Мы предполагаем, что такого рода нарушения повествования не были случайными и имели определенную прагматику. Существует несколько причин появления семантических разрывов. С одной стороны, они отражали ожидания рядовых участников от партийного собрания. Пришедшие на партсобрание люди рассматривали его как инструмент решения производственных и бытовых проблем, поэтому они предпочитали обсуждать насущные вопросы жизни своей местности, а не внешнеполитический курс СССР. С другой стороны, семантический разрыв раскрывает специфические функции партийного собрания и его протоколов как института по воспитанию коммунистов.

Ярким примером семантического разрыва может служить протокол заседания кустового партийного собрания Тикшинского, Тикшезерского и Хаудо-Порожского лесозаготовительных пунктов (ЛЗП) от 14 июля 1967 года, на котором рассматривали вопрос об итогах июньского Пленума ЦК КПСС. Докладывал первый секретарь райкома Кузьмин В. Ф. Текст его доклада в протоколе отсутствует, однако из постановления заседания, а также из имеющихся материалов июньского (1967 года) Пленума ЦК КПСС становится ясно, что оно было посвящено обсуждению позиции СССР в отношении Шестидневной войны между Израилем, с одной стороны, и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром, с другой. Центральным событием Пленума стал доклад Л. И. Брежнева «О положении на Ближнем Востоке в связи с агрессией Израиля».

За докладом первого секретаря последовало шесть выступлений коммунистов леспромхоза, каждое из которых начиналось с декларации безоговорочной поддержки ими позиции ЦК КПСС в отношении Израиля и продолжалось критикой конкретных проблем лесозаготовительного пункта. Так, Семенов Ф. К. говорил: «Я тоже целиком и полностью одобряю решения июньского пленума ЦК КПСС. Но хочу сказать что в ЛЗП очень низкая дисциплина, причём это все связано с руководством, с Начальником и также с механиком. ‹…› Шаллиев Ф. Ф. говорил что я целиком и полностью одобряю политику нашей партии, но хочу сказать, что в ЛЗП очень низкая дисциплина много стало появляться пьяниц, а это является потому что руководство ЛЗП в особенности начальник тов. Естадоев большинство рыбачить а днем отдыхает, и нужно подумать о работе ЛЗП. Ключеров говорил что я тоже целиком и полностью одобряю решения нашей партии Июньского пленума. Хочу сказать что очень плохо обеспечивали автобаза машинами, раньше выделяли 5-6 машин, а в это время ни одной не выделяют. Этими машинами мы не можем обеспечить вывозку продуктов»[856]. Последним выступил секретарь парткома Ругозерского леспромхоза Б. А. Барбалюк, реплика которого была построена по тому же принципу: «Наша партия очень мудро приняла решения по отношению с агрессией Израиля против Арабских стран и одобряло решение июньского пленума ЦК КПСС. Сейчас после этого нашего собрания сразу составить график по читкам и разъяснению материалов по Июньскому пленуму ЦК КПСС. Плохо сложилась работа на лесозаготовках, очень слабая дисциплина. Нужно наладить товарищеские суды, чтобы они работали»[857]. Однако резолюция собрания не откликалась на обсуждение, она полностью воспроизводила необходимые элементы «авторитетного дискурса» и была лишена каких бы то ни было отсылок к производственным проблемам лесопунктов[858].

Анализируя данный случай, мы могли бы вслед за Алексеем Юрчаком предположить, что нарушение логики повествования в протоколе обусловлено необходимостью соблюсти форму, предполагающую обязательное наличие критических реплик и вопросов, содержательно не вполне уместных при обсуждении резолюций ЦК КПСС. Иными словами, мы видим главенство формы над содержанием, которое заставляет участников заседания в положенном месте критиковать локальное руководство на производстве вместо обязательной по форме критики в адрес руководства партии. При этом данная критика носит скорее ритуальный характер, не отражается в резолюции и, следовательно, не предполагает никаких действий со стороны руководства ЛЗП или ЛПХ. Однако такое объяснение представляется нам неполным. Мы думаем, что в данном случае ритуальная форма, предполагавшая обязательный элемент критики, переставала быть самоцелью, а становилась важнейшим коммуникативным элементом встречи.

Эта догадка подтверждается свидетельством одного из наших респондентов, емко сформулировавшего это следующим образом: «Партийное собрание – это возможность высказаться, быть услышанным». По его мнению, заседания и протоколы партийных собраний были средством коммуникации между низовыми партийными организациями и райкомами партии. Поэтому коммунисты высказывались и критиковали руководство в любой ситуации, когда форма собрания позволяла это делать. Он говорил:

В другом примере информант рассказывал о том, как рядовые партийцы использовали партийные собрания, чтобы заявить о своих требованиях:

Прагматичное использование партийных собраний и их протоколов для решения бытовых или производственных проблем сельских сообществ, по-видимому, соответствовало представлениям сельских коммунистов о предназначении этих встреч. При этом соблюдение формы их проведения говорит о том, что сельские коммунисты не хуже своих коллег из городских организаций чувствовали, что следование форме авторитетного дискурса дает им рычаги влияния на ситуацию. Логика обсуждения реальности, формализованная протоколом партсобрания, а именно докладом, вопросами, решениями и постановлениями, предполагала место для критического высказывания. Если жанр партийного доклада, при всей его противоречивой внутренней структуре, в общем и целом располагал к «оптимистическому взгляду» на обсуждаемую проблему, то раздел вопросов должен был указать на сложности и недостатки в жизни партийной ячейки или жизни совхоза или леспромхоза. Исключительно положительные моменты в жизни страны, колхоза или парторганизации, описанные в докладе, не отвечали принципу «тотального» описания реальности и противоречили бы логике «объективного» ее представления. Поэтому, не рискуя критиковать высшее советское руководство, сельские коммунисты «переводили стрелки» на недостатки в своем колхозе или хозяйстве, тем самым добиваясь баланса положительного и отрицательного и «всесторонней оценки» в описании окружавшей их повседневности. Другими словами, с точки зрения логики составлявших протоколы людей, в СССР принимались правильные решения, в то время как на местах были отдельные недостатки, которые и следовало видеть и называть. Однако эта важная деталь не противоречила тому, что режим официальной публичности предполагал обсуждение дел на местах, а не был исключительно имитацией. И в этом смысле партсобрания несомненно являлись пространством публичных обсуждений.

Критические реплики о работе производства, не имевшие ничего общего с тематикой прочитанного доклада, свидетельствовали о понимании людей, что фиксация их мнения в протоколе может быть одним из немногих имеющихся у них средств исправить ситуацию к лучшему. Присутствовавшие на собрании люди хотели воздействовать на процессы, происходившие в хозяйстве или на предприятии, даже если не могли открыто обсуждать проблемы или влиять на их решение. Участвуя в обсуждении и задавая вопросы, они стремились донести свое мнение до администрации, представленной коммунистами и занимающими посты в управлении. Так, коммунист Косогоркин на партсобрании совхоза «Плодовопитомнический» 28 января 1964 года, обсуждая итоги декабрьского Пленума ЦК «Об ускоренном развитии химической промышленности как важнейшем условии подъема сельхозпроизводства», «предъявил требования к дирекции совхоза об открытии пункта искусственного осеменения»[861]; коммунист Лопатин заявил: «Для того, чтобы хорошо работала техника, нужно создать условия для ее переправки из бригады в бригаду. Но мостов в ручьях нет, и ежегодно трактора и машины выходят из строя»[862]; коммунист Ведров призвал применить механизацию на вывозке органических удобрений и т. д.

Однако требование формализованных правил к проведению партсобраний заключалось не только в невозможности критиковать «руководящую линию партии», но и в том, как связать резолюции ЦК КПСС, написанные на эталонном официальном языке, с той реальностью, в которой жили рядовые коммунисты. Так, реплики и вопросы, прозвучавшие после доклада секретаря парткома Ругозерского леспромхоза на открытом партийном собрании Ругозерского лесозаготовительного пункта (далее – ЛЗП) 2 марта 1973 года, касались исключительно конкретных и специальных вопросов производства – перспектив получения новой техники и ремонта старой. К сожалению, в протоколе заседания полностью отсутствует конспект доклада тов. Барбалюка Б. А. «Об итогах декабрьского (1972 года) Пленума ЦК КПСС и задачах партийной организации», однако заявленная тема не выглядит связанной с трудностями ремонта техники. Две реплики, последовавшие за докладом, дают нам возможность деконструировать данное несоответствие. Тов. Василевский Г. А. говорит: «Проходящие пленумы ЦК КПСС и пленумы Обкома партии и РК КПСС, поставили задачу перед лесозаготовителями о повышении производительности труда за счет освоения новой техники», а тов. Кононов поясняет: «Из доклада видно, чем должен заниматься лесопункт». Другими словами, члены партийной организации пояснили, как именно декабрьский пленум связан с ремонтом техники.

Таким образом, партийное собрание предстает нам в качестве герменевтической процедуры, в которой секретарь парткома переводит общее и далекое от лесозаготовителей постановление ЦК КПСС об итогах декабрьского Пленума на язык лесозаготовок и конкретных проблем данного лесозаготовительного пункта. Рядовые члены собрания, как партийные, так и беспартийные, задавая вопросы докладчику и выступая с репликами, продолжают этот перевод, выделяя конкретные участки работы, такие как ремонт машин, уплотнение рабочего дня, поиск запчастей и резервных тракторов, проведение коммунистического субботника и т. д., которые могли бы стать адекватной реакцией на абстрактное постановление ЦК КПСС. К сожалению, постановление этого заседания не сохранилось, однако маловероятно, что предложенные конкретные меры нашли в нем свое отражение. Постановление, по-видимому, работало как механизм обратного перевода, при котором конкретные задачи производства вновь переводились на метаязык советской теории[863].

В другом примере перевода смысла постановлений на понятный простым коммунистам язык речь шла об обмене партийных документов. «Осуществляя линию партии, труженики ЛЗП усиливают борьбу за выполнение заданий решающего года девятой пятилетки», – так резюмирует стенографист доклад «О готовности партийной организации к обмену партийных документов» на закрытом партийном собрании по Ругозерскому ЛЗП от 26 февраля 1973 года. Следом за этим идет перечисление показателей результативности и процент выполнения по отношению к плану[864]. Таким образом, для аудитории закрытого собрания – исключительно коммунистов и кандидатов в члены партии – не требовалось сложного герменевтического перевода: связь между готовностью членов ячейки к обмену партийных документов и выполнением производственного плана предприятием была для членов организации прозрачна и очевидна. В этом контексте становится понятным, почему «обмен партийных документов вызовет мощный прилив творческой энергии, еще выше поднимет авангардную роль коммунистов», – быть достойным получить новые документы означает, что данная партийная ячейка, а вместе с ней и каждый член партии овладели искусством герменевтики, перевода партийного языка в кубометры заготовленной древесины[865].

Таким образом, структура протокола партийного собрания помогала не только сформулировать на языке производства, какие конкретные действия должны последовать за абстрактными и туманными постановлениями ЦК КПСС, но и решать те бытовые и производственные проблемы, которые стояли перед жителями деревень, сел и поселков. Протокол каждого собрания первичной партийной организации непременно попадал в вышестоящие партийные органы – райком или обком партии и становился, таким образом, важным коммуникационным инструментом, связывавшим низовых коммунистов и беспартийных с более могущественными «районом» и даже «областью». Именно эта функция протокола заставляла участников усиленно и многократно повторять реплики о тех или иных проблемах «на местах». Более того, по воспоминаниям наших респондентов, на низовых партийных собраниях регулярно лично присутствовали представители райкома партии, которые записывали наиболее важные моменты дискуссии, а сами протоколы заседаний иногда разбирались на заседаниях райкомов[866].

Партийные собрания не были единственным пространством официальной публичности. Помимо них, дела сельских сообществ обсуждались на собраниях сельских советов и производственных совещаниях. Главная разница между производственными совещаниями и партийными собраниями в сельских производственных объединениях, колхозах, совхозах и леспромхозах в 1960–1970‐е годы заключалась в том, что для первых были важны решения, итог встречи, в то время как для вторых – процесс обсуждения. Так, автор брошюры о роли партсобраний в советском обществе писал: «В ходе активного и делового обсуждения вопросов повестки дня члены и кандидаты партии учатся партийному подходу к явлениям повседневной жизни, познают, как иногда казалось бы незначительные, обыденные вопросы поднимаются на большую принципиальную высоту, получают политическое звучание. На партийном собрании коммунисты обогащаются опытом, приобретают необходимые им качества: высокую принципиальность и требовательность, деловитость и нетерпимость к недостаткам, к зазнайству и благодушию. Обсуждение на партийном собрании вопросов расширяет политический кругозор его участников, повышает уровень сознательности коммунистов, чувство партийного долга и высокой ответственности за порученное дело»[867].

Изначально партсобрания низовых сельских и производственных организаций активно использовались советским руководством в качестве главного института в проведении аграрных преобразований, важных для руководства страны и часто невыгодных для экономики крестьянских хозяйств. Сельские коммунисты рассматривались властями как проводники политики партии, поэтому решения сельских партсобраний были обязательными и конкретными, они легализовали вышестоящие решения, а их невыполнение грозило серьезными последствиями. Отсюда, например, пришла практика посылки городских коммунистов в деревни с целью добиться одобрения «линии партии» в сельских сообществах. Однако в 1960‐е и 1970‐е годы, в связи с многочисленными преобразованиями внутрипартийной жизни и массовым огосударствлением и укрупнением колхозов, администрированием стали заниматься не сельские коммунисты, а созданные при сельскохозяйственных предприятиях аппараты управления, в которые коммунисты входили, но не были «главными производственниками». Главные инженеры и агрономы хозяйств часто оставались беспартийными. В результате функции партсобрания как органа, от которого реально зависела политика хозяйства, атрофировалась, а решения партсобрания, еще недавно столь важные и даже судьбоносные (особенно если они касались обсуждения размера взятых на себя социалистических обязательств или продналога), приобрели декоративные функции.

По-видимому, дублирование повестки партсобраний на производственных встречах и собраниях правлений совхозов стало одной из причин принятия Постановления ЦК КПСС «О практике проведений партийных собраний в Ярославской городской партийной организации» 1969 года, предписывавшего секретарям партийных организаций отказаться от рассмотрения «узким кругом лиц» «малозначимых, однообразных вопросов, касающихся в основном текущей производственной деятельности» и сосредоточиться «на злободневных вопросах развития производства, повышении его экономической эффективности, организаторской работе»[868]. Пресечь практику дублирования функций партсобрания и производственного совещания предполагалось не только за счет изменения повестки, но и благодаря привлечению к обсуждению дел беспартийных рабочих и служащих производств. То есть партийные собрания отныне должны были стать более публичными, а эффект обсуждений – более весомым. Кроме этого, авторы постановления надеялись, что партийные собрания низовых организаций станут местом свободной критики и обсуждения недостатков в руководстве парторганизацией и предприятием. Принимаемые на партсобраниях решения отныне должны были быть конкретными, собрания обязывались назначать ответственных поручителей за их выполнение.

Принятие постановления повлияло на характер подготовки к собраниям. Отныне секретари писали тематические планы партсобраний на год вперед. Однако это не изменило прикладного характера решений и постановлений низовых партийных органов.

По идее, решения не были синонимом постановления, но секретари партсобраний зачастую вписывали их в один раздел или ограничивались лишь «решением» или лишь «постановлением», помещая туда главные выводы. Решения принимались по каждому вопросу повестки. В одних случаях они были лаконичными и просто фиксировали одобрение партсобранием того ли иного плана работы или решения партии и правительства. Такие решения, например, принимались при обсуждении внешнеполитического курса страны. В других случаях они представляли собой развернутые тексты и демонстрировали внутреннюю логику, то есть пересказывали основные тезисы доклада. При этом фиксация настоящего положения дел в хозяйстве была не самоцелью, но лишь условием для разговора «о проделанной работе» и прилагаемых усилиях. Так, подводя итог обсуждения по тому или иному вопросу, секретарь парткома фиксировал положительные стороны и достижения коллектива совхоза и его руководства. В качестве иллюстрации приводились цифры выполнения или перевыполнения плана по тем или иным показателям, или, если план давно не выполнялся, секретарь оптимистично отмечал, что коллектив «работал более ритмично» по сравнению с прошлым годом», «вовремя и качественно произвел сев», «больше заготовили сена» и т. д.

Например, так начинается постановление общего партийного собрания Вологодского районного сельхозуправления «Об итогах XIX районной партийной конференции от 15 января 1966 года», проходившего в Вологде 23 января 1966 года: «Заслушав и обсудив доклад начальника районного производственного управления сельского хозяйства т. Усова С. М. … партийное собрание отмечает, что усилия коммунистов управления вместе со всеми коммунистами райпарторганизации были направлены на выполнение решения Мартовского и Сентябрьского пленумов КПСС, на развитие экономики совхозов и колхозов. В результате район увеличил производство, выполнил государственные планы заготовки молока на 133 %, мяса на 144 %, яиц на 138 %, картофеля на 106 %, овощей на 101 % и т. д.»[869].