Среди пятидесяти одной подписи, приложенной к этому обращению, были автографы Уильяма Паркерсона и нескольких местных политиков.

Призыв быстро распространился по городу, и на следующее утро в назначенное время собралась толпа численностью восемь тысяч человек. Многие вооружились пистолетами, ружьями, ножами, дубинками и палками. Предводитель поборников справедливости Паркерсон – его глаза «вспыхивали огнем» – произнес зажигательную речь, осудив оправдательные приговоры «мафиозному обществу» и закончив воодушевляющим призывом: «Следуйте за мной и узрите убийство Хеннесси отмщенным!» Толпа, как писал газетный репортер, который был свидетелем происходившего, «обезумела, скандируя “Да, да, вешай даго!”», и начала двигаться к окружной тюрьме. По прибытии на место в огонь народного возмущения была подлита порция масла: начальник тюрьмы отпустил из-под стражи всех находившихся там итальянцев (девятнадцать человек), пытаясь тем самым спасти их жизни, и наказал им найти укрытие в тюремных корпусах.

Толпа не желала сдаваться. Задние ворота были тут же снесены, и бойцы народной дружины заняли все выходы, в то время как вооруженный оперативный отряд – шестьдесят крепких мужчин, лично отобранных Паркерсоном, – целенаправленно прочесывал тюрьму в поисках кого-либо из сицилийцев. Шестерых заключенных, которых предали другие арестанты, указавшие на место их укрытия, построили в шеренгу у стены и расстреляли из дробовиков. Была сделана по меньшей мере сотня выстрелов, и тела были буквально разорваны на куски. Макека, загнанный в угол камеры и припертый спиной к решетке, схватил индийскую дубинку[58], тщетно пытаясь защититься, но его постигла та же участь. Полицци, сумасшедший, был захвачен живым и передан многотысячной толпе снаружи. Его тут же привязали к ближайшему уличному фонарю, тем самым наполовину повесив, и выпустили в него более тридцати пуль.

Когда Паркерсон объявил об окончании бойни, его вынесли на плечах, как триумфатора. «Насилие толпы, – благочестиво заметил юрист, когда сборище стало рассеиваться, – представляет собой одну из самых ужасных вещей на земле. Вы выполнили свой долг. Теперь идите по домам. Если вы мне понадобитесь, я призову вас».

В Орлеанской окружной тюрьме в ходе этого единственного крупного акта линчевания в США были убиты одиннадцать человек, и большинство американцев полагали, что свершилось правосудие. Однако, по правде говоря, есть масса оснований сомневаться в этом. Пятеро из убитых были членами группы заключенных, ожидавших разбирательства; они даже не представали перед судом по делу об убийстве Хеннесси. Кроме того, нескольким скандально известным фигурантам дела, которым предъявили обвинение, удалось спастись. Среди восьми выживших был Чарльз Матранга, нашедший убежище под половицами кладовой в женском отделении тюрьмы. Страсти в городе после линчевания улеглись настолько быстро, что он смог вернуться к прежней работе начальника портовых рабочих без видимых затруднений – и, судя по всему, продолжать мирно работать до ухода на пенсию в 1918 году.

Принимал ли Матранга деятельное участие в преступной деятельности в портовых районах, остается невыясненным; известно, что он ни разу не был осужден за какое-либо преступление. О новоорлеанской Мафии тоже не было слышно на протяжении нескольких десятилетий, хотя в дельте Миссисипи время от времени циркулировали темные слухи: то об итальянском заговоре с целью убийства всех официальных лиц в Новом Орлеане в 1890 году, то об одиннадцати нераскрытых убийствах итальянцев пятью годами позже. Возможно, линчевание разрушило деятельность Стоппальери или, по крайней мере, сделало группировку более осторожной. Как бы то ни было, Соединенные Штаты впервые увидели «Общество чести» в действии.

Убийство Хеннесси вселило в тысячи американцев такой ужас перед Мафией, какого они не испытывали в течение целого века. Этот ужас имел далеко идущие последствия. Он укрепил веру в существование Общества и во много раз усилил страх и ненависть по отношению к сицилийцам во всех уголках страны. В наступающем десятилетии бо́льшая часть преступлений, совершенных итальянцами в Соединенных Штатах, без особых раздумий приписывалась Мафии – и, как результат, итальянцы стали сталкиваться с более частыми проявлениями насилия и дискриминации. В 1890-е годы в Луизиане подверглись линчеванию восемь сицилийцев, еще трое – в 1892-м и еще пятеро – тремя годами позже. Смятение вспыхивало в Денвере в 1892 году, в Милуоки – в 1897-м и в Сан-Франциско – в 1898-м.

В Бостоне двое итальянских полицейских получили угрозы от «Мафии», утверждавшей, что в городе насчитывается сорок пять ее членов. По словам лейтенанта Джона Уилера из полиции Чикаго, его личный опыт показал, что «ветвь общества Мафии» существовала и в его городе: мнение, эхом которого прозвучал голос прославленного Эндрю Льюиса Драммонда, бывшего главы Секретной службы. Многие полицейские, судьи и репортеры придерживались иной точки зрения, а найти свидетельства, которые доказывали бы, а не просто предполагали, существование «общества Мафии», было нелегко. В Чикаго начальник лейтенанта Уилера инспектор Майкл Льюис настаивал на том, что он «не имеет ни малейшей причины подозревать о существовании Мафии» в городе. Оскар Дуранте, редактор ежедневого издания для итальянцев, живущих в Америке, пошел еще дальше. «Это все чепуха, глупости, малоумие, – разразился он критикой. – Всякий раз, когда случается пьяная потасовка между итальянцами, публика и пресса кричат: “Мафия!” Такой организации нет и никогда не было».

Только в Нью-Йорке отыскалось убедительное доказательство существования того, что The New York Times несколькими годами позже опишет как «самую тайную и ужасную организацию в мире»; только в Нью-Йорке полиция была склонна полагать, по крайней мере временно, что в городе присутствуют мафиози. Свидетельство того, что в Нью-Йорке действовала как минимум одна семья сицилийской Мафии, относится еще к 1884 году, когда и полиция, и Секретная служба получили предупреждение о деятельности двух братьев по фамилии Фарак.

Братья Рэймонд и Кармело по фамилии Фарак прибыли в Нью-Йорк из Палермо настолько давно (летом 1853 года), что сами вряд ли являлись членами Мафии. Однако полиция Бруклина, где они проживали, была уверена, что у этой парочки имелись тайные доходы. Внешне Рэймонд Фарак производил приятное впечатление: шести футов ростом, он имел образование, прекрасно говорил по-английски и был безупречен во всем, от ухоженных бакенбард и прически до туфель – больше, чем можно было бы ожидать от человека, который владел и заведовал небольшой фотостудией. Его младший брат, Кармело, тоже неплохо устроился, несмотря на то, что зарабатывал на жизнь ремеслом парикмахера и был совладельцем разорившегося магазина сигар. Вне всякого сомнения, Рэймонд имел связи с криминальным миром, но внимание полиции первым привлек Кармело Фарак, когда его тело было обнаружено на захолустном поле на Стейтен-Айленде. Он был заколот ножом в сердце.

Смерть Фарака, безусловно, была необычной, как не преминула отметить газета Brooklyn Daily Eagle. С одной стороны, сначала она была описана как самоубийство, хотя хирург, который осматривал тело, определил, что у Фарака были порезы на лице, а удар ножом нанесен сзади. С другой, когда обнаружили тело, его правая рука сжимала трость с вкладным клинком, хотя Фарак был левшой. Наконец, когда детективы явились поговорить с бизнес-партнером убитого, Антонио Флаккомио, при осмотре его нехитрой собственности они обнаружили, что он недавно протер и вычистил свою одежду кислотой. После этого полиция проявила к Флаккомио больший интерес, и со временем удалось найти свидетеля на Стейтен-Айленде, который видел, как Фарак разговаривал с человеком, соответствовавшим описанию его партнера, за минуту или две до смерти. Еще несколько свидетелей дали показания о рискованном характере сигарного бизнеса Фарака и о том, что наблюдали, как он дрался с Флаккомио из-за денег. Другой человек видел, как Фарак и Флаккомио садились на паром утром в день убийства.

Бо́льшая часть этой информации была добыта с трудом. Парикмахер из Бруклина, который одним из последних видел убитого живым, отказался говорить с репортерами, заявив: «Я не хочу, чтобы мое имя упоминалось в газетах, потому что эти сицилийцы – плохое, вероломное племя, и моя жизнь будет в опасности, если им станет известно, что я что-то сказал». (Газетчики, которым не было дела до итальянцев, все равно напечатали его имя.) Рэймонд Фарак тоже был немногословен. «Итальянцы, которые приезжают из Палермо, как правило, худшие люди в Италии, – сообщил он полиции. – Они прирежут человека, едва на него посмотрев». Мало кто удивился, когда коллегия присяжных при коронере назвала этот случай убийством, но заявила, что свидетельств для предъявления обвинения слишком мало.

В следующий раз об Антонио Флаккомио услышали только через два с лишним года. Главный подозреваемый исчез из Нью-Йорка вскоре после расследования и много ездил по стране – в Буффало, Луисвилль, Чикаго и Новый Орлеан.

Флаккомио не возвращался в Бруклин до июля 1886 года, когда он неожиданно заявился к Рэймонду Фараку – который позже сказал, что Флаккомио признался и попросил разрешения вернуться в Нью-Йорк: странная просьба, адресованная мелкому бизнесмену со средним достатком. Если верить Daily Eagle, Рэймонд ответил визитеру, что тот не может жить в Бруклине («Если он посмеет и я его увижу, я убью его!»). И Флаккомио отправился в Маленькую Италию. Там, на Манхэттене, он и встретил свою смерть. Это произошло два года спустя, неподалеку от колледжа Купер-Юнион, на площади Святого Марка.

Флаккомио провел вечер 14 октября 1888 года за игрой в карты с группой друзей. Когда он шел домой, на него напали. Два человека набросились на него на углу улицы. Пока его приятели сцепились с одним, второй выхватил ужасный на вид нож для хлеба и ударил его в грудь. Флаккомио только и успел пробормотать: «Меня убили», перед тем как съежиться и упасть на мостовую. В последовавшей сумятице убийцы скрылись. Тем не менее их узнали, и друзья убитого между собой пришли к мнению, что это были итальянцы.

Убийство у Купер-Юнион было не из тех дел, которые обычно раскрывал Департамент полиции Нью-Йорка. Это было чисто сицилийское дело, а Департамент не мог похвастаться успехами в борьбе с итальянской преступностью. По-итальянски говорили только два детектива (Джозефу Петрозино оставалось еще семь лет до повышения), а шестеро свидетелей, все являвшиеся друзьями жертвы, торжественно поклялись сами разобраться с этим делом, вместо того чтобы раскрывать личности убийц властям. Тем не менее расследование убийства Флаккомио было проведено быстро и, к удивлению большинства жителей Маленькой Италии, столь же быстро раскрыто.

Человеком, ответственным за этот неожиданный поворот событий, стал инспектор Томас Бёрнс. Ирландец сорока шести лет с редеющими волосами, лохматыми усами и блестевшими как стальные вязальные спицы, пронзительными глазами, Бёрнс был главой Детективного бюро Нью-Йорка. Известный как самый умный полицейский в городе, Бёрнс был новатором, который преобразовал отдел учета полицейского управления, открыл «Галерею негодяев», в которой собирал фотопортреты преступников, и усовершенствовал жестокие, но продуктивные методы третьей степени[59]. Кроме того, он был богат, поскольку, пользуясь консультациями инсайдеров с Уолл-стрит, сформировал целый портфель объектов недвижимости и ценных бумаг, стоимость которого в семьдесят раз превышала его годовую зарплату в пять тысяч долларов.

Бёрнс проявил интерес к делу Купер-Юнион по нескольким причинам. Первая была официальной. Даже близкие друзья Флаккомио не знали, что он был полицейским осведомителем, одним из немногих, которыми располагал Департамент полиции Нью-Йорка в Маленькой Италии. Незадолго до этого он предоставил Детективному бюро свидетельство против земляка-сицилийца и, по-видимому, также являлся источником информации о Мафии. Вторая причина была личной. Бёрнс заслужил свою репутацию исключительного полицейского благодаря своевременному раскрытию информации прессе, и в убийстве Флаккомио ему виделись газетные заголовки, не в последнюю очередь из-за уверенности в том, что он сможет раскрыть дело.

Первым шагом Бёрнса стал арест свидетелей. По его распоряжению троих мужчин, которые были с Флаккомио в момент убийства, заточили в самую мрачную тюрьму Нью-Йорка, Тумс[60], на Центральной улице в Нижнем Манхэттене. Трехдневное заточение в крохотных сырых камерах увенчалось выдачей имен. Убийцами, как Бёрнс проинформировал прессу несколькими днями позже, оказались два брата из Палермо, которых звали Карло и Винченцо Куартераро. Поймать Карло уже не представлялось возможным, так как он улизнул из страны, переодевшись священником. Винченцо Куартераро же был арестован, а затем препровожден в суд.