Вскоре после нашего визита, когда я уже был в Берлине, было предпринято несколько попыток вовлечь меня в этот круг, но я оставался к ним глух. В сентябре 1921 года мне позвонила по телефону Дора Хиллер, молодая симпатичная женщина, кузина Курта Хиллера. Она прочла некоторые мои статьи и теперь хотела поговорить со мной. Она неплохо подготовилась к этому разговору, прочитала мои статьи и переводы в “Der Jude” и сделала мне весьма лестные комплименты, прежде всего о моём уже упомянутом переводе весьма значительной статьи Хаима Нахмана Бялика «Галаха и Агада». Она сказала примерно следующее: то, чего взыскует Бялик да и вы как его переводчик, есть подлинный авторитет. Здесь в Берлине живёт человек, воистину обладатель такого авторитета. Вы должны свести с ним знакомство. Я спросил, кто же это? Ответ был: Оскар Гольдберг. Я ответил, уязвленный и, вероятно, с чрезмерным раздражением: «Мадам, я прекрасно знаю, кто таков Оскар Гольдберг, и считаю его кем-то вроде представителя дьявола в нашем поколении (на иврите я обозначил бы его как С[а]М[аэль][188]). Мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Фройляйн Хиллер, весьма внушительная видом, поднялась с места и заявила, что всё сказанное ею берёт теперь обратно и весь наш разговор считает не бывшим. После этого она устремилась к двери, и лишь потом я узнал, что она была помолвлена с Гольдбергом и вскоре стала его женой. Примерно через полгода я вновь увиделся с Тюркишером, и мы заговорили о Гольдберге. Он слышал, что я крайне негативно настроен к нему, и поинтересовался, по какой причине. Я предупредил его от сближения с этим человеком, грезившем о магической власти. Будучи не в состоянии стяжать её в действительности, он пытался заменить её порабощением и вампирским высасыванием человеческих душ. После этого я уже больше не встречался с этим своим другом, наши пути разошлись, и я лишь косвенно что-то слышал о нём. Я увидел его снова только уже в гитлеровские времена, когда он иммигрировал в Израиль. Густав Штейншнайдер также находил интересными философские лекции и дискуссии, организованные кружком Гольдберга, на которые он иногда ходил вместе с Вальтером Беньямином, но лично с Гольдбергом не общался.

Ещё во время моего пребывания в Мюнхене усилиями этой группы в печати стали появляться небольшие сочинения, авторы которых отличались весьма высоким уровнем интеллекта – это были, прежде всего, Эрих Унгер, Эрнст Френкель и Иоахим Каспари. Тогда же была анонсирована книга самого Гольдберга, не имевшая прямого отношения к его библейским изысканиям, но она так и не вышла. Всё же в 1922 году Унгер опубликовал метафизическую диатрибу против сионизма под красивым названием «Безгосударственное образование еврейского народа», в которой было нечто странно-неожиданное и много разнообразной литературной новизны. Это был не только лекционный материал для студенческой сионистской организации, он содержал в себе метафизическую критику, целью которой было обновление магической силы, отчасти уже утраченной нашим народом. Бичуемый в этой лекции дефицит «метафизики», которой столь недоставало упадническому эмпирическому сионизму, был на деле нехваткой не столько метафизики, сколько магической силы (совсем не в метафорическом смысле), которая, по теории Гольдберга, пристала метафизически нагруженным «биологическим цельностям». Сионисты, вместо того чтобы практиковаться в подлинной магии, распыляли свои силы на строительство деревень, поселений и прочей бессмыслицы, которая не могла способствовать развитию «магических способностей» евреев, ответственных за метафизический сионизм. В элегантной словесной драпировке, облекающей эту лекцию, всё это ещё не просматривалось вполне ясно, но от интеллигентного читателя едва ли могла ускользнуть ключевая мысль этого замечательного сочинения, – и она нашла полное и радикальное выражение в главном творении Гольдберга, вышедшем тремя годами позже. Но куда более едко и агрессивно эта же мысль была высказана в другой его книге, полемически заострённой против Маймонида, ведь это он, по мнению Гольдберга, учинил разложение и искажение иудаизма.

Во время Первой мировой войны эта группа, или секта, действовала тайно (если вообще действовала), и даже Бубер, и тот ничего об этом не знал. Но когда я во время его визита в Мюнхен рассказал ему о Гольдберге и Унгере, он сказал: «Да, это напоминает мне одну историю, которая произошла со мной в начале 1916 года». Тогда к нему в Целендорф приехал некий господин Унгер, чтобы поговорить с ним по срочному делу. Он объяснил Буберу, как важно прекратить войну, и что для этого есть единственный способ – установить контакт с высшими силами, управляющими человечеством через Индию, и склонить их к вмешательству. Таковыми владыками считались махатмы далёкого Тибета, то есть знаменитые, придуманные мадам Блаватской мудрецы «Белой ложи» в Гималаях. Так вот, на свете существует человек, способный установить подобную связь, и необходимо вывезти его из Германии, чтобы он мог отправиться в Индию через Швейцарию, и человек этот – доктор Гольдберг, о котором Бубер впервые слышал. Бубер признался, что совершенно поражён, и спросил Унгера, как можно или должно приступить к этому делу. Унгер, к ещё большему удивлению Бубера, ответил, дескать, он, Бубер, имея прекрасные связи в Министерстве иностранных дел, мог бы употребить их, чтобы добиться для д-ра Гольдберга разрешения выехать из страны. «Похоже, эти люди действительно верили, что я как-то связан с Министерством иностранных дел». В доказательство сверхобычных способностей Гольдберга Унгер предъявил Буберу его брошюру о числовом строении Торы. Так рассказывал об этом Бубер. В его архиве имеется письмо, написанное им Унгеру по этому поводу.

Пять лет спустя я близко познакомился с Эрнстом Давидом, который принадлежал к ядру этой секты и в то время финансировал издание трудов её членов, а также главного труда Гольдберга «Реальность евреев», потом, однако, пресытился всем этим, «дезертировал» к сионистам и переехал в Израиль. О своих переживаниях периода пребывания в секте он не распространялся (об этом говорила его жена), но он рассказал, что его наставник в действительности долгое время оставался в числе последователей мадам Блаватской, так что и он в своё время читал книги «Теософического общества», которые мне довелось видеть в его шкафу.

Сионисты в Германии составляли тогда небольшое, но очень активное и широко известное меньшинство. Во всяком случае, в 1920 году из примерно 60 000 евреев 20 000 приняли участие в выборах делегатов в Сионистскую федерацию Германии, что, учитывая возрастной избирательный ценз, свидетельствует о серьёзном росте влияния этого движения сравнительно с довоенными годами. В своём подавляющем большинстве его участники разделяли настроения средне-буржуазного слоя, и лишь несколько сотен из них всерьёз задумывались о подготовке к переселению в Эрец-Исраэль. Мои симпатии были на стороне радикальных кругов, социальный идеал которых воплощало зарождающееся кибуцное движение, но в отличие от них я положительно оценивал религиозный фактор, влиятельный в сионизме. Я не был религиозен в общепринятом смысле, но мечтал о некоем сочетании секулярного и религиозного, о чём свидетельствуют мои статьи (и некоторые письма) тех лет. Анархический элемент, характерный для нескольких, отнюдь не второстепенных группировок в Израиле, очень близко соответствовал моей тогдашней позиции, о чём я уже упоминал. В 1921 году я прочёл в одном австрийском сионистски ориентированном журнале статью Меира Яари, одного из лидеров подобных группировок, ставшего впоследствии влиятельнейшим марксистским доктринёром сталинского чекана, и его определение сионистского общественного идеала как «свободного объединения анархистских конфедераций» показалось мне вполне уместным. К этому нужно добавить, что когда кто-то уезжал из Германии в Эрец-Исраэль в начале 1920-х годов, то лишь в редчайших случаях такое решение принималось по политическим причинам, в большинстве же случаев – по соображениям морали. И принималось оно в знак протеста против того, что воспринималось как нарочито созданный сумбур, или недостойная игра втёмную. Это было твёрдое решение начать всё сызнова, и принималось ли оно из религиозных или чисто житейских соображений, оно диктовалось скорее соображениями социальной диалектики, чем политики, как бы странно это сегодня ни звучало. Диалектика преемственности и бунта, о которой я писал выше[189], в то время ещё не была нами освоена. Естественно, мы не ведали тогда о скором приходе Гитлера, зато мы знали, что в плане задачи решительного, даже радикального обновления иудаизма и еврейского общества, о котором мы мечтали, Германия представляла собой вакуум, в котором мы бы задохнулись.

Переселенцы осваивают новые земли. Эрец-Исраэль. 1916