конкуренции с Ломонте. Даже в 1913 году Клементе называл первую семью «бандой Ломонте». Когда же к власти пришел Ник, влияние братьев стало уменьшаться. Тогда Ломонте обратились за поддержкой к еще одному союзнику. Они обратились к королю Маленькой Италии.
Джозуэ Галлуччи, человек, который просто упивался этим титулом, был, по общему мнению, самым влиятельным итальянцем в Нью-Йорке. Он прибыл в Соединенные Штаты в 1892 году из Неаполя и постепенно обрел незыблемую власть в восточном Гарлеме. К 1912 году он имел деловые интересы по всему району. Летом он руководил торговлей льдом, а зимой – углем. Он был также одним из крупнейших ростовщиков в итальянском квартале, владел рядом сапожных лавок, торговал оливковым маслом, имел чуть ли не монополию на продажу сена и кормов для платных конюшен района и был владельцем популярной пекарни в доме 318 по 109-й Ист-стрит, где жил в квартире над магазином. Его знал каждый. Сотни людей были обязаны ему жизнью, тысячи каким-либо образом платили ему. Сальваторе Котилло, который рос в доме среднего класса в Гарлеме и стал первым судьей Верховного суда в Нью-Йорке, рожденным в Италии, высказался так: «Для Галлуччи люди были либо наемными рабочими, либо плательщиками. Если Галлуччи смотрел на кого-либо свысока, это становилось поводом для беспокойства во всем районе».
Городские газеты были убеждены, что Король являлся законопослушным бизнесменом – по сути, образцом успешного иммигранта. Это был видный мужчина, крупный, но не особо высокий, и всегда безукоризненно одетый в сшитый на заказ костюм. Он красовался идеально провощенными усами, и в то время, когда боссы Мафии носили обычную повседневную одежду и только щеголь Волк Люпо имел некоторые претензии на элегантность, на пальце Галлуччи сверкало кольцо за 2000 долларов, а рубашки были неизменно застегнуты на бриллиантовые запонки стоимостью 3000 долларов, когда он расхаживал по Гарлему, помахивая утяжеленной тростью[89].
В Маленькой Италии считалось, однако, что Галлуччи сделал бо́льшую часть своего огромного состояния на преступлениях – от рэкета до вымогательств. В отличие от Морелло, он в свое время получил прибыль от своих преступных предприятий и теперь использовал их, чтобы проникнуть во все аспекты жизни иммигрантского квартала. Король управлял тем, что было заявлено как нью-йоркское отделение Королевской итальянской лотереи[90], но на самом деле было не чем иным, как прикрытием для его нелегальной лотереи. Каждый месяц он продавал в Гарлеме тысячи билетов. Более того, он был не на шутку вовлечен в политику. Как отмечала одна газета, он являлся «определенно самым влиятельным итальянцем в городе в политическом отношении, да еще и исключительно активным во время кампаний».