Зрелище, конечно, то еще, особенно оттяжка с вывер­том. В этом случае из тела при должной сноровке и силе каждый удар срезает по лоскуту мяса, обнажая кость. Сно­ровка у Павлуши была. Желания — хоть отбавляй. Что по­лучается — я видел сам. Слабонервным не рекомендую — результат смотрится отвратительно...

Потом мне показали решетку. Они, юмористы, «бояр­ским ложем» ее называют, потому что первым на нее уло­жили кого-то из родовитых. Вроде и простенькое приспо­собление — железный костяк, а посередине пять прутьев вдоль и поперек. Почти кровать, только без матраса, и не на ножках, а на цепях, которые уходят вверх и через за­крепленное под потолком колесико вниз, на ворот. А вни­зу тоже все просто — обычное углубление в полу, покры­тое серой слипшейся массой.

— Тут мы сало с кабанчиков топим,— радостно сооб­щил мне подьячий и, видя, что я внимательно всматрива­юсь в углубление, охотно удовлетворил мое любопытство:

—  Капает сальцо-то, вот и не получается у Павлушки всю золу дочиста выскоблить,— И тут же заторопился с оправданиями: — Но ты не помысли чего, он у меня за­всегда чистоту блюдет. Даже кнут, перед тем как в дело его пустить, и то всякий раз в соленой воде вымачивает, чтоб, стало быть, у наших гостей Антонова огня¹ не приключи­лось.

Потом очередь дошла и до стола, на котором чего толь­ко не лежало. Тут тебе и разные клещи, и молотки, и гвоз­ди. Словом, полный набор по кузнечному делу. Да и сам Павлуша габаритами тоже походил на молотобойца. Рос­том чуть ли не с меня, а мои сто семьдесят пять сантимет­ров для нынешней Руси это уже высоко, плечи о-го-го, бицепсы на руках хоть и подернулись бледным жирком, но все равно заметно, какие они здоровые. Жирок, кстати, чуть ли не единственное отличие от подручных настоя­щих кузнецов. Он да еще нездорово-бледная белизна кожи. А еще он оглушительно потел. Может, потому и хо­дил по подвалу в одних штанах да в кожаном фартуке на голом пузе, которое изрядно выпирало вперед.

Наконец экскурсия, затянувшаяся до обеда, закончи­лась. Про обед не мои измышления — подьячий сказал. Но тут же и огорчил, заметив, что мы с ним на трапезу еще не заработали, а задарма царев хлеб он жрать не желает — таким уж он добросовестным человеком уродился. Кусок, дескать, в горло не полезет. Мне бы полез, но он не спра­шивал.

— Да у нас и кой-что послаще имеется,— хитро под­мигнул мне подьячий,— Яства, они суть пища телесная, а мы ныне с тобой, мил-человек, души наши кормить учнем, для коих славная говоря не в пример приятнее,— И подвел меня к столу, усаживая на лавку напротив себя.

На столе уже все разложено — стопка бумаги на уголке, чернильница с гусиным пером и мои листочки. Их я за­приметил, еще когда мы только-только сюда вошли. Правда, они были перевернуты да еще накрыты какой-то книжицей, но уголок высовывался. По нему я и признал, что именно там находится. Он же беленький такой и по сравнению с его бумажонками смотрелся как чужеродное пятно. Эдакий луч света в темном царстве. А может, и нао­борот — с какой стороны посмотреть. Может, эти листы для меня станут черным мечом. Или топором.

—  Ну что, мил-человек, надумал о злодействе своем поведать? — Это подьячий мне.— Ты ж ныне все одно по­пался, яко ворона в суп, али яко вошь в щепоть, так чего уж тут. Или мне Павлушке сказывать, чтоб приступал? Ты готов там, друг Павлуша?

За спиной не голос — гул колокольный:

— Завсегда готов.

Бодро басит, с энтузиазмом. И ответ такой, что любой пионер позавидует. Ну не любой, но некто по фамилии Морозов точно. И зовут одинаково. Не иначе, вырос наш Павлик.

А мне, по всему выходит, пора приступать к ночным разработкам. Теперь пан или пропал, а уж дальше как по­лучится. Итак, пешка черных идет с с7 на с5. Вариант на­зывается «сицилианская защита», то бишь защита нападе­нием.

Или не так? Тогда скажем иначе. В красном, нет, лучше в синем углу начинающий боксер-легковес Константин Россошанский, в красном — Митрофан Евсеич, много­кратный победитель, обладатель и пытатель. Гонг. Пер­вый раунд начался.

Первым делом убрать лишних. Мне этот тяжеловес, что терпеливо ждет в углу, ни к чему, да и Посвист тоже.

—  Отчего ж не поговорить по душам с умным челове­ком. Только вот лишние людишки у тебя здесь, Митрофан Евсеич. Ни к чему они. Повели кату, чтоб вышел да татя вывел, а то опосля беды не оберешься.

И жду. Но подьячий молчит, колеблется. Не дошел до него мой первый удар. Даже защиту ставить не стал. Что ж, с другой стороны зайдем, пока не успел опомниться.

—  Или ты опаску имеешь, что сбегу я от тебя? — А в го­лосе насмешка пополам с презрением. Это для вящего ан­туража.— Так я ж весь цепями опутан,— А теперь снова тайны добавить, чтоб заинтересовался: — А на будущее поимей, дьяк, что нет среди твоих людишек умельцев че­ловечков обыскивать. Я-то ладно, а иной, из истинных злодеев, и нож утаить может, да в неурочный час им тебя и пырнет.

— Это что ж такое мои стрельцы упустили, мил-человек? Ты уж скажи, не таись.

Ага, думаю, старый ты черт. Никак проняло. Интерес пробился. Пора теперь и апперкот проводить, чтоб пря­мым в челюсть и в нокдаун.