Затем следуют крестьяне. На этом все.
На Манхэттене им по-прежнему не были рады. Несмотря на то что итальянцы из южных провинций были полезны, поскольку выполняли грязную работу, которую иммигранты предыдущей волны считали недостойной для себя, многие жители Нью-Йорка относились к ним враждебно. Их смуглая кожа, плохое знание английского языка и приверженность чужеродной пище делали их какими-то неприятными. Они были, как повсеместно считалось, более легкомысленными, чем представители Северной Европы, и склонными к поножовщине и вендетте. Хуже того, только малая их часть приняла американские устои с рвением, приличествующим иммигрантам. Очень немногие итальянки выходили замуж за мужчин других национальностей. Заявления на получение гражданства США подали менее половины всех въехавших в страну. Для большинства сицилийцев и неаполитанцев Соединенные Штаты были таким местом, где нужно было много работать, мало тратить и что есть сил экономить. Многие планировали вернуться с накоплениями на родину. Такое поведение воспринималось основной массой американцев как неблагодарное и оскорбительное.
В то время, когда семья Терранова появилась на Манхэттене, общественное мнение еще более ожесточилось. Большое количество анархистов и социалистов, хлынувших в страну и пропагандировавших революцию, вызывало беспокойство[43] – равно как и количество преступников. Девятнадцать итальянцев из каждых двадцати, проходивших через остров Эллис, имели при себе оружие – ножи или револьверы, и ничто в американском законодательстве не могло воспрепятствовать им ввозить в город этот арсенал. Сообщалось, что сицилийская полиция выдает паспорта известным убийцам, чтобы выдворить их из страны: это оказалось поклепом, но причины относиться к подобным проблемам со всей серьезностью все же были. Через остров Эллис каждый день проходило настолько много итальянцев, что надлежащим образом проверить заявление каждого из них не представлялось возможным. Впрочем, когда проверке подвергли 1400 пассажиров парохода «Белгравия», обнаружилось, что каждый шестой из них предоставил ложную информацию. «Статистика показывает, – трубила
Однако для членов семьи Морелло – Терранова Нью-Йорк был желанным пристанищем. Там они оказывались в безопасности от итальянских властей. В то время Сицилия и Соединенные Штаты практически не сотрудничали. Разумеется, полиция Палермо и Корлеоне не предприняла никаких усилий для выяснения, не укрылся ли кто-либо из разыскиваемых преступников в Соединенных Штатах. Нью-йоркская же полиция озабочивалась тем, не имел ли преступник судимостей в Италии, только тогда, когда итальянец приобретал настолько дурную славу, что правительство вознамеривалось выслать его из страны. Любой иммигрант, который провел в Соединенных Штатах три года или более, получал иммунитет к депортации. Все, что нужно было сделать Джузеппе Морелло и его отчиму, – не влипать в неприятности в течение этого периода. Тогда они смогли бы оставить свои трудности в Сицилии позади.
Куда направились Терранова и его семья, когда они высадились на берег после острова Эллис, остается неизвестным; мы также не знаем точно, когда они воссоединились с Морелло. Скорее всего, клан поселился на съемной квартире в главном итальянском районе Манхэттена. Не говоря по-английски и стосковавшись, подобно большинству иммигрантов, по привычным в их стране товарам первой необходимости, они просто обязаны были взять курс на Маленькую Италию.
Итальянский район Нью-Йорка, центром которого была Малберри-стрит, в 1893 году только начал формироваться. Еще в 1890 году он был ирландским районом. Малберри-бенд, изгиб дороги в нескольких кварталах к северу от Сити-холла, являл собой самые осыпаемые бранью трущобы в городе: кишащие болезнями, покрытые слоем мусора, утыканные массой прибежищ с названиями вроде «Ночлег бандита» или «Переулок Бутылки» для отчаявшихся и нищих. «Нет ни фута на земле Бенда, который не оказался бы свидетелем какого-либо акта насилия», – писал борец с социальным неравенством Джейкоб Риис, чьи посещения замызганных ночлежных домов и питейных заведений Малберри-стрит после рабочего дня создали один из самых запоминающихся образов старого Нью-Йорка. Среди ужасов, которые описывал Риис, были дома, настолько облепленные грязью, что не загорелись бы при пожаре, и «забегаловки с выдохшимся пивом» в подвалах без окон, с земляным полом, где отчаянно ищущие забвения посетители поглощали дешевое виски и опивки со дна пивных бочонков, выброшенных из салунов.
Во многом благодаря выразительным образам Рииса худшие проявления Малберри-стрит были устранены в 1890 году, предоставив район следующей большой волне иммигрантов из Южной Европы. Тремя годами позже бурлящие улицы в окрестностях Бенда заполонили десятки тысяч мужчин, женщин и детей – такой численностью населения не могли похвастать многие города Италии.
Условия проживания в доходных домах Маленькой Италии были мрачными, хотя определенно не хуже, чем на родине. Многие из этих пришедших в упадок домов были сооружены до того, как новые законы о зонировании[44] повысили стандарты домовладения в Нью-Йорке. Постройки обычно занимали собой всю площадь земельных участков, на которых из-за этого было мало света и не оставалось места для отдыха. В отсутствие садов и общественных парков дети играли на крышах или на улицах. Зимой почти в каждом здании было холодно и сыро. Стены настолько насыщались влагой, что из них шел пар, когда разводили огонь. Летом квартиры раскалялись настолько, что даже сицилийцы, привыкшие в родных краях к адской жаре, предпочитали спать на крышах или на пожарных лестницах.
Тайны личной жизни в районе не существовало. Спальни служили гостиными, а кухни – спальнями. Туалетом, расположенным в коридоре, пользовались пятьдесят или шестьдесят человек. Помещения для мытья отсутствовали; для того чтобы помыться, требовалось идти в общественную баню. Не имелось и центрального отопления; единственным источником тепла в некоторых квартирах была кухонная плита. Счастливые обладатели каминов складывали уголь в кучи на полу, в углах, под кроватями, что делало невозможным содержание жилища в чистоте. По каждому дому курсировали полчища тараканов и клопов. Повсеместно сновали крысы. «Больше всего мне запомнились запахи старого квартала», – рассказывал один старый мафиозо из Корлеоне о Маленькой Италии времен своей юности.
Вы не поверите, сколько народу жило вместе в тех старых домах. На Элизабет-стрит, где жили мы, стояло шесть или семь домов. В этих зданиях, высотой, наверное, пять или шесть этажей, проживали пятнадцать или шестнадцать сотен человек. И все пускали постояльцев. Куча парней, которые приехали из Сицилии, были не женаты или оставили свои семьи в Италии. Они появлялись там только ночью, потому что весь день работали, и помимо них там ночевали, должно быть, еще семьсот или восемьсот человек. У нас-то было хорошо, потому что нас было только трое или четверо в трех комнатах, но в других квартирах жили и по семь, и по восемь взрослых, да еще и с десяток детей на такой же площади.
Некоторые запахи были приятными. Помню, например, как рано утром, скажем, в пять часов, можно было почуять запах поджаривавшихся яиц и перца, когда женщины готовили завтраки для своих сыновей и мужей. Но больше всего мне запомнились запахи человеческих тел и кухонных отбросов. Такого понятия, как вывоз мусора, в те дни не существовало, и все просто выбрасывали его на улицу или выставляли в коридор. Боже, какая стояла вонь!
Бедность была повседневной реальностью для большинства семей на Элизабет-стрит, совсем как до́ма в Италии. Более высокие доходы в Нью-Йорке, где даже неквалифицированный рабочий мог получать полтора доллара в день – сумму, в тридцать раз превышавшую пятицентовый заработок на Сицилии, – нивелировались более высокой стоимостью жизни; многие семьи с готовностью терпели лишения только для того, чтобы отправлять побольше денег своим близким на родину. Основными продуктами питания были макароны и овощи: их покупали у бесчисленных лоточников, запруживавших улицы Маленькой Италии. Мясо для большинства оставалось роскошью. Повозки с товарами ползли по пульсирующим улицам, а за ними следовали процессии маленьких детей, которые подбирали все, что с них падало, – или
Найти жилье в переполненных доходных домах Маленькой Италии было достаточно трудно. Работа, хорошая работа с достойными условиями труда и какими-никакими перспективами, оказалась чуть ли не иллюзией. Многие иммигранты – сотни и сотни тысяч – решались пересечь Атлантику, соблазнившись рассказами о несметных богатствах Соединенных Штатов, и они прибывали в Нью-Йорк полными надежд на то, что тоже легко скопят огромное состояние. В жизни же вышло совсем по-другому. Неквалифицированные итальянские рабочие могли рассчитывать только на грязную, черную работу, которой брезговали американцы. Одним из источников случайного заработка для мужчин был сбор утиля – просеивание куч зловонного мусора в поисках бутылок, костей и тряпок, которые можно было сдать за гроши. Иные были заняты на ремонте канализации или строительных работах в подземке либо же управлялись с городскими мусорными баржами[45]. Женщины трудились до седьмого пота в скудно освещенных помещениях, портя свое зрение неотрывным наблюдением за быстро движущейся иглой швейной машинки по девять часов в день кряду, или щипали перья для матрасов и подушек, зарабатывая болезни легких.
Временная работа такого типа была монотонной и низкооплачиваемой. Кроме того, она была до крайности ненадежной. Мужчин нанимали по договору, редко когда больше чем на неделю или две. Женщины работали на сдельной основе – склеивали конверты, из расчета три цента за тысячу штук, – и жили под постоянной угрозой того, что любое снижение производительности труда закончится увольнением. Непрерывный поток иммигрантов через остров Эллис означал, что конкуренция будет сопровождать даже самую низкооплачиваемую работу, и для многих итальянцев поколения Бернардо Террановы выходом было идти на работу к
Как ни старались мужчины в семье, вскоре стало очевидным, что этого недостаточно. Американская экономика, проседавшая с 1890 года, скатывалась в полномасштабную депрессию. Найти работу, даже временную, удавалось все реже; к лету в Нью-Йорке с ней стало совсем туго. Это был худший экономический кризис, с которым когда-либо сталкивались Соединенные Штаты. Великая экономическая паника 1893 года набирала обороты.
Паника 1893 года по своим последствиям напоминает Великую депрессию 1930-х. Золото обесценивалось, акции и паи резко упали в цене, тысячи фирм обанкротились, по крайней мере пятьсот банков потерпели крах: крайне неподходящее время, чтобы быть бедным иммигрантом в перепуганном Нью-Йорке. К декабрю без работы осталась как минимум четверть трудоспособного населения.
Морелло и Терранова провели тот ужасный год на Манхэттене. Как они выживали, неизвестно, но их положение было шатким. Даже с учетом того, что они получали помощь от других корлеонцев, у Террановы и Морелло были в общей сложности две жены и семеро детей, о которых требовалось заботиться; никто в семье не говорил по-английски; только один отпрыск достиг того возраста, в каком разрешалось работать, – Лючия, старшая из дочерей Террановы, которой в том году исполнилось семнадцать. Их сбережений и даже дохода от продажи личной собственности хватило бы ненадолго. Когда стало ясно, что экономика не скоро придет в себя, единственным реалистичным решением оставалось искать работу за пределами Нью-Йорка.
Чиро Терранова, второй по старшинству из сыновей Бернардо, был единственным в семье, кто когда-либо рассказывал о тех временах. В 1893 году ему исполнилось пять лет, и он уже был способен ухватить смысл проблем, с которыми столкнулись его родители. Он вспоминал, что вскоре после их прибытия в Штаты его сводный брат Джузеппе уехал из Нью-Йорка в поисках работы. Морелло отправился на юг, в Луизиану, по проторенному в те годы маршруту итальянских мигрантов. Большой дефицит рабочей силы на Глубоком Юге[46], где хлопковые поля и сахарные плантации так и не оправились после освобождения рабов четверть века назад, породил в землевладельцах страстное желание нанимать иммигрантов. Работники из Сицилии ценились особенно высоко: они трудились не покладая рук, были приучены гнуть спину изо дня в день и нередко были опытными фермерами – управляющие на плантациях не переставали удивляться тому разнообразию и количеству пищи, которые итальянцы как по волшебству добывали на тех небольших огородах около дома, что им было разрешено возделывать. Джентльмены с Юга обнаружили, что итальянцы охотно брались даже за самую грязную работу и – в отличие от китайских рабочих, с готовностью принимавших предложения сменить занятие на более выгодное, – как правило, выполняли условия контрактов.
По словам Чиро Террановы, вначале Морелло работал уличным торговцем фруктами, «продавая лимоны с мешком за плечами». За два месяца он накопил достаточно средств, чтобы обеспечить переезд семьи, и когда они прибыли, он и его отчим устроились работать на плантацию. Это происходило, по всей видимости, в начале 1894 года, когда сажали сахарный тростник и на полях было много работы. Позже, весной, рабочие требовались для прополки и прочистки дренажных каналов. В августе и сентябре растущий тростник прореживали, а осенью собирали урожай.
Октябрь знаменовал собой начало