Преступность становилась все более организованной с тех пор, как Клешня был заключен в тюрьму в 1910 году. В Нижнем Ист-Сайде доминировали еврейские банды, занимавшиеся примерно теми же видами рэкета, что и Мафия, и не менее успешно. Вест-Сайд был частично ирландским, и повсюду действовали американские преступники без учета национальности, вовлеченные во все виды бизнеса, начиная с незаконных игорных домов и заканчивая торговлей кокаином. Тем временем итальянский преступный мир оставался таким же опасным, как всегда, и даже со смертью Галлуччи и Спинелли братья Терранова были вынуждены иметь дело с конкурентами, которые базировались всего в нескольких кварталах от их штаб-квартиры на 116-й улице. Правда, большинство этих банд были менее сильными и грозными, чем Морелло, но находились и такие, которые могли потягаться с ними, и наиболее опасными соперниками Терранова среди них являлись другие члены Мафии. Первая семья больше не была единственной. Уже в 1912 году Нью-Йорк был домом не для одной, но для четырех семей.
Другие города, включая такие крупные, как Бостон, Чикаго и Лос-Анджелес, никогда не поддерживали больше чем одну мафиозную семью. Нью-Йорк же был слишком густонаселенным городом и слишком значимым центром сицилийской иммиграции. Поскольку каждый год через остров Эллис продолжали прибывать сотни тысяч итальянцев, в конце концов кто-то неизбежно должен был бросить вызов семье Морелло. Одной из причин было то, что Джузеппе Морелло открыто предпочитал корлеонцев. Люди из других городов Сицилии знали, что им будет затруднительно занять высокое положение в рядах его семьи. Еще одной причиной явился бурный рост города. Какими бы сильными ни были Морелло, в Бруклине или в Бронксе они не могли доминировать так же, как в Гарлеме. Именно в Бруклине где-то после 1902 года была основана вторая мафиозная банда Нью-Йорка.
Ее главой был Никола Скиро – Кола Скиро, как его чаще называли, – который прибыл в Соединенные Штаты из небольшого портового городка Кастелламмаре-дель-Гольфо около 1902 года. В Кастелламмаре были сильны криминальные традиции. Множество эмигрантов уехали оттуда в Чикаго, Детройт и Буффало – и в Бруклин. Скиро было тридцать, когда он впервые появился в Соединенных Штатах. Между 1905 и 1910 годами он нашел в Нью-Йорке достаточно своих сограждан, чтобы создать семью. Подобно самому Скиро, который не был харизматичным лидером (зарабатывать деньги получалось у него лучше, чем руководить людьми), банда из Кастелламмаре держалась в тени. То немногое, что о ней известно, сохранилось в словах Клементе, который рассказал о ней Флинну. Во многом то же можно сказать о второй бруклинской семье, организованной мафиозо из Палермо по имени Манфреди Минео. Минео, который также оставался вне поля зрения общественности, очевидно, был эффективным руководителем. Его семья, самая немногочисленная и молодая из всех четырех на момент описания Клементе в 1912-м, к 1930 году станет самой большой в Нью-Йорке.
Обе бруклинские банды, по всей видимости, признали Клешню боссом боссов до его заключения в 1910 году; обе почти не привлекали внимания, потому что вершили свои дела на восточном берегу Ист-Ривер, где было меньше газет и меньше любопытных журналистов, и еще потому, что держались подальше от Флинна, не участвуя в торговле поддельными купюрами. А вот третья и последняя из новых мафиозных семей Нью-Йорка доставляла Морелло больше неприятностей, чем остальные: начать с того, что она жила в итальянском Гарлеме бок о бок с первой семьей; вдобавок предводитель этой банды был более внушительным персонажем, чем Скиро или Минео. Сальваторе д’Акуила по прозвищу Тото был еще одним палермитанцем, а это означало, что он происходил из города, в котором насчитывалось столько же конкурирующих
У д’Акуилы было меньше опыта, чем у Скиро и Минео. Когда он появился на Манхэттене, ему не было и тридцати. Хотя о ранних годах его пребывания в Соединенных Штатах известно мало, в первый раз он отметился в полицейских записях благодаря чему-то странному и захватывающему. В 1906 году д’Акуила был арестован за то, что мошенничал, злоупотребляя доверием жертв: это занятие требовало красноречия, острого ума и высокого интеллекта – всех тех качеств, которых заметно недоставало большинству мафиози. Д’Акуила также был самым упрямым, сильным и агрессивным из всех конкурировавших боссов в Нью-Йорке, что он вскоре и доказал. К несчастью для Морелло, они делили с ним тесные и оживленные улицы Гарлема.
Новые могущественные боссы, такие как д’Акуила, почти наверняка заняли бы высокое положение вне зависимости от того, посадили бы в тюрьму Люпо и Морелло или нет. Однако представляется маловероятным, что первая семья столкнулась бы с таким количеством угроз за столь малый промежуток времени, если бы Клешня остался на свободе. Морелло в качестве босса боссов наверняка предотвратил бы это, не в последней степени благодаря почти суеверному трепету, внушаемому им окружающим. Кроме того, Морелло, в собственной семье которого, если верить полиции, насчитывалось с полдюжины членов, застреленных или зарезанных в качестве меры предосторожности, уж точно разобрался бы с появлявшимися конкурентами более безжалостно, чем это сделали его сводные братья. Правда заключалась в том, что ни одна семья, даже такая прочно утвердившаяся, как Морелло, не могла остаться невредимой после того, как в тюрьму отправилось такое количество ее руководителей. Преемники Клешни не могли просто взять и потребовать того уважения, которое так старательно зарабатывал старый босс. Мафиози, будь они сицилийскими или американскими, всегда остро ценили харизму и ожидали от своих предводителей чего-то большего, чем простой эффективности. С этой точки зрения назначение бесцветных братьев Ломонте главами гарлемской семьи было роковой ошибкой со стороны Морелло. Это позволило конкурирующим мафиозо возвыситься до такой степени, какая несколькими годами ранее была просто немыслима. Также это означало, что Ник Терранова столкнулся с угрозами, которые никогда не нависали над Клешней.
По словам Николы Джентиле, мафиозо-путешественника из Питтсбурга, д’Акуила был опасным человеком, высокомерным и амбициозным, и его люди скорее боялись его, нежели уважали. К тому же он привык добиваться своих целей – и, когда Люпо и Морелло исчезли с его пути, не теряя времени, превратил свою семью в сильнейшую
Дезертирство человека такого опыта и такой репутации, как у Фонтаны, было отчетливым сигналом о том, что баланс сил в итальянском Гарлеме сместился. Немногие мафиози испытали удивление, когда д’Акуила во время пребывания Клешни в тюрьме провозгласил себя боссом боссов. Этот титул по-прежнему не давал ему никаких формальных полномочий, и новый босс организовал свое возвышение проверенным способом – путем единодушного общего голосования на заседании генеральной ассамблеи Мафии. По словам Джентиле, д’Акуила был непреклонен в своей решимости добиться влияния, что подтверждает и свидетельство Сальваторе Клементе. От Клементе Флинн узнал, что человек из Палермо обладал и активно пользовался властью созывать на собрания всех нью-йоркских мафиози. Кроме того, д’Акуила строго контролировал прием новых членов во все четыре семьи. «В этой местности четыре банды, – рассказывал осведомитель Флинна. – Когда рассматривается чья-то кандидатура в какую-то из них, этот человек предстает перед [ними всеми]».
Если говорить вкратце, к осени 1913 года д’Акуила занял более сильное положение, чем когда-либо занимал Морелло. Его возрастающее господство очень беспокоило семьи Скиро и Минео в Бруклине, так же как и клан Терранова. Сила семьи д’Акуила, равнявшаяся силе трех других мафиозных банд, вместе взятых, представляла настолько очевидную угрозу, что менее сильные банды объединились и открыто выступили против него. Клементе изложил все это Флинну, объяснив, что…
…есть четыре банды. Три из них работают вместе: банда Манфреди, банда под предводительством Николы Скиро, обе из Бруклина, и банда Ломонте из Гарлема; четвертой банде, возглавляемой д’Акуилой из Гарлема, противостоят остальные три; [людей] расстреляли, по всей вероятности, из-за вражды между этими бандами, и нет сомнений, что скоро стрельбы будет еще больше.
Предсказания Клементе вскоре сбылись. Воспользовавшись отсутствием д’Акуилы в Нью-Йорке по причине поездки на Сицилию, Терранова отомстили обоим перебежчикам из своих рядов. В ноябре на 105-й улице Фонтана попал в засаду, устроенную вооруженными людьми из семей Морелло и Минео. Три недели спустя за ним в могилу последовал и Фанаро.
Эти две смерти вылились в перепалку, но не в полномасштабную войну, и ответ д’Акуилы, каким бы он ни был (Клементе хранил возмутительное молчание по этому поводу), не включал в себя эскалацию боевых действий. Это дало Терранова возможность расправиться еще с одним из прежних союзников – самыми могущественными воротилами игорного бизнеса в Маленькой Италии. Все еще переживая из-за предательства Фонтаны и Фанаро, Ник Терранова обратил свое оружие против братьев Димарко.
Джо Димарко опасался за свою жизнь уже несколько лет. Коренастый, испещренный оспинами, он был неглуп и в двадцать восемь лет владел долей в кормовом бизнесе Ломонте, а в иммигрантском квартале считался ресторатором. Однако реальный бизнес Димарко заключался в управлении прибыльными карточными играми по всему итальянскому Гарлему. Это занятие требовало от него почти таких же политических связей, какими обладал Джозуэ Галлуччи. Он был союзником Морелло по меньшей мере с 1910 года, но с падением Ломонте впал в немилость, не в последнюю очередь потому, что не отдал братьям Терранова бо́льшую долю прибыли в игорном бизнесе, которую они считали своей по праву. Возникла взаимная неприязнь. За следующие три года Димарко вдоволь насмотрелся на Ника Терранову, в котором узнавал смертоносные амбиции восходящего босса. В итальянском преступном мире ходили слухи о том, что эти двое страстно ненавидели друг друга, что Димарко пытался застрелить Ника, но попытка провалилась, и теперь собственная жизнь игорного заправилы находилась в опасности.
Ответный удар братья Терранова впервые нанесли Димарко в апреле 1913 года. Наемный убийца, прятавшийся за оградой на 112-й Ист-стрит, открыл огонь, когда тот проходил мимо. Стрелок знал свое дело. Димарко получил огнестрельное ранение в шею. Рана была глубокой и кровавой. Когда его доставили в больницу, он был еще в сознании. Ему сообщили, что он умирает. Чтобы спасти его, потребовалось несколько опытных хирургов и «особая операция» в Гарлемской больнице.
Через год Терранова предприняли очередную попытку. На этот раз Димарко оказался еще более легкой мишенью: он беспомощно полулежал в парикмахерском кресле, когда в салон ворвались двое мужчин, вооруженных обрезами. И снова ему повезло – даже больше, чем в первый раз. Вместо того чтобы приблизиться к нему на решающее расстояние, несостоявшиеся убийцы открыли огонь из дверного проема, потом развернулись и убежали. Лежа и задыхаясь в мыльной пене и крови, Димарко осторожно ощупал свое тело и убедился, что только ранен. В цель попало с дюжину пуль, но ни одна не причинила серьезного вреда. Он снова выжил.
Два чудесных избавления могли бы убедить даже оптимиста в том, что нужно уехать из Гарлема, но Димарко едва ли был таковым. В конце 1914 года он переместил свою деятельность более чем на милю ближе к центру города, открыл большой ресторан по адресу 49-я Вест-стрит, 163, и нанял двух вооруженных телохранителей. Он снял квартиру над рестораном и жил там со своим братом Сальваторе, лишь изредка выходя на улицу. Этих предосторожностей было достаточно, чтобы помочь ему оставаться в живых на протяжении восемнадцати месяцев, но так не могло продолжаться вечно. Летом 1916 года братья Терранова сделали еще одну, последнюю попытку избавиться от ускользающего врага и захватить контроль над его игорным рэкетом. Все было тщательно продумано. На этот раз ошибки быть не могло.
Репортер
…любил играть в покер, и его враги использовали эту слабость, чтобы заманить его в ловушку. Однажды после обеда кто-то провел его в темную комнату в задней части доходного дома на Джеймс-стрит, где, как предполагалось, должна была состояться игра. Димарко взял с собой одного или двух телохранителей. [Один, Чарльз] Ломбарди, сел с ним за покерный стол.
Сколько продолжалась игра и кто присутствовал на ней, кроме Димарко и Ломбарди, остается для детективов неизвестным, равно как и прочие происшествия того дня. Однако они знают, что Димарко был сдан «стрит-флэш», довольно редкая комбинация, поскольку именно она была обнаружена под его изрешеченным пулями телом. Они считают, что эта раздача послужила сигналом для стрелков открыть огонь по Димарко и ничего не подозревавшему телохранителю. Было сделано двадцать выстрелов, а может быть, и больше… В Димарко попали десять раз, в Ломбарди – дважды. Согласно данным полиции, восемь или десять человек, находившихся в комнате и участвовавших в заговоре, сбежали «чисто». Это означает, что они ушли раньше, чем кто-либо их увидел. В качестве ключей к разгадке они оставили только шляпы. Когда были обнаружены десять соломенных шляп, у полиции возникли подозрения, что их оставили специально, чтобы ввести следствие в заблуждение.
У убийства Димарко был и постскриптум. Брат убитого, Сальваторе, долгое время являвшийся заметной фигурой в угольном рэкете, два месяца спустя был найден мертвым, распростертым в зарослях сорняков на Вашингтон-стрит. Ему был нанесен сильный удар в лоб чем-то вроде дубинки, возможно, бейсбольной битой. Он лежал с черепом, расколотым, словно яичная скорлупа, и с перерезанным горлом. Из его карманов была похищена большая сумма денег – выручка от продажи ресторана его брата. Убийство Сальваторе положило конец значимости Димарко в итальянском преступном мире и подтвердило мнение о том, что враждовать с семьей Морелло нельзя. Это было сделано как раз вовремя: вскоре братья Терранова столкнулись с угрозой куда более серьезной, чем те, с которыми они доселе имели дело. За рекой Ист-Ривер в Бруклине поднималась новая сила, происходившая из Неаполя, – такая же ужасная и смертоносная, как Мафия, и более не желавшая делить с другими добычу в Нью-Йорке.