Помощник окружного прокурора Гарван снова взял на себя допрос свидетелей. Самый драматичный момент этого утра наступил, когда к месту для дачи показаний вышел Бык Петто. Заключенный, сидевший с угрюмым видом на протяжении всего допроса Гарвана и отказавшийся взглянуть на арсенал стилетов и прочих «ужасных предметов», которые предъявил помощник окружного прокурора, упрямо молчал в ответ на новые вопросы…
…когда сержант уголовной полиции Петрозино внезапно поднес к глазам Петто, непосредственно обвиняемого в убийстве, фотографию убитого человека, изображавшую его таким, каким он был после смерти. Мужчина вздрогнул от неожиданности, его глаза закатились, он судорожно сцепил руки, но только на мгновение… потом взял себя в руки и, пожав плечами, отказался смотреть на фотографию снова, хотя она лежала перед ним еще пятнадцать минут.
Впрочем, труднее всего Гарвану и Петрозино оказалось произвести нужное впечатление на своих свидетелей. Репортеры много писали о признаниях Николы Тесты, который был помощником мясника в лавке Вито Лядуки на Стентон-стрит и который поразил представителей прессы признанием в том, что был племянником убитого бруклинского бакалейщика Джованни Катаниа, – но это были лишь косвенные улики. Джованни Дзаккони, сицилиец, имевший долю в этом магазине, был назван в суде владельцем повозки, в которой увезли труп Мадониа, и был выписан ордер на его арест. А вот Джозеф Фанаро, от которого ждали многого, явно пересмотрел свою позицию после встречи с окружным прокурором. Представ перед судом в качестве свидетеля, он упорно и сознательно молчал, отрицая, что знал Мадониа, несмотря на то, что двумя днями ранее сделал пространное заявление по данному поводу. Это была «замечательная демонстрация выраженной потери памяти», – язвительно заметила
Упрямство Фанаро было первым явственным признаком того, что дело Гарвана и Петрозино идет не по плану, но остальным свидетелям Гарвана пришлось еще хуже под стальными взглядами подсудимых. Люси и Сальваторе Мадониа дали показания о том, что узнали оловянные часы, добытые Кэри в «Кэпитал Лоун», – но, оказавшись на месте для дачи свидетельских показаний, Сальваторе стал говорить с «очевидной опаской», и на лице его запечатлелся ужас. Среди присутствовавших был Кэри, наблюдавший, как молодое поколение дает показания. Вот его слова:
Часы передали парню. Он посмотрел на них и уже был готов заговорить, когда в зале суда, который был заполнен людьми со смуглыми лицами, послышалось шарканье ног и свист. Один из них вскочил и приложил пальцы к губам… Молодой Мадониа больше не был уверен в том, что перед ним лежали часы его отца.
«Похожи на мои, – заикаясь, ответил юноша на вопрос Гарвана. – Но в мире может быть много таких часов, и точно я сказать не могу».
Люси Мадониа, жена убитого, давала столь же уклончивые ответы. Ей тоже передали часы, и она тоже вздрогнула, когда в зале суда послышалось шевеление и топот ног. Тот же смуглолицый человек вновь поднялся с места, и «миссис Мадониа», по словам Кэри, «за день до того уверенная, что часы принадлежали ее мужу, теперь потеряла память». Бесполезные показания членов семьи Мадониа нанесли ощутимый удар полиции, разрушив прочную связь Быка Петто и бочкового убийства. То, что осталось от полицейского дела, окончательно развалилось, когда в качестве свидетеля вызвали Пьетро Индзерилло. Кондитер, «который был готов, среди прочего, признать наличие бочек с сахаром в подсобной комнате магазина», побледнел от того же зловещего шарканья ног и отказался говорить.
Последним свидетелем, вызванным для дачи показаний в тот день, был Джузеппе ди Приемо, шурин Мадониа, отбывавший наказание в тюрьме. Невысокий сицилиец был последним из свидетелей, на основании показаний которого банде Морелло могли быть предъявлены обвинения. Зная, что ди Приемо имел все основания ненавидеть Клешню, Петрозино сделал все, что мог, чтобы убедить толкателя дать показания, пообещав ему полную защиту от семьи Морелло. Очевидно, обнадеженный такой гарантией, ди Приемо двумя днями ранее провел почти два часа, давая показания Фрэнсису Гарвану. Но оказавшись в суде, он принес присягу и тут же отозвал каждое слово. Фальшивомонетчик «смеялся в суде, – вспоминал рассерженный сержант Кэри, – и сказал, что Петто был его хорошим другом и, конечно, не стал бы убивать его зятя. Тем не менее нам было известно, что он ненавидел человека с бычьей шеей». На этот раз, подумалось Кэри, свидетеля не особенно напугала масса сицилийцев в зале суда. По убеждению сержанта, у ди Приемо была совершенно другая причина для молчания. Он планировал свершить собственное мщение за убийство мужа сестры.
Дознание проводилось еще семь дней, но вердикт был известен задолго до того, как оно доковыляло до конца. Мадониа, постановили присяжные, определенно был убит, но «неизвестным лицом или лицами». Обвинительных приговоров не было вынесено, даже Петто был в итоге выпущен из своей промозглой камеры в Тумс. Никто не слышал, чтобы Морелло когда-нибудь произнес хотя бы слово по этому поводу. Но прошло совсем немного времени, и события в других местах вновь привлекли внимание нью-йоркских газет к бочковому убийству. Когда это произошло, город и его полиция получили возможность окинуть более пристальным и беспристрастным взглядом всю глубину опасности, ожидающей всякого, кто навлечет на себя гнев Мафии.
Джузеппе Морелло оставил мало ключей к пониманию его истинного характера, если не считать того немногого, о чем можно сделать вывод на основании его преступлений, которые были толково спланированы и решительно исполнены. Во многих отношениях он был обычным сицилийцем: серьезно относился к обязанностям сына и главы собственного семейства и настолько чтил память своего отца, что троих его сыновей последовательно называли при крещении Калоджеро. Однако прежде всего Морелло был доминирующей личностью и человеком непоколебимой твердости духа. Оба эти качества, скорее всего, явились порождением тех трудностей, которые он вынужден был преодолевать, чтобы компенсировать свои физические недостатки. Его исключительные качества – по крайней мере, для убийцы – отчетливо проявились в его достижениях. Несмотря на то что мафиози были в Соединенных Штатах и до него, ни к одному из них коллеги-преступники не относились с таким благоговейным трепетом.
И все же в характере Морелло было мало привлекательного. Да, он проявил себя нестандартным начальником, который не чувствовал себя связанным правилами, придуманными другими людьми, и в своей первой семье он создал высокоэффективную преступную организацию. Более того, банда была его личным творением и очень отдаленно напоминала семью с точки зрения сицилийской Мафии. Не последним из талантов Клешни была способность сплотить разрозненную группу мафиози из разных городов и разного социального происхождения, сделав их настолько внушительной силой, что они завоевали господство над всеми другими бандами в итальянском районе Нью-Йорка. Однако Морелло был также коварным и злопамятным диктатором, который подавлял любое инакомыслие и редко обращался за советом даже к своим ближайшим лейтенантам. Из всех его многочисленных приспешников только Волк Люпо, видимо, не боялся его; остальные члены семьи были движимы скорее страхом, нежели преданностью. Шеф Флинн, который годами размышлял над разгадкой личности Морелло, заключил, что босса в основном интересовала власть, а не богатство: это объясняло, почему он жил скромно и не сделал столько денег, сколько могла бы принести его убийственная карьера. Для Флинна действия Клешни были легко объяснимы. Он писал, что Морелло был просто «плохим – совершенно, сознательно и страстно… Лишь о немногих людях можно сказать, что они получали удовольствие от того, что были преступниками. Старый Джузеппе был одним из них».
Шеф был уверен, что именно одержимость Морелло властью делала его непримиримым врагом, полным решимости покончить со слабостью в рядах своей банды, которая проявилась в деле о бочке, и всецело готовым расправиться даже с самыми преданными последователями, если это будет способствовать достижению его целей. Не нужно было обладать проницательностью Клешни, чтобы догадаться о том, что Секретная служба знала о его делах гораздо больше, чем он предполагал. Противостоянием его банды и властей он был во многом обязан непрофессионализму его людей – не в последнюю очередь Быка Петто, чье решение избавить Мадониа от однодолларовых часов легко могло стоить жизни боссу и нескольким другим людям. Проанализировав происшедшее, Морелло убедился, что в его ряды затесался по меньшей мере один предатель, и, очевидно, решил избавиться от тех людей, которые слишком много знали о бочковом убийстве. Жажда мести всем, кто, как он считал, нанес ему обиду, была одной из самых ярких черт Клешни. Осенью 1903 года он замыслил заговор против них всех.
Первым, чью жизнь унесли последствия бочкового убийства, был Сальваторе Эспечиале, сицилиец из Нью-Йорка, который был найден мертвым с двумя пулями в груди на углу одной из бруклинских улиц в декабре того же года. По сведениям местной полиции, Эспечиале получил некоторое образование, знал Джузеппе Катаниа и был косвенно причастен к делу Мадониа. Что более важно, как объяснил капитан Кондон из участка на Фултон-стрит, среди его сообщников ходили слухи о том, что «люди из Секретной службы использовали его как “подсадную утку”». Эспечиале, как утверждалось, был ответствен за предоставление информации, которая привела к аресту нескольких итальянских фальшивомонетчиков. В документах Уильяма Флинна по этому делу нет ничего, что позволило бы предположить, что это было правдой; но решающее значение имело то, верят ли в это сицилийцы. Эспечиале точно знал, что он в опасности. За несколько дней до смерти он купил билет на пароход до Неаполя. Как заметила одна газета, многим было понятно, что Мафия назначила «ужасное наказание», и «считалось, что это трагические последствия леденящей кровь тайны бочкового убийства». Другими словами, Морелло приказал убить человека, который, как он считал, был осведомителем Флинна в его шайке фальшивомонетчиков.
Следующее убийство в цепочке злодеяний, связанных с делом Мадониа, произошло в октябре 1905 года вдали от Нью-Йорка, в небольшом шахтерском городке Уилкс-Барре в штате Пенсильвания, который и сам являлся известным опорным пунктом Мафии и Черной руки. Жертвой в данном случае стал Томмазо Петто, который бежал с Манхэттена вскоре после освобождения из тюрьмы в январе 1904 года и проживал в этом городке под своим настоящим именем Лючано Перрини. После отъезда из Нью-Йорка Петто продолжил преступную карьеру. В его «послужном списке» появилось несколько арестов, и другие сицилийцы города, как отмечает одна газета в Уилкс-Барре, «побаивались его. Утверждается, что он был членом Черной руки и мафиозных кланов, [и] являлся тем, кого среди его соотечественников называют боссом или королем». Какова бы ни была репутация Петто, ее оказалось недостаточно для того, чтобы уберечь его от убийства. За несколько дней до происшествия хорошенькая жена Быка заметила незнакомца, который ошивался вокруг их дома. Когда она сказала об этом мужу, он отнесся к известию настолько серьезно, что начал носить за поясом крупнокалиберный револьвер. Это оружие было обнаружено рядом с телом после того, как Петто нашли распростертым на дороге около дома вечером 21 октября. Его подстерегли, когда он возвращался с работы. У него не было возможности открыть ответный огонь. Пять пуль из ружья попали ему в грудь с близкого расстояния. Судя по размеру нескольких ран – «достаточно больших, чтобы в них прошла чайная чашка», как писал один репортер после того, как поговорил с городской полицией, – убийцы использовали разрывные пули, чтобы прикончить жертву наверняка.
Новости о смерти Петто достигли Нью-Йорка через несколько дней, и сразу возникло предположение, что он был убит Джузеппе ди Приемо за свою причастность к бочковому убийству.
По убеждению Флинна, Петто, вероятнее всего, был убит кем-то из родственников Мадониа. «По-моему, – писал он, – убийство несомненно было актом мести». Однако вскоре после этого полиция начала прорабатывать теорию о конкурентах. Предполагалось, что Петто стал жертвой самого Морелло и был застрелен в наказание за идиотскую выходку с закладыванием часов Мадониа, а еще из-за того, что слишком много знал о тайне бочки.
Представление о Морелло как об убийце, обрушивавшем свой гнев на членов собственной банды и, возможно, использовавшем для совершения убийств свои связи в Мафии, получило большое распространение в последующие несколько лет, тем более что некоторые члены его семьи погибли столь же неестественной смертью, порой вдалеке от Манхэттена. Следующей жертвой стал Вито Лядука, застреленный в Карини, на Сицилии, в феврале 1908 года; затем в Огайо был убит Мессина Дженова. Через год после этого, летом 1909 года, Джованни Дзаккони – мясник со Стентон-стрит, управлявший, по мнению Петрозино, «повозкой смерти», которая привезла тело Мадониа в бочке к месту упокоения на 11-й Ист-стрит, – тоже был убит. Дзаккони покинул Нью-Йорк, чтобы начать новую жизнь и стать фермером, выращивая фрукты в Дэнбери, штат Коннектикут. 28 июля ему устроили засаду семеро убийц, напавших на него с дробовиками на проселочной дороге. Было сделано по меньшей мере двенадцать выстрелов. Мафиозо был обнаружен его сыном у придорожной канавы. Половина его лица была снесена. Одна вашингтонская газета писала: «Он был арестован в связи со знаменитым “бочковым убийством”, [и] считается, что он посеял вражду в организации и был убит из мести».
Неудача расследования бочкового убийства удивила весьма немногих. Ньюйоркцы привыкли к тому, что преступления, совершенные итальянцами, остаются нераскрытыми, почти всегда из-за недостатка убедительных доказательств. Однако операция Секретной службы длиною в год лежала в руинах, и все одинокие, унылые и опасные часы наблюдения, которые она за собой повлекла, пропали втуне. Хуже того: Морелло и его пособники были прекрасно осведомлены о том, что находятся под постоянным наблюдением.
Клешня всегда был осторожным человеком. Теперь же, когда за ним наблюдали специально назначенные люди из Секретной службы, его осторожность стала почти патологической, а его передвижения приобрели еще более непредсказуемый характер. Выходя из одного из своих убежищ, он шел быстро, часто оглядываясь через плечо, чтобы проверить, не следят ли за ним, и выработал раздражающую привычку сворачивать за угол и исчезать, нырнув в дверь ближайшего здания, прежде чем его преследователь мог догнать его. Семья Морелло также договорилась о том, чтобы почта скрытно доставлялась по неизвестному адресу: возможно, в бар или магазин, которым владел один из друзей босса. Секретная служба, которая получила больше веских доказательств неправомерных действий благодаря перехвату корреспонденции банды, чем из других источников, потратила месяцы, пытаясь выяснить, куда пересылалась пропавшая почта, но безрезультатно.
Флинн был крайне встревожен таким поворотом событий. Люпо и Морелло входили в число «самых опасных иностранных преступников в стране», – заключил он и поставил Маккласки в известность о том, что его аресты были преждевременными. «Слишком много полицейских, – жаловался начальник, – совершают ошибку, считая арест самой важной своей функцией. Самая важная задача полицейского – не арест, а осуждение. Арест без необходимых свидетельств означает для присяжных не только напрасный труд, но и, при тщательном анализе, признание в собственной слабости».