— А молчал чего? — гораздо благодушнее осведомился Митрошка.

— Очи мои слабоваты,— сокрушенно вздохнул Иц­хак.— Пока вгляделся, пока признал, пока те припоми­нал... Да и обличьем они не совсем сходятся. Разве что по весу.

— Ладно,— великодушно махнул рукой подьячий,— Ты лучше скажи, точь-в-точь они схожи или как?

—  Не все,— уклончиво заметил Ицхак,— Есть такие, что совсем непохожи, есть те, что едины лишь по весу...

— Сколь у тебя всех? — перебил Митрошка.

—  Шесть,— лаконично ответил бен Иосиф, мысленно воззвав к богу Авраама и Иакова, чтобы тот помог, про­нес, выручил, потому что не на кого больше надеяться бедному иудею.

И услышал Яхве молитвы своего верного раба, заста­вил Митрошку покопаться в потайном месте где-то под столом, извлечь оттуда мешочек и залезть вовнутрь. То есть этот человек столь сильно понадобился подьячему, что тот даже не стал откладывать расчета на потом. Силы небесные, да что же он совершил? Или это его тайный ла­зутчик?

Но додумывать эту мысль Ицхак не стал. Иной раз кое-какие знания и впрямь могут облегчить жизнь, но, судя по всему, именно с этим могло получиться чересчур. Как бы оно не облегчило бедного купца на его бедную голову, отделив ее от не менее бедных и несчастных плеч. В Разбойной избе шибко знающих не любят, ох как не лю­бят.

Меж тем подьячий, не говоря ни слова, неторопливо, унимая рвущуюся из груди радость и дрожь в пальцах, один за другим извлекал из мешочка ефимки. Вынув шес­той, он неспешно пододвинул кучку серебра по направле­нию к Ицхаку, извлек седьмой, положил рядом с собой и негромко произнес:

— Теперь свои неси. Немедля...

Думаете, я все выдумал? Ничего подобного. Что каса­ется Ицхака, то впоследствии у меня было время выстро­ить логическую цепочку, а о ходе своих мыслей Митрошка рассказал сам. На первом же свидании. Так сказать, в рам­ках ознакомительной беседы. Даже изложил, с чего начал рассуждать и чем закончил. Действительно, логика есть, и вписывается все красиво.

А что до рублевиков, то о них он поведал мне в первую очередь. Как только меня усадили перед ним, первая его фраза как раз касалась денег: «Покамест у меня, мил-человек, из-за тебя одни протори. Эва сколь серебра я за твою голову купчине отвесил. Так что ты уж не серчай на старого, а подсоби, чтоб расходы эти в доходы обернулись. А я тебя тогда ни дите качать не заставлю, да и от прочих тягостей ослобоню».

И голос такой довольный, ни дать ни взять как у кота, который обожрался сметаной — того и гляди замурлычет.

А мне хоть волком вой. Влетел так влетел. Вот уж воис­тину жизнь — игра. Если повезет, так полосатая, а коли нет — в клеточку. Вместо встречи с любовью — скорое свидание с дыбой, вместо прекрасной незнакомки — по­дьячий Разбойной избы, а уж какие ждут меня радости в самой ближайшей перспективе — тут и вовсе ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вот оно — счастье твое. Целая миска, да еще с верхом. На тебе, Костя, не жалко, жри, да не подавись. Хоть пол­ной ложкой черпай, хоть черпаком, хоть половником.

Ох, думай Костя, да не просто думай, а — побыстрее. Как там сказал этот подьячий? «Завтра поутру я тебя с ды­бой нашей ознакомлю». Во как. Знаем мы это знакомство. Пускай видеть не доводилось, но Валерка рассказывал. Что и говорить, дама страстная. Народ от нее визжит в эк­стазе. Если с непривычки, то человек и после первого сви­дания с ней не сможет встать на ноги. Да разве она одна в их ведомстве. У них и без нее всякое-разное имеется. В из­бытке. Мне это тоже посулили: «Не скажешь подлинной, так скажешь подноготную».

А в ушах тихий голос друга, будто он стоит где-то ря­дом:

«А знаешь, Костя, откуда пошло выражение «речи до­подлинные»? Из Разбойной избы шестнадцатого века. Это означает слова, которые подозреваемый тать произ­нес после битья специальными палками. Длинниками их называют...»

Тоскливо от голоса становится, да что там, прямо ска­жу — страшно. И ведь уши не заткнешь — не поможет. Разве что головой потрясти — может, выскочит. А голос не унимается, продолжает:

«А знаешь, откуда взялось выражение «правда подно­готная»? Тоже оттуда. Татю иголки под ногти вгоняли, и то, что он наговорит после этих иголок, так называли».