Бёрнс был уверен, что у него имеется виновный, – уверен настолько, что поделился с нью-йоркскими газетами подробностями дела. Он отметил, что был поражен умом и криминальными способностями заключенных в Тумс, но гораздо большее впечатление на него произвели подробности их рассказов о некоем беспощадном братстве. «Они весьма умны и получили какое-никакое образование», – сообщил Бёрнс
Это беглецы из своей родной страны, замешанные в совершенных там преступлениях и правонарушениях. Криминальные элементы на Сицилии объединены в тайное общество, известное как «Маффия». Все его члены связаны клятвой защищать друг друга от представителей закона. Если один из членов общества совершает преступление, все остальные под страхом смерти обязаны покрывать его и держать преступление в тайне. В основном членами общества являются фальшивомонетчики и убийцы. Для них убийство сродни развлечению. У них нет жалости, и они не видят ничего особенного в том, чтобы убрать кого-то, кто встанет у них на пути или выдаст их тайны.
Трудно сказать, какая часть этих сведений действительно была получена из интервью Бёрнса. Инспектор мог узнать некоторые подробности из других источников, возможно, даже из газетных публикаций о Сицилии. Но его знания о деятельности современной Мафии в США были достаточно подробными, чтобы можно было предположить, что информация все-таки поступила из первых рук. Как он объяснял репортеру
Откровения сотрудника полиции уровня Томаса Бёрнса имели высокую значимость. Газеты, опубликовавшие интервью, не видели причин ставить их под сомнение, и когда Винченцо Куартераро предстал перед судом в конце марта 1889 года, те же газеты опубликовали материалы под заголовком «Убийство под знаком Мафии». К несчастью для полиции, предание широкой огласке заявлений Бёрнса замаскировало существенные недочеты в деле, самым важным из которых было то, что против Куартераро не было реальных свидетельств, кроме заявлений друзей жертвы, которые сами являлись преступниками. Даже Джон Гофф, помощник окружного прокурора, представлявший в деле сторону обвинения, признал, что добиться обвинительного приговора будет нелегко. «Он утверждает, что если бы речь шла об обвинении в воровстве, то он рекомендовал бы отклонить обвинительное заключение на основании доказательств, но поскольку это убийство, он не станет брать на себя ответственность», – поясняла
Гофф нашел одного свидетеля для дачи показаний о существовании Мафии: «Итальянец, приказ о смерти которого был дан за то, что он выдал сведения правительству… Его покрытая шрамами щека говорит о том, что была предпринята попытка привести приговор Мафии в исполнение». Со своей стороны Куартераро собрал внушительное количество показаний, как американцев, так и итальянцев, чтобы доказать, что в момент убийства он находился за много миль от места преступления. К тому же свидетельства Гоффа были предоставлены низшими слоями населения – «отбросами сицилийского общества», – которые не произвели должного впечатления ни на судью, ни на присяжных. Адвокат Куартераро открыто обвинил троих человек, которых Бёрнс поместил в тюрьму Тумс, в том, что они сами совершили убийство.
Вынесение в итоге оправдательного приговора сицилийцу не стало неожиданностью для тех, кто наблюдал за процессом, но, безусловно, явилось ударом для Бёрнса. Инспектор поставил на виновность Куартераро некоторую часть своего громадного авторитета, и вердикт присяжных обрек его на судорожные попытки откреститься от своих прежних заявлений. «Как класс, – сообщил инспектор
Резкая смена курса инспектора Бёрнса стала важной вехой в истории Мафии. Великий детектив обладал таким авторитетом, который мог повлиять на нью-йоркских журналистов и нью-йоркское общественное мнение. Если бы Винченцо Куартераро был осужден, газеты доложили бы о триумфе Бёрнса и одобрили его приговор Мафии. Мысль о том, что члены братства жили в Нью-Йорке, могла бы быть принята обществом за год или даже более до того, как Джузеппе Морелло ступил на американскую землю, и полиция, особенно Детективное бюро, могла бы занять гораздо более жесткую позицию по отношению к сицилийской преступности и, возможно, привлечь к работе большее число детективов итальянского происхождения. Суды также могли бы быть более склонными выносить обвинительные приговоры подозреваемым мафиози, чем они оказались после вердикта Куартераро.
Как бы то ни было, последствия первого и наименее запомнившегося судебного процесса над Мафией в Нью-Йорке были совсем другими. Полиция стала относиться к итальянской преступности более осторожно. Газеты исполнились скептицизма. И что самое важное, Бёрнс – самый известный, самый знаменитый, самый влиятельный детектив в стране – до известной степени отмежевался от Маленькой Италии и ее загадочных обитателей. «Да пусть хоть поубивают друг друга», – по некоторым сведениям, сказал инспектор. Не известно, сказал ли он это на самом деле, но такое мнение разделял весь Департамент полиции Нью-Йорка. С того времени и на протяжении нескольких десятилетий полиция уделяла намного меньше внимания преступлениям, совершенным в итальянском квартале, чем аналогичным правонарушениям, сведения о которых поступали из других частей города. Убийства, взрывы, массовые беспорядки – разумеется, все эти дела тоже расследовались, но раскрывались относительно редко. Более мелкие преступления, даже с применением насилия, не получали должного внимания, и итальянские злоумышленники, которые охотились исключительно на итальянцев, в большинстве случаев оставались безнаказанными.
Судебные разбирательства по делам Хеннесси и Флаккомио сформировали представление Америки о Мафии более чем на десять лет вперед – первое в большей степени, чем последнее, поскольку процесс над Куартераро освещался не в пример более скудно, чем события в Новом Орлеане. Но если страна в целом не заметила оправдательного приговора Винченцо Куартераро, то в Нью-Йорке он имел важные последствия, и одно из них заключалось в том, что первым мафиози стало проще беспрепятственно действовать в городе.
Для Морелло это были обнадеживающие новости, потому что – по его понятиям – преступление должно было наконец окупиться[61].
5. Клешня
Джузеппе Морелло вернулся в Нью-Йорк с карманами, полными денег, что он накопил за год, который провел на сахарных полях Луизианы, и еще за два года работы издольщиком в Техасе. Вероятно, по тем временам это была хорошая сумма – примерно пятьсот долларов. Этого было бы достаточно для того, чтобы заплатить за приличную квартиру в итальянском квартале и содержать семью в течение года, или для того, чтобы превратить в начальный капитал для мелкого бизнеса. О том, что Морелло и Терранова не обладали необходимыми средствами для достижения обеих целей сразу, говорит их выбор места жительства. В 1900 году Бернардо Терранова жил по адресу 4-я Ист-стрит, дом 123, в маленькой квартире в одном из доходных домов в бедном районе. Морелло проживал в комнате на углу Второй авеню и Ист-Хьюстон-стрит, в одной из самых густонаселенных трущоб на всем Манхэттене. Семейные средства в массе своей были направлены не на улучшение жилищных условий, а на развитие бизнеса, который Терранова открыл в итальянском квартале как мастер декоративной лепки. На протяжении нескольких следующих месяцев Морелло чем мог помогал своему отчиму, так же как и Винченцо, Никола и Чиро – после школы. В то же время Морелло начал вкладывать остатки семейных денег в собственные бизнес-проекты.
Собирался ли в действительности человек, который играл такую большую роль в делах
Первым приобретением Клешни был угольный склад в Маленькой Италии весной 1897 года. Данная деятельность продлилась всего год. После этого Морелло управлял итальянским салуном на 13-й улице и еще одним на Стентон-стрит, который пришлось закрыть через полгода после открытия «по причине отсутствия бизнеса». На 13-й улице дела шли не намного лучше. Второй бар тоже был продан. Самым амбициозным его предприятием была финиковая фабрика, на которой работали пятнадцать или двадцать человек, но и она тоже быстро разорилась. По словам Чиро Террановы, Морелло «владел этой фабрикой около шести или восьми месяцев, но постоянно терял на ней деньги». К весне 1899 года деньги закончились, и бары и фабрики – за исключением компании-подрядчика Террановы по декоративной лепке – закрылись или были проданы.
Видимо, именно тогда, где-то в 1898 или в начале 1899 года, Морелло вернулся к своему прежнему ремеслу фальшивомонетчика. В конце концов, виделось что-то непреодолимо притягательное в том, чтобы решать проблемы с деньгами посредством печатания новых денег, а Клешня располагал правильными знакомствами среди преступников сицилийского сообщества. Он переписывался с корлеонцами в изгнании по всей стране, обмениваясь письмами с людьми, которые проживали в Канзас-сити, Новом Орлеане, Бель-Роуз в Луизиане и даже в далеком Сиэтле. В самом Нью-Йорке, на улицах Маленькой Италии, были еще сотни человек, обладавших необходимыми навыками.
Нью-йоркское отделение Секретной службы, которым руководил тогда ветеран с огромным опытом Уильям П. Хейзен, ощутило легкое дуновение неприятностей весной 1899 года. Агенты в Бостоне, следившие за деятельностью другой банды итальянских фальшивомонетчиков – Мастрополе, – начали перехватывать письма, которыми обменивались члены банды. В марте того же года им попало в руки письмо со штемпелем Нью-Йорка. После вскрытия оказалось, что его отправил Морелло. В самом письме не было ничего, что можно было бы вменить в вину, но в делах с итальянскими бандами стандартной практикой было передавать подобную информацию в штаб-квартиру агентства в Вашингтоне. Там ее регистрировали, проверяли, сопоставляли с существующими списками подозреваемых и затем пересылали в дочерние отделения для дальнейшего расследования.
В данном случае последнюю часть работы взял на себя Джон Уилки, директор Секретной службы, продиктовав записку Хейзену с просьбой отправить агента на Вторую авеню для поиска нового подозреваемого. Хейзен поручил это задание специальному оперативному агенту Фрэнку Брауну, и Браун в тот же день сел на трамвай до Ист-Сайда. Агент нашел адрес Морелло, но не обнаружил следов ни Клешни, ни кого-либо, кто признался бы, что знал его. Тогда этому не придали большого значения. Морелло был всего лишь еще одним именем, и всегда оставалось с десяток других, которые требовалось проверить. Браун сообщил Хейзену о неудаче, и тот направил Уилки отчет в пару строк, а затем быстро забыл об этом.
Это была ошибка, о которой он и еще несколько человек будут сожалеть всю жизнь.
В нескольких милях от границ центральных районов города, в маленькой квартирке на первом этаже дома 329 по 106-й Ист-стрит Джузеппе Морелло устанавливал небольшой печатный станок в пустой комнате. Аппарат был старый, незамысловатый и определенно не способный штамповать точные копии ценных бумаг Казначейства, – но это было лучшее из того, что ему удалось достать. В любом случае, необходимости в идеальных репродукциях не было. Подделки Клешни должны были сбываться ночью в людных местах – салунах, игорных домах, закусочных, – где они могли подвергнуться в лучшем случае поверхностному осмотру. Они не смогли бы обмануть банкира или полицейского, но от них этого и не требовалось.
Морелло перебрался в итальянский анклав в восточном Гарлеме как раз вовремя – очевидно, благодаря скорее везению, чем точному расчету, и, вероятно, потому, что ему нужна была более крупная база. Печатную машину требовалось расположить таким образом, чтобы шум при работе пресса невозможно было услышать. Кроме того, имелись печатные формы и тьма прочего оборудования, слишком ценного, чтобы оставлять его без присмотра. Все должно было храниться в квартире, которая также служила домом и штаб-квартирой для нескольких членов банды.