Ибо тьма он, а не свет, День Господень, не благо он, а проклятие!

***

Я работал всю ночь, забыв обо всем, а когда вернулся из вымышленного мира в настоящий, то на часах было шесть утра.

— Вот это дал, — пробормотал я и потянулся так, что захрустели разом все позвонки.

Невероятными усилиями, буквально сломав голову, мне удалось сокрушить затор, что высился передо мной Гималаями. Я заскрежетал зубами, когда понял, что придется глобально сместить фокус повествования — теперь моя история будет не столько о царе-тиране, сколько о людях вокруг него, о придворных лизоблюдах, жрецах, чиновниках и полководцах, льстивших и вравших правителю ради собственной выгоды, бивших себя пяткой в грудь с криком «Да я для народа!», а на самом деле набивавших собственный карман.

Теперь придется удалить часть эпизодов, другие редактнуть, третьи добавить, изменить их порядок. Текст станет еще более странным, очень далеким от первоначального замысла, который заставил меня переименовать файл «ГолемВавилонский. док»; но с вывертами романа я давно смирился, понял, что не столько пишу его, сколько он пишет себя с моей помощью, и главное тут не мешать.

Да, за одну ночь я не мог сделать все, но я сделал очень многое…

Сильно хотелось спать, однако я понимал, что теплая кроватка мне не светит.

Забравшись в душевую кабину, несколько мгновений собирался с духом, а потом врубил холодную воду. Струи хлестнули как бич; писк, рожденный моими устами, вызвал бы одобрительные взгляды обитателей поросячьей фермы, по спине побежали мурашки размером с майских жуков, зато сонливость немного отступила.

Вика открыла дверь не сразу, мне пришлось стучать дважды, и я впервые увидел ее не в боевой форме: спутанные рыжие волосы, заспанные глаза… и ночнушка до середины бедер, под которой просвечивает нечто соблазнительно-розовое.

— С ума сошел? — спросила она.

— Ну вот, а где «доброе утро»? — Я нервно рассмеялся. — На меня вчера вроде как напали. Похоже, нам снова пора валить.

Вика посмотрела на меня с явным желанием убить, потом сказала «пять минут» и закрыла дверь. Самое удивительное, что она уложилась в срок — я смотрел по часам! — и ровно через двести девяносто восемь секунд распахнула дверь снова, уже причесанная, умытая и в халатике.

— Новых побоев нет, похоже, — буркнула она, пропустив меня внутрь и выглянув в коридор. — Никто с большой дубиной за тобой не гонится. Что произошло — садись и говори.

— Ну, вообще дело такое… — Я замялся. — Придется начать издалека.

Признаваться, что утаил от нее что-то, было страшно — и просто оттого, что в принципе я хоть и не соврал впрямую, повел себя не очень хорошо, и еще потому, что между нами только-только возникли доверие и даже вроде бы взаимная симпатия, а мое признание всю эту лепоту неизбежно разрушит.

Услышав про Фрола, Вика поджала губы, и в темных глазах ее появилась тревога.

— Ты кретин!? — воскликнула она, когда я сделал паузу, чтобы перевести дух. — Идиот! Почему сразу не рассказал?!

— Я не кретин, я писатель, — отозвался я обиженно. — Гордый свободный творец. Восходящее светило русской литературы.

Прозвучало это довольно жалко.