Люпо получил тридцать лет и такой же штраф, как Морелло.
Остальные приговоры были не менее суровыми. Каликкио, главный печатник, получил семнадцать лет тюрьмы, Чина – на год больше. Чекала, Джильо и Ник Сильвестр были приговорены к пятнадцати годам заключения каждый. В сумме получилось более полутора веков неволи, которые соучастникам предстояло отбыть в стенах неприступной тюрьмы Атланты.
В последующие годы Флинн утверждал, что судья Рэй был хорошо осведомлен о длинном послужном списке Морелло – аресты и осуждения, убийства и ненасильственные преступления – и, вынося окончательное решение, принимал во внимание вину мафиозо в организации бочкового убийства. Правда это или нет (все вынесенные приговоры были суровы, хотя к делу Мадониа были причастны только Люпо и Морелло), но сроки всех приговоров оказались самыми длительными из всех, когда-либо вынесенных судом Соединенных Штатов за подделку денежных средств. «Слова судьи, – сообщала
Каликкио, который первым предстал перед судьей Рэем, выглядел значительно старше своих пятидесяти двух лет. Он молча слушал, как судебный переводчик зачитывает ему приговор. Когда чтение завершилось, старый поддельщик начал кричать. Он кричал громко и непрерывно, заглушая всякую попытку его успокоить. Нескольких мгновений этого нечеловеческого рева хватило, чтобы судебные исполнители были вынуждены наполовину увести, наполовину унести заключенного в камеру предварительного заключения. Когда его тащили прочь, крики эхом разносились по коридорам. Клокочущие вопли Каликкио еще слышались через несколько дверей, когда вызвали Морелло, и Клешня, казалось, разнервничался из-за представления, устроенного печатником. Он скорее скользнул, нежели подошел к барьеру, и дрожал, пока зачитывали приговор.
Морелло знал английский достаточно хорошо, чтобы понять слова судьи без переводчика. Его реакция была столь же драматичной, как у Каликкио. Когда Рэй зачитал приговор, самый опасный босс Мафии в Нью-Йорке упал в обморок, а затем, наполовину придя в себя, впал в конвульсии. Независимо от того, было ли его падение актом, направленным на то, чтобы вызвать сочувствие у суда, – большинство присутствовавших журналистов с отвращением подумали, что было, – ему тоже помогли подняться и выпроводили из зала. Люпо, со своей стороны, начал рыдать, когда стоял перед судьей, и к тому времени, когда он перестал молить о пощаде, он «пропитал весь носовой платок слезами». После этого он стоял, по-видимому, в состоянии шока, пока ему зачитывали его приговор к тридцатилетнему заключению.
Потрясение, вызванное суровостью приговоров, столь же сильно ощущалось и в коридоре, где вести о рекордных сроках и звуки стонов и рыданий из зала суда вызвали яростный гомон среди друзей и родственников осужденных мафиози. Судебный исполнитель Уильям Хенкель, отвечавший за безопасность в суде, собрал почти семьдесят человек – тридцать пять его офицеров, дюжина агентов Секретной службы, пятнадцать детективов и шесть полицейских в форме, – и все они должны были поддерживать порядок, как только появлялись новости. Хенкелю пришлось отдавать приказ очистить коридор четыре или пять раз, пока суматоха не улеглась настолько, что можно было заковать заключенных в наручники и увести. Краткая прогулка до камер предварительного заключения в тюрьме Тумс на Центральной улице была весьма нервной. В полной мере ожидая, что они могут стать мишенями для оставшихся членов семьи Морелло, судебные исполнители и сотрудники Секретной службы вздрагивали, когда фотокорреспонденты разражались залпами вспышек. На короткое время возникла паника, когда в колонну врезался шатавшийся из стороны в сторону пьяница, выразивший намерение прорваться сквозь строй и добраться до заключенных.
Стояла кромешная тьма и подмораживало, когда процессия приблизилась к массивным воротам тюрьмы. Судебные исполнители Хенкеля перекрыли движение на улице, преградив путь двум трамваям, трем женщинам с пятью младенцами и толпе рыдающих родственников, пока заключенных заводили внутрь. Флинн выступил вперед и ответил на несколько вопросов, довольный, что может наконец пожать плоды своих неустанных усилий. «Кому-то это поможет», – заметил шеф с полуулыбкой, когда ворота захлопнулись. Пресса очень любила получать подобные немногословные высказывания от главы Секретной службы. На следующий день его слова открывали большинство газетных публикаций.
11. Множество лиц бандитизма
Тюрьма, которой предстояло приютить Морелло и Люпо на следующие двадцать и более лет, возвышалась за величественными стенами к юго-востоку от Атланты. Это была главная федеральная тюрьма в Америке, и размеры она имела соответствующие, являясь самым большим в мире строением из бетона. Снаружи оно больше походило на средневековый замок, чем на тюрьму, но в данном случае внешность была обманчива. Здание было более или менее новым – первая группа осужденных поступила в 1902 году, – и начальник тюрьмы любил изображать ее как образцовое учреждение. Она была устроена определенно лучше, чем государственные тюрьмы, в которых побывала банда Морелло в Нью-Йорке, и не предназначалась для того, чтобы сокрушить волю своих заключенных или сломить их дух, на что был и отчасти оставался нацелен Синг-Синг. Арестантов избавили от работ на каменоломнях, что являлось официальным каторжным трудом в других исправительных учреждениях, и вместо этого направили на выполнение «полезных заданий». Морелло был назначен на работу в ателье. Еще более примечательно, что мужчины отрабатывали «профсоюзные часы», что означало восьмичасовой рабочий день, а не изнурительную рутину от рассвета до заката, которую выполняли группы каторжников, скованные общей цепью, – обычное явление в других районах Джорджии. После работы они возвращались в свои блоки, в которых содержалось всего восемьсот заключенных, в основном по одному человеку в камере – роскошь, неслыханная в других тюрьмах.
Дисциплина была строгой, но до жестокости не доходило. Телесные наказания не применялись; нарушители спокойствия приговаривались к одиночному заключению на строгой диете. Даже питание было хорошим, хотя оно не включало в себя ни одного из итальянских продуктов, по которым тосковали Морелло и его последователи, – «ни спагетти, ни чеснока», как сообщил своим читателям один ироничный журналист. Заключенные получали трехразовое питание: по всей видимости, рыбные котлеты, хлеб и кофе на завтрак, тушеную говядину на обед и пончики или жареный картофель вечером. Как сообщили репортеру
Умы сицилийцев отягощала не тюрьма как таковая, а длительность сроков их заключения. Учитывая время, которое могли скостить за хорошее поведение, самой ранней датой выхода Морелло могло стать 4 декабря 1926 года, примерно через семнадцать лет. Для Люпо она наступила бы на три года позже, 3 апреля 1930 года. Такого приговора, жаловался Морелло в письме к жене, «достаточно, чтобы свести человека с ума».
В здравом уме заключенных удерживало (во всяком случае, в течение первого года) то, что они могли подать апелляцию. Оставшиеся члены семьи Морелло упорно трудились, чтобы это стало возможным, и их шансы на успех неизмеримо возросли, когда они наняли Бурка Кокрана, прославленного бойца судебного фронта и одного из самых высокооплачиваемых адвокатов в стране. Они собрали деньги, необходимые для оплаты его услуг, воспользовавшись обычным способом «ассигнования» в восточном Гарлеме – терроризируя уличных торговцев, лавочников и мелких банкиров, чтобы те сдавали взносы, – и добавив к ним пожертвования, сделанные другими мафиозными семьями, в том числе из далекого Туниса. Сформированный таким образом фонд составлял пятьдесят тысяч долларов, часть которых была выделена для подкупа свидетелей первого судебного процесса, чтобы они изменили свои показания. Терранова сделали все, что могли, чтобы одновременно оказать давление и со стороны политиков, – а их влияние в Гарлеме было таково, что и республиканцы, и демократы, казалось, были готовы помочь. Однако все эти усилия пошли прахом, когда дошло до апелляционного суда. Дело Флинна было слишком крепким. Апелляция была заслушана и отклонена в июне 1911 года. Гонорары Кокрана были столь огромны, что на еще одну попытку денег уже не осталось.
Несмотря на неудачи в суде, оставшиеся члены банды Морелло не теряли надежды. Джон Люпо, брат Волка, налаживал контакты с католической церковью, рассчитывая получить рекомендацию о милосердии от кардинала Нью-Йорка Гиббонса. Еще одна схема, которую всерьез рассматривали Терранова, предполагала, что Морелло полностью возьмет на себя вину за организацию деятельности по подделке денег, что увеличит шансы на освобождение Люпо. Как заметил Флинн, братья считали, что «если Люпо освободят, у них будет больше шансов вытащить Морелло». От этого плана отказались почти сразу после того, как его изложили Клешне во время семейного визита в исправительное учреждение. По словам Уильяма Мойера, начальника тюрьмы Атланты, который разместил охрану и переводчика в пределах слышимости, «это произвело на него такое действие, что заместитель начальника тюрьмы был вынужден освободить его от работы и отправить в камеру, потому что его физическое и психическое состояние, похоже, не позволяло ему работать. Другими словами, сложилось впечатление, что этот план сломал Морелло».
Оставалась перспектива побега. Предварительные планы по освобождению лидеров семьи Морелло обдумывались по меньшей мере два года, однако побег был практически невыполнимой задачей. С тех пор как тюрьма Атланты открылась, оттуда не удалось вырваться ни единому человеку, и братья Терранова быстро отказались от идеи освободить своих людей посредством подрыва или стрельбы. Было решено, что побег возможен только с помощью нескольких охранников, а этих людей придется надежно подкупить. Схема была достаточно реальной, и в Гарлеме организовали концерт для сбора средств. Флинн обнаружил, что «было продано большое количество билетов по одному доллару». Однако в конце концов пришлось отклонить даже эту идею. Шеф Секретной службы сообщил о планах Терранова Мойеру, администрация тюрьмы приняла меры, и Люпо и Морелло были разделены без права общения и переговоров. Количество охранявших их сотрудников увеличилось вдвое. Ник Терранова с горечью заключил, что у них нет шансов освободить Морелло, пока Флинн остается в Секретной службе. По словам Ника, тот был слишком могуществен и имел слишком большое влияние в Вашингтоне.
Разумеется, существовали и другие способы справиться с Флинном. Было подслушано замечание Чиро Террановы о том, что у человека из Секретной службы «слишком большая власть, и остановить его может только пуля». Осведомители шефа в Гарлеме принесли весть о том, что другие члены клана Морелло обсуждают возможность похищения его детей, надеясь вынудить его поддержать апелляцию. Примерно в то же время двое сообщников Люпо навестили его в тюрьме и получили категоричный приказ убить Флинна, о чем тому было немедленно донесено.
Если бы братья Терранова были твердо намерены убить Флинна, не исключено, что это могло бы им удаться. Шеф жил в отдельно стоящем имении далеко на севере города. И хотя он приказал своим детям не отходить от дома дальше, чем на сто футов[86], чувствовал он там себя неуютно. Главу Секретной службы спасла осмотрительность Ника Террановы, младшего из братьев, но при этом самого умного из всех троих и прирожденного лидера. Его определенно соблазняла возможность нанести Флинну ответный удар, однако он понимал, что любая попытка сделать это обрушит на него гнев властей и, что еще хуже, повлияет на шансы его брата на условно-досрочное освобождение. Пока оставалась малейшая надежда на освобождение Люпо и Морелло законными средствами, решил Ник, было бы глупо убивать их врага. Бесконечная череда апелляций и юридических приемов, которые то и дело пускала в ход семья после осуждения, послужила для Флинна прививкой от нападения.
Когда же дело касалось Комито, Терранова не испытывали таких терзаний. С того момента как члены семьи Морелло узнали, что печатник собирается давать показания против их главарей, они решили убить его. Как минимум одному продажному полицейскому была предложена сумма 2500 долларов в обмен на подробные сведения о местонахождении калабрийца – та же сумма, какая была назначена за его голову. Вскоре после этого Флинну позвонил встревоженный дядя Комито, сообщивший, что около его дома ошиваются подозрительные незнакомцы. В конце 1910 года разразилась куда более серьезная паника, когда было обнаружено изуродованное тело итальянца лет тридцати, брошенное в лесу Паэрдегат на окраине Бруклина. Тело лежало в сотне ярдов от того места, где в свое время из мусорной кучи в Пигтауне были извлечены расчлененные останки Сальваторе Маркиани. Оно носило характерные следы убийства, совершенного Мафией. Телу было нанесено множество ножевых ранений – семь в область живота, остальные в лицо. Нос и ухо были отрезаны бритвой, а остальные черты лица были настолько искромсаны и раскурочены, что установить личность убитого не представлялось возможным.
Первые полицейские, прибывшие на место преступления, сразу предположили, что мертвец – Антонио Комито. Детективы поспешили на поиски братьев Терранова и допросили нескольких членов их банды. Вскоре после этого объявился Комито, целый и невредимый, но в Департаменте полиции Нью-Йорка продолжали считать, что убитый, личность которого так и не установили, был осведомителем Мафии, и Флинн решил, что будет не лишено смысла увезти своего свидетеля с Манхэттена. Через несколько дней Комито оказался на конспиративной квартире недалеко от мексиканской границы. Когда он вернулся в Нью-Йорк через год, ему оставалось только забрать 150 долларов из фондов Секретной службы для оплаты билета на пароход до дома. Флинн волновался за печатника настолько, что был готов одолжить тому револьвер на время его краткого пребывания в городе, но Комито благоразумно держался подальше от мест, где он мог наткнуться на старых знакомых, и отплыл через две недели, 1 июля 1911 года. Позднее до Флинна время от времени доходили новости о том, что он перебрался в Южную Америку, где Мафия не имела влияния, и стал успешным бизнесменом. Взял ли он с собой Катрину Паскуццо, воссоединился ли когда-либо со своей женой – осталось неизвестным.
С отклонением апелляции и отказом от плана побега приговоры Люпо и Морелло предстали перед ними в реальном свете, доконав их обоих. Они стали замкнутыми и подавленными. Неодобрительные комментарии в их тюремных досье, где отмечалось, что они смеялись и шутили с другими членами банды, после 1911 года сменяются тревожной перепиской с их семьями.
Морелло, как отметила его преданная жена Лина в письме Мойеру, «отбывал 25 незаслуженных лет» и был «лишен покоя, потому что похоронен заживо». Босс страдал от несварения желудка и проблем с сердцем, набрал почти тридцать фунтов[87] и все больше злился – вначале на то, что семья не могла обеспечить поток хороших новостей, который поддерживал бы его дух, а затем на то, что их усилия не принесли результатов. «Вы заблуждаетесь, – писал он жене в одном письме, – и причиняете вред моему здоровью, потому что я все время беспокоюсь… Только мне известно, как сильно я страдаю». Он регулярно жаловался на отсутствие писем от родственников и детей.