Все-таки нельзя за несколько дней освоить особенно­сти языка. Пускай и родной, но четыреста с лишним лет разницы чувствуются. А практики у меня в той же Кузне- чихе — кот наплакал, вот и прокалываюсь. Хорошо, что я вроде как иностранец, а им простительно.

—  У вас их землями гишпанскими именуют,— вовремя припомнил я.— Потому и не нашли их твои люди, что я все сам съел с голодухи. Да еще вон с холопом своим поде­лился. Коль мне не веришь али сомневаешься, его по­спрошай.

Тут я вообще не врал. Помидоры мы действительно съели на первом же вечернем привале, когда еще не добра­лись до Кузнечихи. Пошли они за милую душу. Апостол поначалу наивно решил, что я захотел покончить счеты с жизнью. Он даже перехватил мою руку, но я растолковал ему, что если их как следует или даже слегка посолить, то вся отрава тут же бесследно пропадет.

—  И не жаль тебе златых яблочек? — спросил он,— Ты же сказывал, что князь Долгорукий...

—  Покойник их все равно не донесет, и меха мертвецу ни к чему,— перебил я его,— А я непременно помру с го­лоду, если не поем. К тому же у меня самого кой-какая бо­лезнь объявилась. От переживаний, наверное. Вот я ее и излечиваю.

Поверил, чудак-человек. Он вообще очень доверчи­вый. Правда, съел только половинку одного помидора. Вторую лишь поднес ко рту, но тут же ойкнул:

— Так у тебя ж болесть, дядька Константин. Ты уж сам их...

Как я ни уговаривал, больше не притронулся. Дескать, сыт он уже. Заботу обо мне проявил. Ишь ты. Таких оби­жать все равно что ребенка избивать — грех непроститель­ный. А уж плетью лупить, не говоря про дыбу, и вовсе. Кстати о плетях...

—      Токмо ты с бережением вопрошай,— небрежно ро­няю я подьячему.— Малец из верных. Верю я ему, не про­даст. А ежели ты его с дитем нянчиться заставишь, то он потом для меня негож станет.

Кажется, все правильно. Именно так заморский него­циант и должен выражаться — грубо, цинично, исходя исключительно из собственной корысти, иначе Митрош­ка моей заботы о парне не поймет.

— Поспрошаю,— кивает подьячий.— Токмо боязно мне. Вдруг вы с ним сговорились? Но не беда. Тут ведь из разных земель купчишек хватает. Ежели расстараться, то можно и из гишпанских земель сыскать. Глядишь, и яб­лочки златые сыщутся. Ты как их, еще разок отведать не против? — И пытливо уставился на меня.

Что, мол, на это ответишь?

— Коли угостят им, съем на твоих глазах,— твердо поо­бещал я,— Да еще второй попрошу, потому как в брюхе давно урчит. Нерадостно меня на русской земле встреча­ют, ой нерадостно. Чуть ли не каждый обидеть норовит,— И, как финальный аккорд, еще раз напомнил: — Мыслю, не пожалует Иоанн Васильевич дьяков из Разбойной избы, кои так татям попустительствуют.

— Нешто у вас нет таковских? — затравленно огрыз­нулся подьячий.

Проняло мужика, как есть проняло. Вон как глазенки забегали. Понятное дело — грозен царь-батюшка. Даже по нынешним меркам сурового шестнадцатого века брать, все одно — без меры грозен. А если с нашими критериями подходить, то вообще зверюга и явный конкурент Стали­на по своим злодействам. И получается, что если я пожа­луюсь, то тут можно лишиться не места — головы. Да еще хорошо, если сразу. Для нынешних ребятишек это уже счастье. Вот только не получится сразу. Из подвалов у Ма- люты здоровыми не выходят — или бредут еле-еле, или их на плаху волоком тащат.

Опять же я не просто так проводил время в Кузнечи- хе — все сплетни выслушал, и не только деревенские. Са­ми-то селяне от своих домов ни на шаг — худая здесь зем­ля, сплошной суглинок, так что хлебных излишков у них отродясь не водилось, но от залетных купчишек новостей наслушались будь здоров. Да и я тоже не зря историю шту­дировал про это время, а потому и без них знал, что прои­зошло на Руси совсем недавно, в конце прошлого года. Ужас.

Если быть совсем кратким, то основное веселье царя началось с того, что он, обвинив во всех смертных грехах двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Ста- рицкого, заставил его выпить яд, причем вместе с женой и тремя детьми.

Случилось все это прошлой осенью, то ли в октябре, то ли в ноябре, да оно и неважно. Куда интереснее то, что царь почти тут же принялся готовить карательный поход против жителей Новгорода, которые якобы замыслили против него измену. Поход этот начался в декабре, причем в пути, как деятельный человек, Иоанн Васильевич вре­мени даром не терял. Наверное, рассуждал, что если, мол, Новгород затеял измену, то и остальные города тоже, то­лько она еще не вскрылась.

Одним словом, там, где он шел, мало никому не пока­залось. Он даже прохожих, которые встречались его вой­ску по пути, и то живьем не отпускал. Чтоб, значит, никто не предупредил. А уж что творилось в городах, в которые он заходил на постой,— Стивен Кинг со своим воображе­нием и скудной американской фантазией отдыхает.

Начал дяденька с Клина, а дальше пошло-поехало. Ре­бята его тоже под стать главарю — не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. В Твери царь вообще мародерство­вал аж пять дней, попутно велев придушить бывшего мит­рополита Филиппа, который после низложения проживал неподалеку в одном из монастырей. Тогда-то и пострадала родная Чуриловка моего Апостола. Пострадала ни за что — просто подвернулась на пути, вот и...