Дальше все просто — распечатали в цвете да загнали в медальон, который я прилепил скотчем возле монет. Так что сама версия была готова заранее, а ночью я думал то­лько над тем, как ее эффектнее подать, чтоб проняло. В идеале желательно, чтобы не просто поверили, но еще и оказали содействие, хотя опять-таки в меру.

— Послали меня тайно, ибо у королевы Елизаветы во­рогов хоть отбавляй. Кой-кто из самых ближних желает, чтобы сия державная властительница дружила не с госуда­рем всея Руси Иоанном Васильевичем, а с иными, да еще из числа тех, с кем ваш же государь и воюет. Если б они обо мне проведали, я бы до Руси не добрался.

Слушает подьячий. И хорошо слушает. Завороженно. В глазах — живой интерес, сам застыл, не шелохнется. Даже пальцами по столу перестал барабанить, не до того. А я со­ловьем разливаюсь и дальше плету:

—  Парсуна же сия есть лик будущей избранницы госу­даря, леди Элизабет Тейлор, коя королеве доводится род­ной и самой любимой племянницей. Ради союза с Русью Елизавета готова тотчас выдать ее за великого русского царя. Правда, нетунее больших вотчин, да и со златом-се­ребром в ларях и сундуках негусто, но зато она — одна из наследниц Елизаветы, и со временем, после кончины, ко­ролева собиралась именно ей оставить и трон, и свою дер­жаву,— Ну а теперь добавить грома и молний, чтоб стал не голос, а колокол. И не просто звонил, а как при похоро­нах — мерно, торжественно, тяжело и мрачно: — Сюда-то я добрался, слава богу. Думал, все, конец моим страхам пред студеным морем-акияном, ан нет. Худо ныне стало на Руси от лихих людишек. Не управляется Разбойная изба с татями. Сам я от них пострадал дважды. Первый раз, когда шел с купчишками. И обоз разграбили дочиста, и мне досталось изрядно. Кошель не жалко — государь Иоанн Васильевич новым одарит, не пожалеет за хоро­шую весть рублевиков. В ином беда — заветный ларец, в коем я вез дары от Елизаветы, отняли. А в нем окромя да­ров имелось еще и послание. Не иначе как тати соблазни­лись на златые печати. И осталась у меня одна радость — успел я сунуть парсуну загодя в укромное место, потому ее и не сыскали. Опосля того нападения подобрала меня не­кая сердобольная баба и выходила у себя. Я ведь поначалу вовсе памяти лишился — потом только, спустя год она ко мне вернулась. Тут я сразу в путь-дорогу засобирался, ан сызнова беда приключилась — вновь тати напали да, по­читай, дочиста обчистили. В таком наряде являться к ва­шему государю мне показалось зазорно, вот я и решил в сельце подзаработать лечбой — все равно дороги развезло.

Но подьячий не сдается:

— Сам виноват. Объявился бы честь по чести, так тебя бы мигом к царю доставили.

— А ты что же себе думаешь, Митрофан Евсеич, у од­ной королевы Елизаветы вороги имеются? Их и у Иоанна Васильевича в избытке. Мне в Лондоне целый список на­печатали — пред кем надо таиться, а пред кем можно и от­крыться. Одна беда — он в моей одежонке был, а ее с меня тоже сняли,— Это называется удар на упреждение. Я, мол, ни о чем не ведаю, известно оно тебе или нет, но от верных слут царя таиться не собираюсь,— Сказывал мне как-то о государевых ворах Григорий Лукьянович...

— Кто?!

Ишь ты как взвился. Еще бы. Знакомство с Малютой Скуратовым по нынешним временам дорогого стоит. Те­перь и немного грубости не помешает...

—  Оглох, Митрофан Евсеич? Али решил, что ослышал­ся? Ладно, время терпит, а с меня от повтора не убудет. Григорий Лукьянович Скуратов-Вельский. Я тут подсо­бил ему малость — дочку его старшую сосватал удачно. Хоть и древен род Годуновых, а знакомцу самого государя Иоанна Васильевича отказать не смогли, ударили по ру­кам. Только ты об этом молчок пока. И о том, что аглиц- кая королева даже царским послам парсуну сию не дове­рила, хотя, когда я в Лондоне проживал, там и Степан Твердиков, и Федот Погорелов пребывали, тоже помал­кивай, но смекай. Оба из ваших земель, ан королева Ели­завета не им — мне, яко ее родичу, хошь и дальнему, пору­чила лик сей красавицы до Иоанна Васильевича довезти. А почему?

— А почему? — растопырил уши подьячий.

— Да потому что опаску имела,— пояснил я.

—  И с каким же ты кораблем в Колмогоры прибыл? — прищурился Митрошка.

Я почти чудом не попал в расставленную ловушку. Можно сказать, повезло, причем на сей раз удача таилась в... моем незнании. Если бы Валерка ухитрился узнать на­звания английских кораблей, прибывающих в Колмогоры в те годы, я бы обязательно ляпнул, но времени было мало, и разыскать список у него не получилось. Именно потому он чуточку изменил версию моего прибытия в Россию. Мол, все в тех же конспиративных целях, чтобы злобные враги королевы не смогли вычислить ее послан­ника, меня вначале отправили из Лондона в Копенгаген, а оттуда в Ригу. Далее я следовал по Западной Двине и вы­шел на русские просторы.

Примерно в этом ключе я и изложил все Митрошке, который в ответ почесал в затылке, недовольно пожевал губами и неохотно кивнул, так и не произнеся ни слова. То есть вроде бы и согласился, но скрепя сердце.

Еще бы. Если имена прибывших из Англии купцов фиксировались и вычислить отсутствие моей фамилии в списках прибывших легче легкого — вопрос лишь време­ни, то совсем иное дело — Рига. Там, разумеется, тоже ве­лись какие-то журналы, но покопаться в них в нынешнее время представителям Руси, считающейся злейшим вра­гом Ливонии, невозможно.

—  Но и ты о моем пути тоже молчок, — строго заметил я подьячему,— Это я уж так тебе, по-свойски, чтоб понял ты наконец, кого повязал.

—  Повяжешь тут,— не унимается подьячий,— А что за плоды ядовитые с собой вез? Отколь мне знать — то ли и впрямь для лечбы, то ли отрава. И где они ныне? Куда дел?

—  Плоды эти обычные помидоры,— отвечаю.— На Руси и впрямь неведомы. Они из Нового Света, где мне жить довелось. Иначе их еще золотыми яблочками имену­ют. И не отрава это вовсе. Хотел я татей припугнуть да страху напустить, но не вышло. Да ты про них у любого купца спроси, который в Испании побывал, он тебе то же самое расскажет.

— Где побывал?, — не понял подьячий.