В другие моменты он похож на шахтера — он возится в материале, буквально херачит, добывая руду, пусть невесомую, но порой невероятно тяжелую, и тащит ее на поверхность, раскладывает по кучкам, не зная, что обернется золотом, что углем, а что — пустой породой.

А еще он бывает циркачом — он жонглирует словами, прячет за одними другие, отвлекает от главного, обманывает читателя или веселит, вызывает изумление или гнев, намазывает на себя грим толщиной в палец и крутится на трапециях, чарует змей и дрессирует собачек, да еще и ухитряется делать все это одновременно.

Дедлайн нависал надо мной, как Терминатор над Сарой Коннор, так что я отрабатывал во всех писательских ролях одновременно.

На обед я идти не хотел, согласился после того, как Вика разрешила мне взять с собой серебристый нетбук. Вкус съеденного я не запомнил, зато придумал, как закончить главу о протестах в начале прошлого десятилетия, названную мной весьма кудряво и с намеком «Время бурь и волков»: кому надо, тот поймет, а кто не поймет, тому и не надо.

В какой-то момент я обнаружил, что голова у меня кружится от усталости, в глаза будто соли насыпали, зато половина текста готова.

— Ты живой? — спросила Вика, преспокойно устроившаяся с ноутом у меня на койке.

Узрев ее в таком виде, я преисполнился негодования — я вкалываю, а она наверняка киношку смотрит или отчет начальнику строчит: «…вверенный мне объект имел место быть сидеть своей попой на одном месте много часов, не совершая противоправных действий и не допуская подстрекательских высказываний в адрес установленных и неустановленных лиц»!

— Нет, мертвый, блин, — буркнул я. — Где там мой телефон…

Но я вовремя вспомнил, что отключил его и отдал Вике, чтобы она ни под каким соусом мне его не возвращала.

— Никогда не думала, что это так выглядит, — сказала она.

— Что именно?

— Работа писателя. Человек сидит, таращится в экран. Ковыряет в ухе, потом в носу. Кряхтит, стонет, пыхтит. Начинает лупить по клавишам, и вновь замирает, выпучив глаза. Дергает себя за волосы, опять пыхтит. Сногсшибательно, но никакой романтики.

— Романтику сами писатели и выдумали, чтобы все смотрелось не так уныло и погано. — Я подумал, что надо бы сесть за «Навуходоносора», но от одной мысли меня передернуло. — Пойдем в бар? Я угощаю! Там коктейли разные есть.

Вика уже знакомым образом изучила меня с головы до ног, и я приготовился к отказу, но тут она неожиданно сказала:

— Пошли. Только чур не напиваться!

В баре оказалось куда больше жизни, чем вчера днем — у стойки заливали в себя шампанское те же самые предбальзаковские дамы в компании носатого кавказского мужчины, в углу решительно и целеустремленно гуляла компания суровых громил в возрасте. Мы заняли столик в углу, и вскоре перед нами оказалось по коктейлю, у меня черный и мохнатый на вид, у Вики — зеленый и полупрозрачный.

— Ну, за успех, — сказала она, поднимая бокал.

Мы чокнулись, я хватанул разом половину, и лишь потом осознал, насколько вкусно — сначала кислинка, потом сладость, и в самом конце легкая мятная горчинка.

— Смерть афроамериканца, — прочитала Вика в меню. — Очень политкорректно.

— Можно было добавить «убитого злыми белыми полицейскими во время облавы». — В голове у меня шумело от алкоголя и трудовых подвигов, и язык мой работал сам по себе. — Слушай, ну… как бы, а ты замужем?