Неизвестно точно, знал ли Сталин с самого начала своего знакомства с Николаем Ивановичем о его склонности к беспробудному пьянству или это открытие оказалось для генсека приятным сюрпризом. Приятным потому, что Ежов с самого начала, как только попал в поле зрения Сталина, рассматривался как расходный материал, а тяжелые запои послужили бы хорошим предлогом для его снятия с поста и последующей ликвидации в глазах высокопоставленных номенклатурщиков. Рядовые же граждане, включая членов партии, о судьбе Ежова так ничего и не узнали до наступления эпохи гласности. Правда, авиаконструктор А.С. Яковлев в своих мемуарах уже в 1970 году привел слова Сталина о том, что Ежов был расстрелян. Но не все поверили этому свидетельству. Поэтому и после 1970 года продолжала бытовать легенда, что после отставки Ежов еще долгие годы был директором бани где-то на Севере.

Кроме того, в глазах Сталина пьянство главы НКВД имело еще то положительное значение, что, как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Иосиф Виссарионович понимал, что запойному пьянице будет гораздо сложнее организовать заговор против него, чем человеку, который контролирует свое поведение после выпивки. И вполне возможно, что Сталин с самого начала знал о пьянстве Ежова, и это обстоятельство послужило весомым аргументом в пользу того, чтобы остановить выбор именно на нем.

Чтобы легче было добиваться от «врагов народа» признательных показаний, людям Ежова официально разрешили применять физические пытки. 10 января 1939 года, в самом начале «бериевской оттепели», Сталин разослал в обкомы шифрограмму, где объяснил, что «применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». Вот только он был «загажен» такими «мерзавцами, как Заковский, Литвин, и Успенский», которые превратили этот метод «из исключения в правило», применяя его к «случайно арестованным честным людям»[234].

Проводя чистку, особой ненависти к её жертвам Ежов не испытывал. Просто работа у него была такая – людей на смерть отправлять. Если б перебросили его из НКВД, скажем, курортами заведовать, Николай Иванович истово заботился бы об отдыхе трудящихся и никого убивать бы не помышлял.

Даже некоторых соратников Ежова брала оторопь от масштаба репрессий. Фриновский рассказывал супругам Мироновым-Король о примечательной беседе со Сталиным: «Как-то вызвал он меня. «Ну, – говорит, – как дела?» А я набрался смелости и отвечаю: «Всё хорошо, Иосиф Виссарионович, только не слишком ли много крови?» Сталин усмехнулся, подошёл ко мне, двумя пальцами толкнул в плечо: «Ничего, партия всё возьмёт на себя…»[235] Но ни генсек, ни партия, разумеется, никакой ответственности на себя не взяли, предпочтя свалить ее на Ежова и Фриновского, Абакумова и Берию.

Власть, оказавшаяся в их руках в период Большого террора, развращала чекистов. Они не гнушались присваивать одежду расстрелянных и даже выбивать у мертвых золотые зубы. Вот что рассказал на допросе 23 июня 1939 года Бориса Наумовича Неймана, бывшего начальника Христиновского райотдела НКВД, который в 1937–1938 годах был прикомандирован в состав Уманской оперативно-следственной группы:

«…Вопрос: Установлено, что при проведении приговоров в исполнение, оперсостав, принимавший в этом участие, занимался мародерством, хищением ценностей /денег/ и имущества арестованных /одежды/. Расскажите, что вам известно и кто персонально в этом виноват.

Ответ: По вопросу приведения в исполнение приговоров над приговоренными к расстрелу мне известно следующее:

В Уманской оперследгруппе в 1937 г. приводились в исполнение приговора над осужденными к расстрелу. Порядок привоза осужденных из тюрьмы в Уманское РО НКВД для исполнения приговоров был следующий:

Нач. Уманского РО, он же нач. Межрайследгруппы Борисов, с получением списков из КОУ НКВД осужденных к расстрелу, частично каждый вечер, иногда через несколько вечеров, давал от себя списки нач. тюрьмы г. Умани Абрамовичу, примерно на 40–50 ч. осужденных к расстрелу, для доставки таковых в РО, обыкновенно к 10 часам вечера.

Осужденные к расстрелу привозились в одну из комнат двора РО. Борисов примерно к 11–12 ч. ночи лично сверял по списку, присланному из КОУ НКВД, сверяя тщательно их фамилии, имя, отчество и другие установочные данные.

После окончательной проверки осужденных к расстрелу им объявлялось, что они идут на этап, а сейчас пройдут пропускник, баню. Таким образом, оперативные сотрудники каждый раз водили по одному в подвальное помещение, где приводились в исполнение приговора.

Приведенный осужденный к расстрелу в подвальное помещение никаким репрессиям не подвергался, а нач. тюрьмы Абрамович предлагал каждому в отдельности сдавать имевшиеся при них деньги, которые ложил к себе в карман плаща, после указанного осужденному предлагали раздеваться до белья, а затем он выводился во вторую комнату подвального помещения, где над ним приводился приговор в исполнение.

Принимая периодически участие в приведении приговоров в исполнение, я понимал, что отбираемые денежные суммы Абрамовичем у осужденных к расстрелу впоследствии сдаются в фонд государства, а одежда придается земле, как и труп.

Однако, это было далеко не так, в этом я начал убеждаться вот с чего:

1. В конце сентября или начале ноября 1937 г. будучи на докладе в кабинете Борисова, он при мне вызвал коменданта РО НКВД Карпова /убит в 1938/ и вахтера Кравченко, коих начал ругать за то, что они продают одежду, снимаемую с осужденных после расстрела, на базаре, предупредив их, что если он еще раз об этом узнает, то освободит их от приведения в исполнение приговоров.

2. 4 или 5 ноября 1937 г. был расстрелян бывш. Нач. Монастырищенского РО НКВД Сабсай, у которого снято пальто реглан зеленое, фасона УГБ, 6 или 7 ноября я видел это пальто на Абрамовиче, причем пояс был такой же ткани, но иного цвета, поскольку у Сабсая, как арестованного, пояса при пальто не было.

3. В декабре 1937 г. по окончании приведения в исполнение приговоров в здании РО НКВД был потушен свет, Борисов мне приказал взять машину и поехать на электростанцию узнать в чем дело.

Обращаясь к шоферу РО НКВД Зудину поехать со мной по приказанию Борисова на электростанцию, последний мне предложил несколько подождать, поскольку пропадут его запасы, сказал ему вторично зарядить машину и немедленно поехать – он опять, пропадут запасы, когда я спросил у Зудина, что это значит, он мне пояснил, что запасы – это деньги его пропадут, которые сейчас раздает Абрамович, отобранные у осужденных к расстрелу.

4. В декабре же в группе расстрелянных был расстрелян мой подследственный, учитель кажется из Уманского района, у которого была верхняя или нижняя челюсть золотых зубов, Абрамович по окончании приведения приговора в исполнение вышел в помещение, где лежали расстрелянные, отыскал расстрелянного с золотыми зубами, поднял ему голову и наганом начал выбивать ему зубы и затем нагнув голову расстрелянного зубы высыпал в руку, где держал носовой платок…»[236]