Мансуровой повезло больше. Зинаида Гликина на следствии подтвердила ее связь с Ежовым: «…К числу женщин, с которыми Н.И. Ежов был интимно связан, относится и арестованная как враг народа Мансурова Шура… Н.И. Ежов, как мне известно от Хаютиной-Ежовой, бывал и на квартире у Мансуровой, которая жила в одном доме с С.А. Рыжовой. Должна кстати сказать, что Рыжова многое знает из области разврата Н.И. Ежова». С Ежовым она могла познакомиться еще в 1920 году в Казани, где была на партийной работе. Ее исключили из партии и уволили из ЦК в ноябре 1937 года. Затем она была арестована и приговорена ОСО при НКВД 11 ноября 1939 года к 5 годам лагерей. В 1955 году ее реабилитировали и восстановили в партии. Она умерла 31 октября 1966 года, будучи персональным пенсионером[218].

Академик В.И. Вернадский в дневниковой записи 4 января 1938 года наивно полагал: «Две взаимно несогласованные (инстанции) – вернее, четыре: 1) Сталин, (2)) Цент[ральный] Ком[итет] партии, (3)) Управление Молотова – правительство Союза, (4)) Ежов и НКВД. Насколько Сталин объединяет? Сейчас впервые страдают от грубого и жестокого произвола партийцы еще больше, чем страна. Мильоны арестованных. На этой почве, как всегда, масса преступлений и ненужные никому страдания»[219].

17 января Вернадский вернулся к той же теме: «Письмо от Гули (Г.Г. Старицкого) (фотограф Георгий Георгиевич Старицкий был племянником жены В.И. Вернадского Натальи Егоровны Вернадской. После второго ареста в середине 30-х годов он проживал в Норильске как ссыльный. – Б.С.) из Норильска (через) Ленинград. Тревожное письмо Личкова (имеется в виду письмо Б.Л. Личкова от 12 января 1938 года из района Рыбинска (дер. Погорелки), где заключенный геолог работал на строительстве гидроузла. – Б.С.). Надо написать Сталину и Ежову. Днем была Е.А. Лебедева (Елизавета Александровна Лебедева, вдова почвоведа А.Ф. Лебедева. Она пыталась узнать о судьбе своего сына – студента Николая Лебедева, арестованного осенью 1936 года. Рассказывала о приеме у прокурора НКВД на Кузнецком (Мосту) – Петухова, кажется. Впечатление вежливого циника, наглости – люди не считаются. Очередь – вся в слезах. Он наслаждается.

С Кржижановским о(б) инст[итуте] ист[ории] знаний. Соберет собр[ание] академиков. По-видимому, пред[седателем] през[идиума] (Верховного) Совета будет Калинин. Партия боится Сталина. Ежов и Сталин не одно?»[220]

25 января 1938 года В.И. Вернадский вернулся к теме НКВД, вышедшего из повиновения партии, отметив также бессмысленность распоряжения о высылке из квартир родственников арестованных «врагов народа»: «Аресты продолжаются. Есть случаи возвращения арестованных. Фольклор ежовский: после ареста кремлевского д[октора] Левина (старый друг Як[ова] Вл[адимировича] Самойлова), лечившего Ежова, жена обратилась к Еж[ову] – по телефону, говоря, что это ошибка, д[олжно] б[ыть]. Еж[ов] говорит: НКВД не ошибается. Все больше говорят о болезни или вредительстве руководителей НКВД.

Была Зиночка (З.М. Супрунова). Прекр[асно] выдержала экзамены. Катя (Е.А. Черноярова), ее бабушка, подала заявление Вышинскому, обвиняя Портенку (агент НКВД) в ложном доносе в связи с кварт[ирными] дрязгами и невинной высылкой Е.П. (Супруновой). Сейчас у них все наши. Поселится Наташа Бонева (внучка Н.А. Булацель) – мать арестовали, из квартиры выселили и боятся держать без прописки. Общежитие того инст[итута], где учится Нат[аша], переполнено. Совершенно бессмысленное распоряжение»[221].

Иногда ходатайства наверх с просьбой не выселять того или иного сотрудника оканчивались успехом, и людей оставляли в квартирах. 1 февраля Вернадский отметил: «Утром А.Н. Лебедева. Резко изменилось положение с квартирой. Очевидно, и ее письмо, и письмо Комарова Ежову подействовало. К ней приходили из района и милиции, уговаривая ее уступить им (независимо приходили) одну комнату, обещали содействие в выдаче всех вещей. Хотят обделать дела. Направил (ее) к Веселовскому – новое звено в акад[емической] орг[анизации]. Говорят, со связями. Его товарищ и друг – упр[авляющий] канцелярией Совнаркома. Новые бюрократы»[222].

4 февраля Владимир Иванович записал: «По-видимому, курс (рубля) пал: ярко повышена на 20 % плата за книги. Ошибка в установке на франк? Или падение в связи с моральным падением страны – развалом? Здесь сейчас всюду тревога за полюсную экспедицию. Обвиняют Шмидта, и действительно – непрост[ительное] легкомыслие. Леваневский, флот сидит в[о] льдах. Все больше толков в связи с деятельностью Ежова.

Днем была М.Ю. Авинова. Ник[олай] Ник[олаевич] (Авинов) (муж Марии Юрьевны Авиновой (урожденной Новосильцовой), бывший кадет и председатель Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, был расстрелян 10 декабря 1937 года. – Б.С.) арестован 12-й раз – два месяца. Она не может найти где. Есть, помимо тюрем, больше 20 при районах. Она написала письмо Сталину, прося разрешить уехать в С[еверную] Ам[ерику] (к брату Ав[инова]), хотя она считает себя и мужа за беспарт[ийных] большевиков (это верно) и являются они покл[онниками] Сталина.

Стоит стон и сумятица в связи с арестами. Все разваливается. Хлеб черный улучшился»[223].

В.И. Вернадский, кажется, искренне поверил в заговор Ягоды. Или, по крайней мере, полагал, что в такой заговор поверил Сталин. 11 февраля 1938 года Владимир Иванович писал в дневнике: «Видел панику правительства: они ожидали, что Ягода захватит власть и они погибнут. Думают, что предупредили в последнюю минуту. Сейчас, м[ожет] б[ыть], в связи с этим – толки о Ежове»[224]. Вернадский и другие академики к тому времени всерьез подозревали, что Ежов – такой же проходимец, как и Ягода, и гнали от себя мысль, что репрессиями на самом деле управляет Сталин. А 20 февраля Вернадский уже прямо назвал Ежова вредителем: «По поводу Е.В. Юрьевой (Евдокия Васильевна Юрьева – видная деятельница кадетской партии. Ее судьба после третьего ареста в 1938 году неизвестна. – Б.С.). На 10 лет (!) в Кульдур. Новый случай ненужной жестокости. Нарочно? Все больше слышишь о вредительстве Ежова… В Петер[бурге] террор продолжается – мне кажется, рассказы даже преувеличивают! – но жизнь идет своим чередом»[225].

Владимир Иванович также привел интересные рассуждения инженера Евгения Евгеньевича Вишневского: «Рассказывал очень интересно о Пятакове и (его) окружении. Получили данные от ино[странных] фирм – шли на межпартийную борьбу. И сейчас (оппозиционные) деятели остались – отойдя и переменив официальную личину – Ежов, очевидно, невольно, грубо захватывал сотни тысяч невинных, (Вишневский) упрекает вредителей из партийных врагов». Как легко можно убедиться, распускаемые НКВД слухи о партийных оппозиционерах – вредителях и агентах иностранных разведок имели успех среди интеллигенции, но это, как ни странно, нисколько не способствовало росту популярности Ежова, которого продолжали считать виновником гибели многих невинных людей. В то же время Вернадский сетовал: «Все исчезает. Нет сыра. Есть дорогой и скверный 2-го сорта. Большое недоумение кругом. По-видимому, негодный подбор людей – основная причина, но выбрать лучших не могут. Большая тревога кругом. Связывают с войной»[226].

24 февраля в записях В.И. Вернадского вновь возникает тема репрессий, причем не только среди интеллигенции, но и среди крестьян: «Вечером – Аня Самойлова (агрохимик, дочь ученика В.И. Вернадского проф. Я.В. Самойлова. – Б.С.). Очень тяжело переживала аресты – ряд близких. М[ежду] пр[очим], старый больной д[окто]р Левин (Л.Г. Левина арестовали 2 декабря 1937 года. – Б.С.) – с первых дней врач Кремля. Ему 73 года, он больной (бессон[ные] ночи при лечении Горького). Он и врач Н. Ежова. Когда его арестовали, он добился позволения позвонить Ежову. Тот ему сказал, что он не знал об этом и что раз все по форме – он должен подчиниться, а он рассмотрит его дело в первую очередь. Потом арестовали его (Левина) сына. Сидят месяцы. Говорят, в связи с арестом Ходоровского (глава Лечебно-санитарного управления Кремля Иосиф Исаевич Ходоровский, старый большевик, не имевший никакого медицинского образования, был арестован 2 декабря 1937 года, в один день с Л.Г. Левиным. Расстреляли Иосифа Исаевича 7 мая 1938 года, обвинив в участии в контрреволюционной террористической организации, а реабилитировали в 1956 году. – Б.С.)… Аня (А.Я. Самойлова) этим летом (была) в колхозах Зап[адной] Сибири – Бийский округ. Оба года – большой урожай. Она агрохимик. Население колхозов – в старых домах – новое – много украинцев. Старых сибиряков нет почти. В смысле продовольствия – богато. Денег нет – плата натурой. Голод мануфактуры и т[ому] п[одобное]. В этом году огромные аресты среди крестьян»[227].

Вместе с репрессиями апогея достиг и культ Ежова. На товарищеском ужине для депутатов Верховного Совета СССР 20 января 1938 года Сталин провозгласил тост: «За органы бдительности во всесоюзном масштабе, за чекистов, за самых малых и больших. Чекистов у нас имеются десятки тысяч – героев и они ведут свою скромную, полезную работу. За чекистов малых, средних и больших… Я предлагаю тост за всех чекистов и за организатора и главу всех чекистов – товарища Ежова»[228].

А 24–25 января 1938 года прошло совещание руководящего состава НКВД. На следствии Алексей Наседкин, бывший начальник управления НКВД по Смоленской области, а с мая 1938 года наркомвнудел БССР, так описал его ход: «Характерным в этом отношении было совещание нач. УНКВД в январе м-це 1938 г., на котором Ежов одобряя действие тех нач. УНКВД, которые приводили «астрономические» цифры репрессированных, так например: нач. УНКВД по Западно-Сибирскому Краю привел цифру 55 тысяч арестованных, Дмитриев по Свердловской области – 40 тысяч человек, Берман по Белоруссии 60 тысяч человек, Успенский по Оренбургу 40 тысяч человек, Люшков по Дальнему Востоку 70 тысяч человек, Реденс по Московской области 50 тысяч человек. Украинские начальники НКВД каждый приводил цифры арестованных от 30 до 40 тысяч человек. Ежов, выслушав эти цифры арестованных в заключительном слове «отличившихся», похвалил и прямо заявил, что, безусловно, кое-где имели место перегибы, как например: у Журавлева в Куйбышеве, который по указанию Постышева пересадил весь партийный актив области, но тут же сказал, что «при такой операции, при таком размахе ошибки неизбежны. Мы это учитываем и считаемся с этим»[229].

Ежов мягко пожурил за недостатки начальника управления НКВД по Орджоникидзевскому краю П.Ф. Булаха за раскрытие липовых заговоров: «У многих это перебарщивание есть. Кое-где нас заставляет враг спровоцировать и поставить в неважное положение, как это было с тов. Булахом, заявление за заявлением сыпались к нам». Но на том же совещании Ежов хвалил Булаха как «отличного оперативника», – и критика была чисто дружеской, а вина возлагалась на «врагов народа», которые стремятся запутать честных чекистов[230]. Тем не менее уже 25 апреля 1938 года Пётр Фёдорович Булах был арестован, а 28 июля расстрелян. Николай Иванович решил, что своими многочисленными фальсификациями, вызвавшими поток письменных жалоб в различные инстанции, тот может его подставить перед Сталиным.

В феврале 1938 года Фриновский посетовал Дагину, что некоторые главы региональных НКВД «вырвались из-под руководства, забегают вперед, перегибают палку», а по поводу начальника УНКВД по Свердловской области утверждал: «…Дмитриев, тот совсем потерял всякую меру, послал телеграмму, докладывает что польскую и немецкую операцию закончил, приступает к русским»[231].

На следствии Фриновский показал, что в Орджоникидзевском крае и в ряде областей на допросах убивали заключенных, а потом дело обставляли так, что якобы они были приговорены к высшей мере тройками. Донесения о произволе также поступали с Урала, из Белоруссии, Украины, Ленинграда и Оренбурга. Число таких фактов увеличилось в связи с расширением операций по «национальным контингентам» и «перебежчикам». В Ленинградской и Свердловской областях, в Белорусской и Украинской ССР начали арестовывать представителей «коренных национальностей» СССР, огульно обвиняя их в связях с иностранцами. В связи с этим начались репрессии против чекистов, обвиняемых в «перегибах»[232].

У Ежова и Фриновского не хватило ума понять, что начало борьбы с «перегибами» в НКВД – это начало их гибели. Ведь таким образом постепенно изымались выдвинутые Ежовым сотрудники в регионах.

Между 11 и 19 февраля 1938 года Ежов побывал на Украине в сопровождении нового наркома внутренних дел Украины Успенского и группы сотрудников центрального аппарата НКВД, чтобы по запросу нового главы коммунистов Украины Н.С. Хрущева провести массовую кампанию против «врагов народа». Как показал на следствии Успенский, вечно пьяный Ежов подписывал ордера на аресты, даже не читая. Успенский утверждал, что был удивлен и встревожен хмельными застольными речами наркома. Во время украинской поездки Ежов беспробудно пил и заявлял, что Политбюро у него «в руках», что он может сделать абсолютно все, арестовать любого члена партии, включая даже членов Политбюро. Телохранитель Ежова впоследствии показал, что в Киеве Ежов остановился в особняке Успенского, где они «систематически изо дня в день пьянствовали», причем застолья продолжались до утра. Даже на совещание работников НКВД Ежов с Успенским пришли пьяными. А на банкете работников НКВД Украины, за день до возвращения Ежова в Москву, Николай Иванович с Александром Ивановичем, как показал Ефимов, «напились до безобразнейшего состояния. Ежов был настолько пьян, что в присутствии всех сотрудников мы прикрепленные вынуждены были под руки отвести Ежова спать»[233].