За окном было темно, по трассе мчались десятки парных огней. Это что, я проработал целый день? Вика спала, уткнувшись в подушку, очень маленькая под одеялом, так что я видел только рыжий затылок и слышал ровное, уютное посапывание.

Накатила волна нежности, желание лечь рядом, обнять, поцеловать в ухо, прижаться, чтобы ощутить тепло ее тела…

Но нет! Я обещал, что между нами обнаженный меч, пусть даже метафорический! Пацан сказал — пацан сделал!

Зверски хотелось спать, меня буквально магнитом тащило к кровати, а глаза закрывались. Сил на мемуары больше не было, я выложился полностью, отдал все душевные силы. Но меня ждал «Навуходоносор», его чужезародыш стучал в моем сердце, грыз изнутри, раздирал внутренности, и на этот текст силы найдутся, я знал без сомнений.

Ведь преисполнен я яростью Господней, не могу держать ее в себе, изолью ее на страницы рукописи сей, что в устах моих сладка, будто мед, но во чреве горька, подобно миндальной шелухе!

Впрочем, сначала — кофе!

Стараясь не шуметь, я собрал пустые чашки и на цыпочках выбрался в коридор. Проснется Вика — даст мне таких люлей, что никакой меч не поможет, ни реальный, ни тем более метафорический.

В кафе обнаружилась зевающая за стойкой тетенька модели «кухонный работник типический», и за столом в центре — трое мужиков.

— Эспрессо, — попросил я. — Двойной.

Зажужжала кофемашина, и на плечо мне опустилась рука, тяжелая, словно длань Командора, явившегося за Дон Жуаном.

— Друган, — гнусаво и проникновенно сказали над ухом. — Ты кто, друган?

Тетенька за стойкой повернула голову, брови ее взлетели к волосам, и она принялась нервно крутить обручальное кольцо на пальце.

— Я? — Надо мной нависло щетинистое круглое лицо, не агрессивное, но очень уж большое, и с той характерной, стекающей вниз помятостью, которая не говорит, а прямо кричит: «Да, я бухаю основательно, и сейчас уже в хлам». — Писатель. Книжки сочиняю, блин.

Маленькие глазки на лице сбежались в кучку, брови вздыбились домиком, а по узкому лбу пошли волны морщин — верный признак того, что где-то за ними, в таинственной безмозглой глубине, начала работу одинокая, но упорная мысль. Я же с отчаянием утопающего понял, что меня сейчас будут бить, и, скорее всего, коллективно.

Обычная программа мужских развлечений — нажраться и отмудохать какого-нибудь мудака. Сегодня роль последнего исполняет Лев Николаевич Горький, вида ботанистого, нрава тихого.

— Писаатель? — уточнило лицо. — Ващеее! Не в падлу тебе с водилами накатить?

По классике я должен был отказаться, мой собеседник — огорчиться, и выразить свое огорчение прямым в лоб или боковым в челюсть, но я слишком устал и вообще не соображал, что творю. Происходящее казалось тягостным сном.

— По одной — можно, — ответил я неожиданно для себя. — Сейчас, только кофе возьму.

Лицо открыло и закрыло рот, его смутило отступление от многократно обкатанного сценария. Тетенька сунула мне чашку, взяла деньги, и я вслед за щетинистым двинулся к столику, где сидели его приятели, даже не сидели, а полувисели в воздухе, будто сложные летательные аппараты, опираясь на алкогольные пары и собственный горючий выхлоп.

— Друганы! Это писатель! Он хочет с нами выпить! — объявил мой провожатый. — Наливай!