Морелло вел большей частью уединенное существование в течение пяти лет, с тех пор как в 1898 году скончалась его жена. Уход Марии Марвелези из жизни, когда ей было всего двадцать девять, возможно, явился результатом малярии, которой она заразилась, пока семья проживала в Техасе. Мафиозо остался с двухлетним сыном по имени Калоджеро. Мальчик, однако, не жил вместе с отцом и воспитывался, по всей видимости, матерью Морелло и его незамужними сестрами. Избавленный от этого бремени, босс предпочитал перемещаться между дешевыми съемными квартирами, то и дело меняя одну на другую. Они располагались в беднейших районах города, и большинство из них представляли собой не более чем угол для ночлега. В 1900 году он жил в восточном Гарлеме, тремя годами позже – в убогой захламленной комнатке в мансарде в центре города, в доме 178 по Кристи-стрит, но застать его по какому-либо из многочисленных адресов было практически невозможно. Он работал по ночам и наведывался в свое жилище, только чтобы поспать. Соседи не знали его либо делали вид, что не знали.

Морелло ощущал необходимость в женском обществе. К 1900 году он встречался с еще одной сицилийской женщиной. Они тоже произвели на свет ребенка – девочка родилась, вероятно, в начале 1901 года. Насколько были осведомлены полиция и Секретная служба, пара жила как муж и жена. Но Анджела Терранова смотрела на вещи по-другому. Мать Клешни не одобряла этих отношений, и незадолго до бочкового убийства она, вместе с дочерьми, решила, что настало время подыскать сыну вторую жену. Это должна была быть женщина из семьи, заслужившей их одобрение, и родом непременно из Корлеоне.

Морелло, казалось, не имел ничего против. «Я задумал жениться», – признавался он одной знакомой, которую просил помочь разорвать прежние отношения. Хлопоты, связанные с подбором подходящей невесты, легли, однако, на плечи его старшей сестры, Мариетты Морелло, которая была направлена на Сицилию, чтобы уладить необходимые формальности. Обратившись за советом к родственникам, которые, как и раньше, жили в Корлеоне, Мариетта остановила свой выбор на сестрах Салеми. Она раздобыла их фотографии и вернулась в Нью-Йорк. Изучив портреты, Морелло выбрал младшую сестру, двадцатилетнюю сногсшибательную красотку Николину, или Лину, как ее называли в семье. Были поспешно сделаны соответствующие приготовления, и тем же летом Мариетта Морелло снова отплыла в Сицилию, прихватив с собой Лючию Терранову. Возвратились они в сентябре вместе с Линой и внушительным приданым в размере около четырех сотен долларов. В пути невесту Клешни сопровождали ее старшая сестра и брат, Винченцо Салеми. Винченцо женится на Лючии в декабре того же года, через четыре дня после свадьбы Волка Люпо и Сальватриче.

Семья Салеми со всей очевидностью стремилась скрепить союз с кланом Морелло – Терранова; не подлежит сомнению также и то, что они были осведомлены о криминальной деятельности своей новой родни и, возможно, даже имели связи с Мафией Корлеоне со своей стороны, учитывая, что новоиспеченный муж Лючии Террановы, Винченцо, оказался вовлечен в круги нью-йоркской организованной преступности. Брак Лины и Морелло, подобно союзу Сальватриче и Люпо, был не просто браком по расчету. Лина подарит мужу трех дочерей, первая из которых родится в 1908 году, и сына и на всю жизнь останется его верным помощником. Темноволосая, страстная, обладавшая взрывным темпераментом, Лина умела читать и писать – необычные качества для сицилийской женщины того времени, хотя, как и Морелло, она не говорила по-английски и не училась этого делать еще по меньшей мере лет десять. Она также обладала обостренным чувством собственного достоинства. Никогда больше Морелло не увидится со своей сицилийской пассией – даже с малышкой, которую они произвели на свет и которая не дожила до двухлетнего возраста. Никогда больше не будут супруги жить в тесных неприглядных комнатушках. Вскоре Клешня обосновался в более вместительной и более комфортабельной квартире на 107-й Ист-стрит, неподалеку от его родителей, сестер и братьев. В ту пору и на протяжении еще нескольких лет семья не могла похвастать влиятельностью. Их стремительно увеличивавшиеся доходы утекали в инвестиции или шли на компенсацию резко возросших затрат на ведение бесчисленных противозаконных делишек. Несмотря на это, во многом благодаря Лине Морелло наконец стал вести тот образ жизни, который в большей степени подходил уважаемому человеку.

Семейный бизнес по-прежнему процветал, и к 1903 году продуктовая империя Люпо была самым быстрорастущим бизнесом, распространившись за пределы Маленькой Италии и обосновавшись в форпостах в итальянском Гарлеме и Бруклине. Возможности, как в коммерческом, так и в криминальном плане, казались безграничными. Состоятельные клиенты получали письма от Черной руки. Оптовые операции Люпо, лежавшие в основе розничного бизнеса и поставок итальянской еды и вина по всему городу, использовались для того, чтобы вымогать деньги у десятков независимых бакалейщиков, которых вынуждали платить по высоким ценам и которые быстро поняли, насколько опасно помышлять о смене бизнес-партнера на его более дешевого конкурента. Завуалированные угрозы вскоре уступили место насилию – начиная с отравления целых упряжек лошадей, столь дорогих и уязвимых, но от этого не менее необходимых каждому бакалейщику для доставки, и заканчивая взрывами магазинов и даже жилых домов. Один владелец магазина, Гаэтано Коста, мясник из Бруклина, был застрелен в собственном магазине из-за отказа удовлетворить требование в тысячу долларов. Сальваторе Мандзелла, торговавший итальянскими винами и продуктами в заведениях на Элизабет-стрит, был доведен до банкротства четырьмя годами непрерывных вымогательств. По крайней мере, он прожил достаточно долго, чтобы засвидетельствовать, что его регулярно посещал Люпо, который заставлял его пачками подписывать пустые квитанции и накладные. Волк сам заполнял их и использовал по своему усмотрению. «На карту была поставлена моя жизнь», – сказал Мандзелла в ответ на вопрос, почему он так поступал. В общей сложности за прошедшие годы он был ограблен на несколько тысяч долларов, включая сумму 1075 долларов наличными, которая набралась в магазине, когда туда заявился Люпо.

Производство фальшивых банкнот также оставалось одним из важнейших видов деятельности Морелло, хотя в это время семья в высшей степени настороженно относилась к Секретной службе и опасалась печатать денежные знаки на Манхэттене. По соображениям Морелло, куда безопаснее было отправить печатные формы в Италию, где поддельные деньги были бы спрятаны подальше от любопытных глаз нового главы нью-йоркского бюро Уильяма Флинна. Оставалась проблема ввоза подделок обратно в Соединенные Штаты, но тут решение подсказал успех оптового бизнеса Люпо. К 1902 году Волк ввозил из Италии вин, оливкового масла и прочих продуктов питания на тысячи долларов, и партии его товара, выгруженные на пирсах Манхэттена, подвергались лишь поверхностной проверке со стороны таможенных агентов. Морелло организовал дело так, что его грубо оттиснутые доллары запечатывались в банки из-под оливкового масла емкостью в галлон[64]. Новая операция принесла немедленный результат; прямо под носом у американских таможенных агентов в Нью-Йорк были успешно ввезены в общей сложности более десяти тысяч долларов – и затем не менее успешно распределены в Нью-Йорке, Питтсбурге, Йонкерсе и, возможно, еще в полудюжине городов.

Флинн с первых дней 1903 года был осведомлен о том, что на Манхэттене имели хождение банкноты Морелло. Работа итальянских печатников была видна издалека (банкноты содержали не менее десяти орфографических ошибок, как пояснил шеф), но Секретная служба не продвинулась в этом деле сколь-нибудь ощутимо, несмотря на то, что на безрезультатные поиски завода фальшивомонетчиков пришлось бросить значительные ресурсы. Были арестованы некоторые шняготолкатели, но ни одного из них не удалось заставить говорить. Дисциплина в первой семье была жесткой – в 1902–1903 годах намного жестче, чем двумя годами ранее, и небезосновательно, учитывая сроки заключения, к которым были приговорены Калоджеро Маджоре и ирландцы Пижона Томпсона.

Клешня хорошо усвоил уроки 1900 года. Теперь его банда состояла полностью из сицилийцев, от толкателей на улицах до носильщиков болванок и выше, вплоть до главных мафиози, которые организовывали распределение денег. Морелло и Люпо имели настолько отдаленное отношение к бизнесу, насколько это было возможно; ни единая улика не должна была вывести на их след полицию или федеральные власти. И эта система работала без сбоев. Все самые важные члены семьи Морелло избежали задержания, а когда Вито Лядука был схвачен в Питтсбурге с двумя толкателями и некоторым количеством пятидолларовых банкнот своего босса, он добился освобождения через неделю, в то время как оба толкателя предстали перед судом.

Немногочисленные утечки, как реальные, так и потенциальные, были закрыты, причем с такой неумолимой беспощадностью, что подумывать о предательстве Морелло мог только безрассудный или полоумный. Самый наглядный пример решимости Клешни защищать себя явило лето 1902 года, когда на берегу Ист-Ривер, в местечке под названием Бухта Мертвеца были найдены ужасающе изуродованные останки бруклинского бакалейщика. Джузеппе Катаниа, рослый мускулистый сицилиец, обладавший, по всеобщему убеждению, силой двух, а то и трех человек, управлял магазином в доме 165 по Коламбия-стрит: через него-то и проходили фальшивые деньги Мафии. Катаниа, которого в банду Морелло ввел, вероятно, Люпо во время краткого пребывания в Бруклине в 1901 году, не вернулся домой и два дня числился пропавшим, пока группа мальчишек, купавшихся в Ист-Ривер, не обнаружила в водорослях два больших мешка из-под картошки. Движимые любопытством, а также надеждой, что за содержимое мешков удастся что-нибудь выручить, мальчики вскрыли их перочинными ножиками. В одном мешке оказался комплект пропитанной кровью одежды. В другом находилось обнаженное тело пропавшего бакалейщика, надежно связанное длинной веревкой; лодыжки были привязаны к пояснице, а торс почти полностью обескровлен. Горло мертвеца было перерезано, и голова держалась на единственном сухожилии. «Должно быть, из ужасной раны вылился галлон крови», – сделала предположение Brooklyn Daily Eagle, добавив, что для того, чтобы одолеть человека такой физической силы, понадобилось бы несколько нападавших.

Полицейское расследование убийства Катаниа ни к чему не привело, потонув в спекуляциях о вендетте, давным-давно вошедшей в силу в Италии, и ссорах с друзьями. Жена убитого и его шестеро детей клялись, что у него не было врагов, и история, занимавшая поначалу первые полосы, исчезла из газет через неделю. В результате полиция пришла к выводу, что за убийством стояла Мафия, но не было ни убедительных доказательств, ни арестов, и для того чтобы найти его истинный мотив, оставалось надеяться только на упорство Уильяма Флинна. Убитый бакалейщик, как шеф узнал год спустя от осведомителей в Маленькой Италии, любил выпить, а выпив – поговорить. Весть о его неблагоразумии достигла ушей Клешни, который решил, что простого предупреждения будет недостаточно. Когда приговоренного в последний раз видели на Манхэттене незадолго до убийства, он был в компании Волка Люпо. Чудовищное убийство – чуть ли не обезглавливание – Катаниа, его тело, упакованное в мешки, которые предназначались для того, чтобы их обнаружили, – все это являлось прямым следствием стремления Морелло во что бы то ни стало передать членам своей семьи послание: слабость и недостаток дисциплины означают неизбежную смерть.

Убийство Катаниа закрыло одну потенциальную утечку тайных подробностей производства контрафакта, и Морелло больше не испытывал проблем с пьяной болтовней и раскрытием секретов. Это убедительно доказал эпизод, произошедший в конце 1902 года, когда несколько членов его шайки были пойманы в Йонкерсе, к северу от Нью-Йорка, при сбыте банкнот Клешни.

Шняготолкатели Изадоре Крочевера и Джузеппе ди Приемо, шурин Мадониа, являлись типичными «шестерками» в банде Морелло. Оба были выходцами из западной Сицилии – ди Приемо из маленького городка Санта-Маргерита в провинции Агридженто, а Крочевера, возможно, из Палермо, – и оба прибыли в Соединенные Штаты лишь недавно.

Два сицилийца в сопровождении носильщика болванок по имени Джузеппе Джалломбардо вечером 29 и 31 декабря расплачивались за напитки, сигареты и еду. Одну банкноту отдали в уплату в салуне Рафаэля Барбариты, другую – в мясной лавке Джона Росси, за пакет почек и свиных отбивных. Мясники были излюбленной мишенью фальшивомонетчиков, поскольку жир, скопившийся на их руках, затруднял распознавание фальшивых купюр, которые тоже покрывались жиром[65].

29 декабря все обошлось, а вот в канун Нового года фортуна отвернулась от троих сицилийцев. Один из владельцев магазина, которому была вручена поддельная купюра, еще раз внимательно осмотрел ее после того, как толкатели вышли, а затем вызвал патрульного. Ди Приемо и Крочевере не повезло. Патрульный заметил парочку, когда они шли, болтая, по улице, и оба были арестованы.

Морелло испытал бы мрачное удовлетворение, узнай он, насколько стойкими его толкатели оказались на допросе. Флинн предпринял серию решительных попыток вырвать у пленников сведения, но ни Крочевера, ни ди Приемо не произнесли ни слова, которое можно было использовать в деле. Несколько допросов каждого по отдельности не смогли вытащить ни единой полезной подробности ни из одного из них, и Флинн, который после восьми месяцев службы в Нью-Йорке успел привыкнуть к сицилийской непокорности, был уверен, что за этим упрямством стоит нечто большее, чем врожденная ненависть к властям. «Я знал, что ни один из этих людей не заговорит, – писал шеф Секретной службы. – Если бы кто-то отважился на это и его отпустили, то, вне всяких сомнений, его тело нашли бы расчлененным и изуродованным не далее как через 24 часа».

Флинн прибегнул к еще одной, последней уловке, чтобы заставить арестованных говорить: остроумную попытку натравить двух сицилийцев друг на друга на ближайшем допросе. «Всячески подчеркивая обстановку секретности, – объяснил он свою тактику несколько лет спустя…

…я продержал ди Приемо во внутренней комнате больше часа. Крочевера, конечно же, знал, что он находится там, и мой план заключался в том, чтобы заставить его думать, будто ди Приемо признался, тем самым подвигнув другого пленника в отместку сдать своего товарища и, возможно, выдать-таки некоторые тайны банды.