Академик Владимир Иванович Вернадский 18 июня 1941 года, в 5-ю годовщину смерти Горького, записал в дневнике, вспомнив в связи с этим процесс «правотроцкистского блока»: «Смерть Горького 18 июня 1936 года. В убийстве его тогда никого не подозревали. Это «открылось» позже и жертвами оказались Левин и Плетнев – которые «сознались» во время процесса. Уже во время процесса мне показалась подозрительной роль Ежова, помощника Ягоды – грубо-глупым рассказом об обоях его помещения. Левин, который был врачом Кремля, друг Я.В. Самойлова (ученика В.И. Вернадского. – Б.С.), и который в конце XIX века лечил нашу семью, мягкий и честный человек, когда его пришли арестовывать, позвонил Ежову; тот ему сказал, чтобы он не беспокоился и т[ому] п[одобное]. В 1941 (г.) в пятилетие смерти Горького об этом «убийстве» никто ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в «Лит[ературной] газете» не говорил. Только Ярославский в своей статье об этом довольно глухо упоминает»[180]. На самом деле этот мини-юбилей был освещен довольно подробно в советской прессе. В статье Е.М. Ярославского в «Известиях» говорилось: «Враги народа не могли простить Горькому его славы, его преданности пролетарскому делу, его беззаветной решимости отдать все свои силы в борьбе за победу коммунизма. Нашлись изверги, сократившие жизнь Горького, отнявшие у нас эту прекрасную жизнь». А в передовой статье «Правды» от 18. VI. 1941 года утверждалось: «Враги народа, страшившиеся разящей силы Горького жестоко ненавидели его. С помощью коварных наемных убийц они оборвали его жизнь. Подлость и гнусность этого злодейства неописуемы».

После февральско-мартовского (1937) пленума стали арестовывать и членов ЦК, никогда не принадлежавших к какой-либо оппозиции. С 1 января по 1 июля 1937 года из ВКП(б) было исключено 20 500 членов, в большинстве своем – старых большевиков[181].

А.Г. Соловьев 19 апреля 1937 года записал в дневнике: «Вчера забыл записать беседу со старым знакомым Носовым в Иванове. Жалуется на придирки из центра. Уполномоченный НКВД требует ареста всех бывших троцкистов, а Носов не соглашается, считает их честно работающими. Из-за этого его обвиняют в покровительстве. В откровенной беседе я высказал предположение, не попали ли на удочку иностранных контрразведок сами работники НКВД. Ежов человек недалекий и ограниченный, провести его опытным разведчикам нетрудно. Ничего не стоит подсунуть разные провокационные письма и оболгать честных людей. Вот и разжигается ажиотаж. Носов выразил сомнение, чтобы через 20 лет советской власти, когда в основном построен социализм, оказалась такая масса врагов, причем из людей труда […] Я не мог ни отрицать, ни согласиться с Носовым. Слишком далеко нахожусь от органов следствия и от партийного руководства, незнаком со всеми следственными данными. Как же могу судить [я], рядовой партиец? Конечно, иногда закрадываются сомнения. Но не верить партруководству, ЦК, т. Сталину не могу. Это было бы кощунственно не верить партии»[182].

Иван Петрович Носов, член партии с 1905 года, в 1936–1937 годах был 1-м секретарем Ивановского обкома ВКП(б). 30 июля 1937 года он был включен в состав «особой тройки» по реализации приказа НКВД № 00447, но уже 8 августа выведен из нее. В этот день на пленуме Ивановского обкома Каганович обвинил Носова в руководящей роли в правотроцкистском центре, снял с должности и забрал его в Москву, где 26 августа Иван Петрович был арестован, а 27 ноября 1937 года предсказуемо расстрелян. В 1956 году его реабилитировали.

Своим заместителем Ежов попросил назначить М.П. Фриновского, ранее возглавлявшего войска НКВД. Это назначение было немедленно санкционировано Сталиным и Политбюро. В апреле 37-го Михаил Петрович стал первым замом, сменив на этом посту «ягодинца» Агранова. Его выдвижение было неслучайным. Как вспоминала Агнесса Ивановна Миронова-Король, Ежов и Фриновский были давними знакомыми, дружили семьями. Но на оперативной работе Ежову приходилось оставлять тех, кто служил при Ягоде, преданных людей среди кадровых чекистов он почти не имел. Это позволило Сталину без труда сместить Николая Ивановича в тот момент, когда его миссия по истреблению «врагов народа» была завершена.

При Ежове пышным цветом расцвели внесудебные органы – Особое совещание, всевозможные «двойки» и «тройки», приговаривающие арестованных к высшей мере наказания заочно, списком. Только в один июньский день 37-го года нарком внутренних дел представил список из 3170 политических заключенных, предназначенных к расстрелу. И список тут же был утвержден Сталиным, Молотовым и Кагановичем.

9 июня 1937 года Михаил Пришвин отметил в дневнике: «Ежов, очень скромный, стыдится при разговоре, опускает глаза, а только сел на свое место, за стол, и во все стороны у людей полетели головы». Аналогичную запись он сделал 21 июля, уже назвав именем наркома эпоху: «Кутерьма растет: эпоха Ежова определяется[183]».

13 июня 1937 года А.Г. Соловьев передал свои разговоры с вдовой Ленина Надеждой Константиновной Крупской и с бывшим генеральным прокурором Николаем Васильевичем Крыленко: «Прочитал в газете о смерти вчера сестры т. Ленина – Марии Ильиничны Ульяновой в возрасте 59 лет. С волнением ходил в Клуб управления делами СНК, где выставлен гроб для прощания. У гроба, сгорбившись, сидела Крупская. Я высказал ей свое сочувствие и печаль. Она поблагодарила. Я поинтересовался, отчего [она] так рано умерла. Крупская тяжело вздохнула и сказала, что не могла пережить тяжелых условий, творящихся вокруг нас. Присмотритесь, говорит, повнимательнее, неужели не замечаете нашей совершенно ненормальной обстановки, отравляющей жизнь. Я не стал расспрашивать, мало ли чего может наговорить человек, переживающий горе. При выходе встретился с Крыленко с очень болезненным видом. Я поинтересовался, чем он болен. Ответил: ужасной душевной болезнью. Спрашиваю, что за причина или какое несчастье? Говорит, очень большое. Невыносимо душат «ежовы рукавицы». Замечаю: прокурор, а говорит такое неладное. Усмехается – уже не прокурор, отстранили за либерализм и политическую слепоту, за чрезмерное критическое отношение к ведению судебных дел Военной коллегией (20 июля 1936 года Крыленко был переведен на пост наркома юстиции СССР с поста генерального прокурора. Очевидно, он считался неподходящей фигурой для проведения процесса над Каменевым и Зиновьевым. 15 января 1938 года Крыленко сместили и с поста наркома юстиции. Его обвинили в том, что он, будучи главой федерации альпинистов, тратил слишком много времени на альпинизм, «когда другие работают». Возможно, сыграло свою роль, что альпинизмом увлекался и Бухарин. Но уже 31 января 1938 года Николая Васильевича арестовали, а 29 июля 1938 года расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР (ВКВС), в обоснованности приговоров которой он ранее сомневался, в рамках дела о «контрреволюционной фашистско-террористической организации альпинистов и туристов». В 1955 году Н.В. Крыленко был реабилитирован. – Б.С.) Теперь такие ленинцы, как я, не ко двору, в моде Ежовы и Вышинские, выскочки с потерянной совестью. Я попытался возразить, но он хмуро прервал: «Ты что, ослеп, что ли?» – и продолжал: «Общество старых большевиков ликвидировано, больше половины делегатов XVII партсъезда арестовано, старые верные ленинцы устраняются с руководящих постов, а многие попадают в категорию врагов народа, ссылаются и расстреливаются. И это на 20-м году Советской власти». Не зная, что подумать, я возразил – не могут же соворганы злоупотреблять и беспричинно осуждать. Но Крыленко возмущенно заговорил о «курином умишке и воробьиной близорукости» Ежова и его окружения, очень далеких от Дзержинского и Менжинского. Упиваясь властью, они легко поддаются дезинформации и провокациям вражеских контрразведок, стремящихся уничтожить наши кадры и ослабить успехи. Верят доносам, раздувают дела, создают новую почву для новых обвинений, дезинформируют и вводят в заблуждение руководство партии и правительства. Со временем партия разберется и осудит виновных. Но сейчас мы переживаем страшное время. Я глубоко поражен таким страшным пессимизмом Крыленко. Но в рассуждения вступать не решаюсь. Как могу я, рядовой работник партии, далеко стоящий от руководящих сфер и источников информации, осуждать или оправдывать страшную обстановку. Разве Крупская или Крыленко не могут ошибаться или преувеличивать? Только вера в партию может быть неоспоримой. Ее руководству виднее»[184].

Крыленко и другие старые большевики пытались утешить себя мыслью, что Ежов из-за своего недалекого ума стал жертвой «дезинформации и провокаций вражеских контрразведок, стремящихся уничтожить наши кадры и ослабить успехи». Они гнали от себя другую мысль, о том, что Ежов в данном случае выступает лишь в качестве исполнителя воли Сталина, провозглашенного великим и непогрешимым вождем и ближайшим соратником Ленина.

На пленуме ЦК 23–29 июня 1937 года главным был доклад Ежова о заговорах, раскрытых НКВД за последние три месяца. В докладе утверждалось, что уже в 1933 году по инициативе различных групп оппозиции был создан объединенный «Центр центров» с участием Рыкова, Томского и Бухарина от имени правых, эсеров и меньшевиков; Енукидзе от имени заговорщиков в Красной Армии и НКВД; Каменева и Сокольникова от имени зиновьевцев; а также Пятакова от имени троцкистов. Главной задачей этого «Центра центров» или «Объединенного центра» были свержение советской власти и реставрация капитализма в СССР. Военные заговорщики во главе с Тухачевским и Ягодой и его люди в НКВД также подчинялись этому «Центру». Руководство областей и республик, по мнению Ежова, тоже подчинялось «Центру центров», что открывало широкие возможности для репрессирования секретарей обкомов и ЦК республик. После февральско-мартовского пленума было арестовано 14 членов ЦК и 12 кандидатов. По словам Ежова, «враги народа» проникли буквально во все учреждения: «К настоящему времени, когда ликвидирована в основном только головка и актив организации, уже определилось, что антисоветской работой организации были охвачены – система НКВД, РККА, Разведупр РККА, аппарат Коминтерна – прежде всего польская секция ИККИ, Наркоминдел, оборонная промышленность, транспорт – преимущественно стратегические дороги западного театра войны, сельское хозяйство»[185].

Во время июньского (1937) пленума 15 членов ЦК и 16 кандидатов в члены были исключены. До пленума, с 31 марта по 1 июня 1937 года, 9 членов ЦК уже были исключены голосованием путем опроса, и среди них Ягода и Тухачевский, к началу Пленума уже расстрелянный. После пленума, 7 июля 1937 года, бывший секретарь Исполкома Коминтерна Осип Пятницкий также был арестован, и в июле 1938 года осужден и расстрелян[186].

21 июня 1937 года драматург Александр Гладков записал в дневнике: «Вчера в 19 ч. 30 м. наши летчики сели близ Портлэнда в Америке. В приветствии им от политбюро нет имен Антипова и Чубаря. И сразу всякое лезет в голову. Зато есть имя Ежова, хотя он и не член Политбюро. А только на днях Чубарь и Антипов несли вместе со Сталиным урну на похоронах М.И. Ульяновой. А, впрочем, долго ли?..»[187]

Николай Кириллович Антипов членом Политбюро не был, но был председателем комиссии советского контроля при СНК СССР и заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР. Он был арестован 21 июня 1937 года, а расстрелян 29 июля 1938 года. В 1956 году Н.К. Антипова реабилитировали. А вот Влас Яковлевич Чубарь в 1935–1938 годах был членом Политбюро и заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР в 1934–1938 годах. Из Политбюро его вывели 16 июня 1938 года, а арестовали 4 июля 1938 года. Реабилитировали в 1955 году. В данном случае Гладков ошибся – отсутствие подписи Чубаря под приветственной телеграммой еще не означало его попадание в «ежовые рукавицы». Это случилось только год спустя.

Согласно отчету Вышинского, посланному Сталину и Молотову, с августа и до 10 декабря 1937 года в судах было рассмотрено 445 групповых дел на 3559 «вредителей в системе Заготзерно», из которых 1193 были приговорены к расстрелу, и 181 групповое дело на 2053 «вредителя в области животноводства», из которых к расстрелу приговорили 762 человека[188].

Меньше чем через год после назначения Ежова шефом НКВД наступил апогей террора. Им стали «кулацкая операция» и операции по «национальным контингентам». 2 июля 1937 года Политбюро приняло следующую резолюцию: «Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следующую телеграмму:

«Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, – являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке»[189].

3 июля это решение было разослано в НКВД, а также региональным партийным руководителям.

30 июля во исполнение этого решения Ежов издал оперативный приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». Этим приказом предусматривалось: