Смотрю, а по лицу подьячего уже и пот потек, и не кап­лями, а целыми ручейками. Не иначе как я своей цели не просто достиг — перескочил родимую. Пора назад пово­рачивать, в смысле снова успокаивать, а то как бы чего не вышло.

—  Особого зла я на тебя не держу,— напомнил еще раз,— Чай, не по своей воле ты меня поймал — службу го­судареву исполнял, да не просто так — с пониманием, с усердием, да еще и с выдумкой. И про обоз купеческий, как приманку для татей, тоже славно. Сам придумал или подсказал кто?

— Сам,— расслабился подьячий и вытер пот рукавом. Значит, пришел в себя.

—  Это хорошо, что сам,— одобрительно заметил я,— Такие людишки Иоанну Васильевичу ох как нужны. А что худороден, так это не беда. Сам ведаешь, разных он приве­чает. По нынешним временам худородство, если помыс­лить, не в упрек, а в похвалу. Иной родом из именитых, а копнешь в душе — гниль одна да желчь ядовитая на госу­даря нашего. Сказывал мне про таковских Григорий Лу­кьянович,— Это я уже так, на всякий случай напомнил, а то вдруг позабудет про мое знакомство с Малютой.

Совсем расслабился Митрофан Евсеич. Улыбается, го­ловой кивает в такт моим словам. Только недолго это было, минуту, не больше. А потом вдруг как подскочит, как хрястнет по столу своим кулачком, да с маху, от всей души, аж доска застонала. А глаза вообще ошалелые, буд­то ацетона нанюхался.

Видать, снова я прокололся, и крупно. Знать бы только где.

Но на сей раз бог миловал. Не в мой адрес предназна­чался его гнев. Это он против татей злобствовал, которые напали на царского посланца. Что-то вроде выражения солидарности, пускай и запоздалой.

А я до конца дожимаю. Ехать-то мне не на чем, вот и намекаю, чтобы тот, кто такое безобразие допустил, за него и раскошелился. Правда, тут уж подьячий уперся, не сдвинешь. Оно и понятно. Мало того что одарил купца ефимками, так теперь еще коня подавай да деньжат на до­рогу отсыпь. А не давать боязно — такого гонец наговорит, сто раз потом пожачеешь, что пожадничал.

Но Митрофан Евсеич и тут ухитрился выкрутиться, да как ловко.

— Тебе надобно неприметно проскочить в Москву? — спросил он задумчиво.— Ну а неприметнее, чем с торго­вым поездом,— (это у них так обоз называют),— не приду­маешь.

Словом, всучил он меня тому, кто и донес — торговцу Ицхаку бен Иосифу. Тот на свою беду еще грузился у ста- рицкой пристани, гак что проезд я себе обеспечил. Одно худо — не вызволил я из темницы Апостола. Отказался мне его выдать подьячий. Наотрез.

— Сам зрил — указал на него Посвист,— сокрушенно разводил руками Митрошка,— Как же можно?! Опосля ты первый и учнешь в меня перстом тыкать. Мол, на Руси за мзду татей выпущают. Да уже не на одного Григория Шап- кина укажешь, а и на меня с ним заодно.

Но это была, так сказать, официальная причина. Фак­тическая же заключалась в том, что я его чересчур сильно запугал. Как ни старался соблюсти меру, но все одно — пе­ребор. Вот Митрошка и оставил у себя Андрюху. Для стра­ховки. Ежели тайный посланец королевы поведает о подь­ячем что худое, то у него тут как тут Апостол. Вот, мол, ка­ковы слуги у этого посланца — тати первостатейные. Раз­ве ж я мог поверить, что сей Константино не умышляет ничего худого, глядючи на этого Андрюху?! Да нипочем!

И тут я тоже ничего не нафантазировал. Об этом мне сказал сам Митрошка. Почти без намеков. Открытым тек­стом.

Вот так взял хозяин щенка на руки, да не удержал, вы­ронив в ледяную воду. А берег-то крут, самому не вылезти. Говорил же я себе: не бери парня. Да куда там — доброе дело захотел учинить, как Иванушка в сказке «Морозко».

Вот судьба в лице сказочного старичка-боровичка и со­строила мне медвежью морду...

И с пещерой получилось из рук вон плохо. Нет, попасть я туда успел. Скрывать мне было нечего, поэтому я вы­спрашивал все в открытую. Мол, хочу в этих краях постро­ить себе домишко, но чтоб как в Италии, то есть из камня, а то уж больно часто у вас на Руси пожары происходят. Так вот где бы мне этого камня наломать?

И показали, и даже проводили. Пока шла погрузка, я успел обернуться и туда и обратно. Разумеется, с людиш­ками Мигрофана Евсеича, которые от меня ни на шаг. Де­скать, чтоб я в третий раз татям не достался.

Вот только радости мне эта поездка не доставила — скорее уж наоборот.

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.