Сложно сказать, насколько об этом был осведомлен ди Приемо, хотя было бы удивительно, если бы он ничего не знал о подозрениях своих сообщников. Как бы то ни было, в тот момент толкатель был в безопасности, поскольку его камера в тюрьме Синг-Синг находилась вне досягаемости «правосудия» Мафии. Однако этого нельзя было сказать о зяте ди Приемо, Бенедетто Мадониа из Буффало, который занимал более высокий пост в семье Морелло и, вероятно, привел ди Приемо в банду. Как выяснилось, это был серьезный просчет, и за ним последовали дальнейшие ошибки. В марте Морелло попросил Мадониа поехать в Питтсбург и организовать освобождение двух толкателей, арестованных там вместе с Вито Лядукой. Мадониа не удалось этого сделать; более того, он написал в Нью-Йорк, запросив денег для того, чтобы смазать шестеренки питтсбургской системы правосудия. Когда Морелло ответил, что денег нет, человек из Буффало разразился гневным письмом, полным оскорблений, в котором обвинял Клешню в том, что тот не проявляет заботу о людях, которые с ним работают. Между этими двумя возникла неприязнь, которая объясняет, почему Морелло присвоил тысячу долларов, собранных Мадониа в Буффало и отправленных в Маленькую Италию, чтобы оплатить защиту своего шурина ди Приемо.
Спустя всего несколько дней после этого, в первую неделю апреля 1903 года, Морелло получил еще одно письмо от Мадониа. На этот раз буффалец писал о своем скором прибытии в Нью-Йорк. Он хотел аудиенции с Морелло и помощи в организации перевода ди Приемо в тюрьму поближе к Буффало. Но прежде всего он хотел вернуть свои деньги.
Мало что могло разозлить Морелло больше, чем требование денег, особенно от человека, который, как он думал, подвел его семью. Морелло написал в ответ, что согласен на встречу, но едва ли это произошло по той причине, на которую надеялся его лейтенант. Затем он приступил к подготовке встречи. Мадониа мог приехать в Нью-Йорк по своему желанию – но стоило ему это сделать, и живым оттуда было уже не выбраться.
6. Отмщение
– Очистить зал суда от всех, кому здесь нечего делать!
Питер Барлоу подался вперед на кафедре магистрата полицейского суда Джефферсон-Маркет – готического чудища, которое броскими рядами из красного кирпича возвышалось над 10-й улицей на Шестой авеню. Он был раздражен тем, что ему приходится кричать, чтобы его услышали среди нарастающего гула голосов в зале суда. Плохо было уже то, что он слушал дела в воскресенье; еще хуже – то, что его назначили ответственным за вынесение обвинительного приговора Джузеппе Морелло и двенадцати его сообщникам, находившимся за решеткой с момента ареста тремя днями ранее по подозрению в причастности к бочковому убийству. И уж совершенно невыносимо было то, что, когда заключенные выстроились перед дверью в ожидании начала слушаний, зал суда заполнило сборище невменяемых сицилийцев, большинство из которых составляли суровые с виду мужчины в потрепанных костюмах отнюдь не высшего качества, и все они говорили одновременно.
– Очистить зал суда!
Барлоу был новичком на Джефферсон-Маркет. Он служил мировым судьей меньше года. Тем не менее он слышал о Черной руке и Мафии и знал, что итальянские гангстеры имеют обыкновение заполнять залы суда своими наводящими ужас приспешниками. Эти люди садились в первых рядах мест для публики и с ненавистью смотрели на свидетелей обвинения, когда те выходили к трибуне. Шиканье, шипение, угрожающие жесты – все шло в ход, чтобы повергнуть противников в молчание. Перед лицом своры лютых бандитов, осознавая, что имена и адреса тех, кто давал показания, как правило, публикуются в прессе, свидетели начинали заикаться, теряли нить мыслей или отрекались от каждого слова собственных показаний, которые они поклялись дать. У Барлоу не было сомнений в том, что банда Морелло надеялась помешать дать показания как можно большему количеству свидетелей Грудастого Джорджа Маккласки.
– Очистить зал суда!
Первые несколько человек, сидевшие на местах для публики, неохотно начали двигаться к выходу. Помощникам Барлоу понадобилось еще несколько минут, чтобы выдворить оставшихся нежелательных зрителей – большинство протестовало на родном языке – и ввести в зал заключенных. Морелло стоял в окружении Вито Лядуки (чей нож, как обнаружила полиция, был измазан ржаво-красным веществом, которое, по их мнению, являлось человеческой кровью) и Мессины Дженовы, тоже мясника[66], который, как полагал Петрозино, нанес Мадониа смертельный удар. Залог каждому из этих троих был назначен высокий – в размере 5000 долларов. Более скромным залогом в 1000 долларов удовольствовались остальные заключенные, включая Игнацио Люпо, который был арестован последним из тринадцати. Самым мелким сошкам в банде, включая тех троих, что пробыли в Соединенных Штатах не больше месяца, был назначен залог всего в 100 долларов.
Было 19 апреля 1903 года, первый день первого слушания по делу о бочковом убийстве и день, предшествовавший тому, когда Джозеф Петрозино окончательно установил личность жертвы. Для людей, которые позиционировали себя как разнорабочих, у сицилийцев нашлись уж больно первоклассные представители. Морелло и Люпо наняли Шарля ле Барбье, одного из нескольких самых знаменитых адвокатов Манхэттена; пятеро менее известных поверенных из фирмы Барбье отвечали за остальных членов банды. По данным полиции, судебные издержки были оплачены за счет обязательной пошлины, собранной в Маленькой Италии другими членами семьи Морелло; общая сумма сборов составила десять тысяч долларов. В течение нескольких следующих недель просачивались слухи о том, что подобные сборы проводились в других городах на Восточном побережье, явив собой поразительное свидетельство растущего влияния босса. В Бостоне семеро сицилийцев явились в штаб-квартиру полиции просить защиты от Мафии, которая, как писала местная газета…
…вынудила их сделать взносы в фонд защиты по делу о бочковом убийстве. Каждый из иностранцев показал письмо из Нью-Йорка. Они были весьма напуганы, даже находясь в безопасном месте – личном кабинете [начальника полиции]. В письмах говорилось, что куда бы они ни пошли, они были объектами слежки, и глаза Мафии всегда следили за ними; [и] что если они не внесут требуемую сумму немедленно, они будут мертвы.
Ле Барбье и его сотрудники принялись отрабатывать свои солидные гонорары, как только Барлоу открыл процесс. «Я прошу, чтобы сегодня же приступили к процессу отсева, – начал Барбье. – Заключенных очень много, а поскольку убийство было тайным, все эти люди не могли принимать в нем участия». «Группу» его клиентов нужно было сразу отпустить, продолжал адвокат. Когда Барлоу отклонил его просьбу, ле Барбье в ответ сделал акцент на самом уязвимом месте в версии обвинения:
Я уверен, что полиция идет по ложному следу. Они совершили большую ошибку. Доказательство этой ошибки очевидно: проходит день за днем, а личность жертвы этого убийства установить не удается. Я прошу помощника окружного прокурора указать хотя бы одного из заключенных, в отношении которого имеются основания полагать, что он виновен.
Вмешательство ле Барбье задало тон всему заседанию. Связанный по рукам и ногам настойчивым требованием преждевременных арестов, исходившим от инспектора Маккласки, помощник окружного прокурора Фрэнсис Гарван мог уповать только на установление личности убитого и на то, что ему, возможно, удастся доказать причастность банды к заговору. Дело усугублялось тем, что Морелло ничего не сказал суду; Клешня отрицал даже то, что знал убитого, и отвечал на большинство вопросов фразой «Я не помню», пожимая при этом плечами. Люпо, вызванный следующим, поразил репортеров в зале суда своей учтивостью и невозмутимостью. Он «лжесвидетельствовал вновь и вновь», как полагал один журналист, но с этой ложью даже Маккласки ничего не мог поделать, кроме как клятвенно заверить ожидавших репортеров, что «к заключенным будут применены методы допроса третьей степени в надежде, что кто-то из них сломается».
Лишь на второе утро слушаний Гарвану улыбнулась удача. Помощник окружного прокурора вел очередной непродуктивный допрос, когда в зал суда проник клерк из его конторы с листком бумаги, на котором была нацарапана информация, полученная по телефону из Буффало: имя, подробные сведения о месте проживания убитого и сопутствующих обстоятельствах. Гарвану потребовалась минута, чтобы переварить эту информацию. Затем он улыбнулся, отложил записку и стал заново вызывать обвиняемых, начиная с Морелло. Встречались ли они когда-либо с Бенедетто Мадониа? Результат явился чуть ли не сенсацией, свидетелями которой стали журналисты, освещавшие слушания. «Каждый отрицал, что знает этого человека, – отмечал репортер
После этого Гарван сделал еще несколько удачных ходов. Момент его славы наступил на следующий день, когда он предъявил приходо-расходную книгу, которую Флинн нашел в квартире Морелло, с записями, касавшимися Мадониа, а также письмо, полученное Петрозино от семьи убитого. Каракули в письме, пришедшем по адресу в Буффало, были набросаны красными чернилами на том же, с трудом поддающемся прочтению, сицилийском диалекте, что и запись в приходо-расходной книге. Гарван заставил Клешню признать, что и то, и другое написал он. Это доказывало, что Морелло знал жертву в бочке. Письмо также являлось – по крайней мере, в глазах полиции – смертным приговором для погибшего. «В Мафии, – как объяснял один полицейский газете
…не принято угрожать. Предводитель не сообщает подозреваемому, что его действия повлекли за собой смертный приговор. Методы здесь не столь прямолинейны. Провинившемуся члену Мафии высылается письмо, написанное красными чернилами, вместо крови… Согласие или несогласие с содержимым на судьбу получателя не влияет. Для итальянца, сведущего в методах Мафии, получение такого письма уже равносильно смертному приговору».
Пресса уделила много внимания этому откровению, и теперь сторона обвинения на основании письма и приходо-расходной книги могла доказать, что Морелло солгал под присягой о том, будто не знает Мадониа. Однако ни письменные свидетельства, ни показания, которых помощник окружного прокурора добился от заключенных, не доказывали, что кто-либо из них участвовал в бочковом убийстве. Оперативники Флинна в последний раз видели Мадониа идущим по Принс-стрит в восемь часов вечера вместе с несколькими людьми Морелло. Но что случилось с ним после этого, оставалось загадкой. Домыслы, косвенные улики, немногочисленные подсказки осведомителей – все это помогало полиции восстановить ход событий в те последние часы жизни жертвы. Но ничего из них не было принято в суде. На четвертый день Барлоу заключил, что информации недостаточно для того, чтобы удерживать кого-либо из заключенных по обвинению в убийстве. Это означало, что со всех тринадцати задержанных должны были быть сняты все обвинения.
Слухи о скором освобождении обвиняемых быстро распространились в толпе их друзей и родственников, ожидавших у зала суда. Но не успели Морелло и его люди выйти из здания суда, как Маккласки снова арестовал их, на этот раз по обвинению в лжесвидетельстве – поскольку каждый, давая свидетельские показания, отрицал, что знал Мадониа. Люпо было предъявлено отдельное обвинение в фальсификации денежных средств. Переписка, которую Флинн изъял в его комнате, показала, что он рассылал по почте поддельные банкноты итальянским рабочим в Канаде.