— А вот,— говорю и ворот рубахи раздвигаю.

А там на груди медальон, который я, еще перед тем как лечь спать, вытащил из потайного места и надел на шею.

—  Недоглядели они парсуну тайную, кою мне беспре­менно надобно государю твоему доставить, Иоанну Васи­льевичу.— И, выразительно оглядываясь на ката, показы­ваю кусочек цепочки и уголок портрета, но не полностью.

Сработало. Чтоб разглядеть получше, палач и про мехи свои забыл, которые раздувал, и про шампуры загадоч­ные, что в жаровне калились,— поближе шагнул. Эк его любопытство обуяло. Но далеко идти подьячий ему не дал. Поначалу он и сам впал в ступор, когда увидел этот медальон, но вышел из него быстро.

— Ты бы, Павлуша, убрался отсель наружу, а то вон взопрел весь. Иди, милый, остудись малость, да татя с со­бой прихвати.— И, даже не дождавшись, пока тот прикро­ет за собой дверь, тут же ко мне: — Показывай, что там у тебя намалевано.

Я в ответ палец к губам, а сам гляжу в сторону лесенки. На ступеньках-то, что ведут наверх, пусто, но и входная дверь не хлопнула. Понял меня подьячий. Вскочил, про­брался на цыпочках к лесенке и снова ласково, но уже и с легкой угрозой:

— Али тать тяжел для тебя, Павлуша, что ты решил пе­редых себе устроить?

Топ-топ... Хлоп... Закрылась дверь. Но вернуться на

" Небольшой поясной портрет.

место я подьячему не дал — надо ковать железо, пока горя­чо.

— Ты бы, Митрофан Евсеич, озаботился, чтоб не по­беспокоили, пока сам не выйдешь.

И вновь послушался, пошел наверх давать указание стрельцам. Вернулся скоро. Еще бы — боится оставлять меня одного, да и любопытство распирает. За стол не сел — медальончик поп и взглядом в него впился. Разгля­дывал долго, время от времени покачивая головой и удив­ленно бормоча что-то невразумительное. Затем угомо­нился — уселся напротив и потребовал:

— Сказывай далее про парсуну. Да гляди мне, лжу вмиг почую.

Ну меня пугай не пугай, все равно правду я не рассказал бы, да если б и сказал — все равно он и половины из нее не понял бы, потому что слова «киноактриса», «фильм» и прочие, не говоря уж про компьютер и фотошоп, для него — густой, дремучий лес.

Вообще всю эту идею с портретом придумал Валерка, мне по причине не очень углубленного знания истории — во как деликатно сказанул о своей тупости — такое и в го­лову бы не пришло. И киноактрису подбирал он сам, что­бы красота ее одновременно и походила на истинно сла­вянскую, и в то же время была относительно нейтральной.

А чтобы не ошибиться с платьями и прочей мишурой, кадр он взял из какого-то английского исторического фи­льма. Вроде бы про шотландскую королеву Марию Стю­арт¹ , которая как раз уже сейчас должна томиться в плену у Елизаветы I. Потом ее подработали в фотошопе и разу­красили. Где надо — румянец, где требуется — светлень­ким, реснички удлинили, сделали погуще, глазки с карих на синие перекрасили — прелесть, а не деваха. Ну и саму ее потолще сделали.

Последнее, потому что в эти времена тощие доходяги на Руси не котировались. Подиумов здесь нет, показов мод тоже, профессию фотомоделей не изобрели, а куда они еще годятся? Народ рассуждал практично — чтоб баба управлялась с хозяйством, в ней должна быть стать. Грудь, так чтоб настоящая, а не пупырышки, которые просят зе­ленки, бедра тяжелые и широкие, а не две палки-спички. Ну и все прочее соответственно. Тогда она и родит, и вы­кормит, и вспашет, и посеет, и с покосом управится, и скотину обиходит, и .чугунок ведерный ухватом из печи достанет — на все руки.

Я, кстати, с ними согласен. Костей у меня и своих хватает, начиная с имени. Как говорится: «Что нужно че­ловеку для счастья? Женщина. А что нужно ему для пол­ного счастья? Полная женщина». Скажете, юмор? Ну-ну. В каждой шутке есть доля... шутки, а остальное...

Между прочим, Софья Фоминична Палеолог, вторая жена деда нынешнего царя, еще до замужества славилась своей толщиной на всю Европу. Цитировал мне Валерка впечатления одного язвительного итальянца, который ее увидел впервые, только я их не запомнил — разве что про горы жира и сала, которые ему потом снились всю ночь. Впечатлительный паренек попался. Такое, конечно, тоже перебор. Хорошего человека должно быть много, но не че­ресчур. А впрочем, и здесь дело вкуса. Лишь бы гармония присутствовала, ибо красота кроется как раз в ней, а не в «девяносто — шестьдесят — девяносто».

Словом, получилась у нас на компьютере женщина, приятная во всех отношениях. Именно такой в детстве учитель физкультуры советовал не пытаться влезть в об­руч, чтобы не портить талию. Можно сказать, мечта поэта и знойная непосредственность. Тут тебе и арбузные груди, и мощный затылок, и все прочее. Ни дать ни взять мадам Грицацуева. Отличие лишь в возрасте. Если у Ильфа и Петрова она была немолода, то наша в самом расцвете сил, и на вид ей никак не больше двадцати пяти.