— Я берегом пойду.

— Там легче?

— Пока не знаю, не видно.

— Ну, я за вами пойду.

— Так я же не знаю.

Но он уже направился ко мне. Я прохожу несколько десятков метров — и на пути завал, нужно его обходить, а для этого необходимо взобраться на крутой обрыв.

— Не знаете пути, нечего ходить! — кричит Ник. Александрович.

Я молчу, но раздражение все больше овладевает мной. «Какой ехидный старик!» — думаю я, и мне хочется чем-нибудь его обидеть. Я оборачиваюсь и вижу утомленное, обросшее седым волосом старческое лицо. Мне становится стыдно за себя. Я, молодой, сильный парень, мог обижаться на пожилого человека только за то, что он устал.

— Николай Александрович, идите сюда, здесь лучше, — и я топором расчищаю путь.

Над нашими головами пролетел самолет. До его появления высоко в небе кружили белохвостые орлы, сейчас небо чисто, но проходит несколько минут, и воздух опять наполняется клекотом. Их много.

В Баджале построена для нас зимовка. Внешний вид ее приводит нас в восхищение. Это бревенчатый сруб с крышей, заваленной землей. Оказывается, она врыта в землю. В стене, на уровне земли, — окно. Оно не заделано, и в него врывается холодный воздух. Двери тоже нет. Но мы не обращаем на такие мелочи внимания. Нас радует одно — теплое, прочное помещение.

Через час прибыл бат, и к вечеру зимовку было не узнать. Вдоль стен стояли кровати, топилась печь, горели свечи. Окно наполовину было закрыто чертежной доской, другую половину занимала выведенная наружу печная железная труба. Дверь закрыта палаткой. Пол устлан хвоей. Тепло.

Пришла с трассы Маша и, не ужиная, поехала на другую сторону, где база.

Уютно в зимовке. Вбили в пазы палочки и повесили на них одежду. Ник. Александрович, сидя на кровати, завел спор о Маяковском.

— Тарабарщина это! Ну хорошо, прочтите мне что-нибудь его.

— Что вам прочитать, книги у меня нет, а в памяти только отрывки, — говорю я.

— Неважно, отрывки.

— Нельзя судить по отрывку о всем творчестве.

— Мне стиль, стиль нужен, понимаете — стиль!

— Ну хорошо. Слушайте. — И я читаю: