Устанавливались разнарядки – сколько «врагов народа» за данный период времени должно разоблачить то или иное территориальное управление НКВД. В состав «троек» входили глава местного НКВД, секретарь парторганизации и прокурор. Это символизировало единство партийных и карательных органов, которые вместе вершили одно преступное дело.
Всего при проведении операции во исполнение приказа № 00447 с августа 1937 года по ноябрь 1938 года тройками было осуждено 767 397 человек, в том числе 386 798 – к расстрелу[191]. Вместо первоначально запланированных 4 месяцев операция растянулась более чем на год.
В июле 1937 года на совещании, посвященном выполнению приказа № 00447, согласно показаниям на следствии начальника Оренбургского управления НКВД А.И. Успенского, начальники УНКВД «пытались превзойти друг друга, рапортуя о гигантском числе арестованных». Указания же Ежова свелись к нехитрой формуле – «Бей, громи без разбора». Успенский процитировал слова Ежова о том, что «в связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно». А главе Западно-Сибирского УНКВД С.Н. Миронову (М.И. Королю), сообщившему о «правотроцкистском блоке» в руководстве Западной Сибири, но назвавший часть показаний на секретарей райкомов и горкомов «неубедительными», Ежов заявил: «А почему вы не арестовываете их? Мы за вас работать не будем, посадите их, а потом разбирайтесь – на кого не будет показаний, потом отсеете. Действуйте смелее, я уже вам неоднократно говорил». Николай Иванович также пояснил, что «в отдельных случаях, если нужно», по санкции Миронова начальники отделов УНКВД «могут применять и физические методы воздействия». Ежов также дал понять, что в рамках предстоящей операции «нужно арестовывать по соцпризнаку и прошлой деятельности в контрреволюционных партиях». Как вспоминал Успенский, «тут же, на совещании, я подошел к Ежову и в присутствии Фриновского спросил его, как быть с арестованными 70-летними – 80 – летними стариками. Ежов мне на это буквально ответил: «Если держится на ногах – стреляй»[192].
25 июля 1937 года Ежов по поручению Сталина издал оперативный приказ № 00439, утверждавший, что гестапо и германский Генеральный штаб используют граждан Германии на главных советских предприятиях, особенно в оборонной промышленности, для шпионажа и саботажа. Ежов потребовал списки граждан Германии, работающих (или работавших ранее) в оборонной промышленности и на железнодорожном транспорте, приказал начать аресты с 29 июля и завершить их в течение пяти дней. Вскоре этот приказ был распространен на всех немцев независимо от гражданства[193]. В национальных операциях лимитов не устанавливалось. Аресты производились по усмотрению местного руководства НКВД при поддержке партийных органов. Первый секретарь Красноярского крайкома С.М. Соболев, выступая на оперативных совещаниях УНКВД, утверждал: «Довольно играть в интернационализм, надо бить всех этих поляков, корейцев, латышей, немцев и т. д., все это продажные нации, подлежащие истреблению… Всех националов надо ловить, ставить на колени и истреблять как бешеных собак». После смещения Ежова, парторганизация краевого УНКВД осудила Соболева, заявив, что «давая такие указания, Соболев клеветал на ЦК ВКП(б) и тов. Сталина, говоря, что он такие указания имеет от ЦК ВКП(б) и лично от тов. Сталина»[194].
Национальные операции были завершены в середине ноября 1938 года. В итоге почти 350 тысяч человек прошли через эти операции; 247 157 из них были осуждены к высшей мере, 88 356 получили тюремные и лагерные сроки. В ходе одной польской операции 144 тысячи человек были арестованы, более 111 тысяч из них были осуждены по первой категории и почти 29 тысяч – по второй[195].
По немецкой операции было расстреляно 41 898 человек, а к заключению – 13 107 человек[196]. В рамках латышской национальной операции были осуждены 21 300 человек, в том числе 16 575 человек расстреляны[197].
Арестованный начальник 3-го отдела 3-го управления НКВД СССР А.П. Радзивиловский показал: «Здесь же я спросил Ежова как практически реализовать его директиву о раскрытии а/с подполья среди латышей, он ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, следует наметить несколько латышей из членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания: «С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП(б), шпионы и диверсанты». /л.д. 305/.
Выполняя это указание ЕЖОВА, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых черных дел – огульно уничтожая каждого из числа латышей, поляков и др. национальностей, входящих в ВКП(б).
Все показания о их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД» /л.д. 296/.
«ФРИНОВСКИЙ рекомендовал мне, в тех случаях, если не удастся получить признания от арестованных, приговаривать их к расстрелу, даже на основе косвенных свидетельских показаний или просто непроверенных агентурных материалов» /л.д. 303/».
Также бывший начальник 3-го отдела УНКВД Московской области А.О. Посель признался, «что в период его работы в 3-м отделе УНКВД Московской области во время проведения массовых операций в 1937–38 г.г. по изъятию поляков, латышей, немцев, болгар и других национальностей аресты производились без наличия компрометирующих материалов. При составлении справок на арест неверно отражалась национальность поляк, латыш – по месту рождения. Во время допроса арестованных к ним применялись меры физического воздействия – избиения, в силу чего арестованные по требованию следователей давали ложные показания на себя, родственников, знакомых и лиц, которых они никогда не знали».
В части проведения массовых арестов граждан латышской, а также польской национальностей Постель показал:
«С прибытием Заковского массовые аресты так называемой «латышской организации», которые заранее определялись по контрольным цифрам на арест по каждому отделу на каждый месяц в количестве 1000–1200 чел. превратилась в буквальную охоту за латышами и уничтожение взрослой части мужского латышского населения в Москве, так как доходили до разыскивания латышей по приписным листкам в милиции. Установки Заковского «бить морды при первом допросе», брать короткие показания на пару страниц об участии в организации и новых людях и личные примеры его в Таганской тюрьме, как нужно допрашивать – вызвали массовое почти поголовное избиение арестованных и вынужденные клеветнические показания арестованных не только на себя, но на своих знакомых, близких, сослуживцев и даже родственников». (л.д. 42, т. 2).
«Обработка многих арестованных в тюрьмах и их показания, по которым «вскрывались» десятки боевых террористических групп с сотнями арестованных террористов, разрабатывавших подробные планы и подготовлявших осуществление террористических актов против Сталина, Молотова, Кагановича и Ворошилова, никем не контролировались, всемерно поощрялись, вызывали сенсацию, одобрение за ударные дела, которые внеочередными записками блистали перед наркомом Ежовым…
…Ни наркома, ни его ставленников не интересовал вопрос – откуда берутся эти как в булочной испеченные десятки и сотни террористов, что собой представляют эти арестованные в большинстве коммунисты, рабочие, служащие и военные, что это за планы подготовки терактов, часто без оружия, кто их направлял, причины и другие моменты, которые ярко бросаются в глаза, но этим никто не интересовался…»
«Поэтому, если проанализировать протоколы и альбомы осужденных «террористов» по датам и моментам, когда и где они намечали осуществление терактов, то получится такая совершенно дикая и невероятная картина, что в дни празднеств 1 Мая или 7 ноября в колоннах демонстрантов на Красной площади чуть ли не целые десятки или сотни «террористов», которые проходя мимо Мавзолея должны были якобы стрелять, но по различным причинам якобы этому помешали, или же на Можайском шоссе, где проезжали правительственные машины, о чем «террористы» даже и не знали, в определенные дни летом «дежурили» целые группы разных «террористов», поджидавших якобы эти машины для стрельбы по ним, чему опять-таки якобы помешали какие-то причины, которые и придумывались для правдоподобности показаний» (л.д. 48–50, т. 2)[198].
Летом 1938 года стало ясно, что центральный аппарат НКВД не в состоянии обработать все «альбомы» по национальным операциям. Списки арестованных значительно превысили 100 тысяч человек. Тюрьмы были переполнены. Поэтому по предложению Ежова 15 сентября Политбюро решило создать на местах Особые тройки, состоящие из первого секретаря регионального парткома, главы НКВД и прокурора, для рассмотрения дел по национальным контингентам с правом вынесения смертных приговоров и немедленного приведения их в исполнение. Этим тройкам передавались все «альбомы», которые не успели рассмотреть в Москве. Рассмотрение дел следовало закончить в двухмесячный срок, т. е. до 15 ноября. 17 ноября совместным постановлением ЦК и Совнаркома все массовые операции были остановлены. За два месяца Особыми тройками было рассмотрено почти 108 тысяч дел на арестованных в ходе национальных операций. Более чем по 105 тысячам из них были вынесены приговоры, в том числе более 72 тысяч расстрельных[199] Когда принималось это решение, положение Ежова уже пошатнулось из-за прихода в НКВД Берии. Но, похоже, Николай Иванович еще не сознавал, что конец операций по «национальным контингентам» будет означать и его собственный конец, когда его сначала уберут из НКВД, а потом – и из числа живых. Ведь с завершением «национальных операций» миссия Ежова в НКВД, с точки зрения Сталина, была исчерпана, и мавру пора было уходить. А оставлять в живых человека, который точно знал, что все приказы о массовых репрессиях отдавал ему лично Сталин, было никак нельзя.
Если называть вещи своими именами, то «национальные операции» НКВД были тем, что позднее назвали «геноцидом». Ведь людей расстреливали или отправляли в лагерь только за принадлежность к определенной национальности.
В союзной СССР Монгольской Народной Республике, полностью зависевшей от Москвы, размах террора даже превзошел размах террора в метрополии. Во второй половине августа 1937 года бывший начальник УНКВД Западно-Сибирской области С.Н. Миронов стал полномочным представителем СССР и представителем НКВД в Монголии. По давней традиции советские полпреды в МНР параллельно являлись чекистами. Фриновский сопровождал Миронова в Улан-Батор, откуда 13 сентября телеграфировал Ежову о планах операции по ликвидации лам. 18 октября Миронов доложил в Москву Фриновскому о раскрытии «крупной контрреволюционной организации» внутри министерства внутренних дел. Через четыре месяца, 13 февраля 1938 года, он попросил Ежова о санкции на арест новой группы «заговорщиков» и о присылке новых инструкторов из НКВД. 3 апреля Миронов доложил Фриновскому, что 10 728 «заговорщиков» арестовано, включая 7814 лам, 322 феодала, 300 служащих министерств, 180 военных руководителей, 1555 бурятов и 408 китайцев. 31 марта 6311 из них уже было расстреляно, что составило 3–4 % взрослого мужского населения Монголии. Согласно Миронову, планировалось арестовать еще 7000 человек[200]. Заметим, что все население Монголии в 1935 году, согласно переписи, составляло лишь 738,2 тыс. человек. Террор в этой стране продолжался до апреля 1939 года и завершился перед самым началом боевых действий на Халхин-Голе. К этому времени по обвинению в контрреволюционной деятельности и измене Родине Чрезвычайной комиссией («специальной тройкой»), созданной по команде из Москвы и действовавшей под контролем С.Н. Миронова, было осуждено 25 588 человек, в том числе 20 099 человек (2,7 % от всего населения) – к расстрелу[201]. На душу населения жертв Большого террора в Монголии было почти в 7 раз больше, чем в СССР, где это показатель достигал лишь 0,4 %.
Согласно акту о передаче дел в НКВД Ежовым Берии в декабре 1938 года, с 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года 1 565 041 человек были арестованы, включая 365805 – в рамках «национальных операций» и 702656 –в операции по приказу № 00447. 1 336 863 человека были осуждены, включая 668 305 – к расстрелу. 1 391 215 человек были осуждены по делам НКВД, включая 668 305 – к высшей мере. Из них 36 906 человекбыли осуждены Военной Коллегией Верховного суда (включая 25 355 –к высшей мере), 69 114 – Особым совещанием (не выносившим смертных приговоров), 767 397 – в операции по приказу № 00447 (включая 386 798 – к высшей мере), 235 122 – в национальных операциях (включая 172 830 – к высшей мере), 93 137 – в операции по приказу № 00606, т. е. в рамках тех же национальных операций, дела по которым после 15 сентября 1938 года были переданы особым тройкам (включая 63 921 – к расстрелу), 189 539 – военными трибуналами и спецколлегиями республиканских и областных судов (включая 19 401 – к высшей мере)[202].